Ярослав Шимов - Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада Страница 23

Впрочем, есть и иная версия поведения братьев короля, куда менее лестная для них. Вполне вероятно, именно этой версии придерживалась королева Маргарита — супруга Людовика и сестра жены Карла: «Братья предали Людовика. Они спасали свои шкуры… Маргарита знала, что при желании тоже могла бы, взяв ребенка, отплыть во Францию. Но если бы она поступила так, Франция осталась бы без короля[72]. Ее неприязнь переросла во враждебность, а потом и в ненависть. Она никогда не забудет и никогда не простит»{118}. Маргарита имела право судить о храбрости и ее отсутствии: в ходе злополучного египетского похода она защищала от сарацин Дамьетту, оказавшись там в отсутствие короля, который был отрезан от занятой крепости противником. Не исключено, что истоки вражды между Маргаритой и Карлом Анжуйским, которая достигла апогея в последние годы царствования Людовика Святого и при его преемнике Филиппе III, следует искать в тревожных днях Седьмого крестового похода.

Возможно, уезжая, Карл думал о том, что пережил за время египетской эпопеи, и горевал, как любой солдат, возвращающийся хоть и живым, но с проигранной войны. Крестовый поход, несомненно, сделал Карла Анжуйского, несмотря на молодость, зрелым человеком. К обретенному им военному опыту следует прибавить и сугубо личный, тоже непростой и печальный. Воюя, а затем находясь в плену, Карл не знал, что происходит с его женой, жива ли она. Еще во время затянувшейся стоянки на Кипре у Карла и Беатрисы родился первенец, названный в честь короля Людовиком. Роберт д'Артуа писал тогда матери, Бланке Кастильской: «Знайте же, что графиня Анжуйская на Кипре произвела на свет весьма миловидного и крепкого сына, коего передала кормилице и оставила здесь»{119}. Но ребенок прожил совсем недолго, не перенеся жары и антисанитарии. Так что свой династический долг граф Анжуйский пока не исполнил, и это, вероятно, тоже вызывало у него грустные мысли.

Однако главным следствием Седьмого крестового похода для политической судьбы Карла явилось то, что он, как и многие крестоносцы, «заболел» Востоком. Позднее, когда судьба и собственная решительность принесли ему корону Неаполя и Сицилии, умирающий Отремер стал одной из главных целей его политики. Недаром в 1278 году, Карл, умевший считать деньги (в которых нередко испытывал недостаток), купил за немалую сумму у Марии Антиохийской, внучки Изабеллы I[73], ее небесспорные права на престол Иерусалимского королевства. Правда, Карл полагал, что путь в Иерусалим ведет через Константинополь, поэтому его первичной целью, как мы увидим, было овладение Балканами и восстановление правления латинян на Босфоре. Отремер же — вернее, то, что от него осталось, — до поры до времени следовало лишь удерживать.

Как бы то ни было, крестоносные идеалы не являлись для Карла Анжуйского пустым звуком, и пережитое им в 1248–1250 годах сыграло в этом решающую роль. Тем не менее, как считает его биограф, Карл «не получил за все это особого признания у историков, которые отмечают, что в этом отношении его религиозный долг совпадал с его амбициями. Такая точка зрения не только приписывает Карлу исключительно экспансионистские приоритеты, но и недооценивает тот факт, насколько его крестоносные обязательства препятствовали достижению его собственных целей»{120}. Действительно, парадоксом в жизни этого монарха-крестоносца было то, что в походы против сарацин он отправлялся в самые не подходящие для него моменты. Если в 1248 году крестоносная эпопея отвлекла Карла от незавершенных дел в Провансе, то в 1270-м, когда ему вслед за Людовиком IX пришлось отправиться в Тунис, поход прервал подготовку Карлом экспедиции против Константинополя, которая имела для него, тогда уже сицилийского короля, огромное значение. Тем не менее Восьмой крестовый поход 1270 года, в котором нашел свою смерть Людовик Святой, проходил для его младшего брата в совершенно иных условиях, чем Седьмой. В тот момент Карл Анжуйский уже был не молодым графом, младшим отпрыском королевской семьи, отправившимся за море по приказу брата, а одним из самых могущественных монархов Средиземноморья, если не всей Европы. Его роль в тунисском походе оказалась куда более важной, если не решающей, и успех этого предприятия (пусть небольшой и весьма относительный) явился главным образом результатом его усилий. Однако будет логично вернуться к этому эпизоду биографии Карла позднее, не нарушая хронологический порядок.

Пока же стояла весна 1250 года, и граф Анжуйский в компании графа де Пуатье плыл домой, где его ждало множество непростых дел.

ГЛАВА III.

Правитель 

Знать стремится подчинять и притеснять народ, парод не хочет находиться в подчинении и притеснении, а столкновение этих начал решается тремя способами: единовластием, безвластием или свободой.

Картина третья. Шахматная доска

ВОЗВРАЩЕНИЕ из-за моря означало, что Карлу Анжуйскому теперь придется как следует заняться делами и собственных владений, и — вместе с братом Альфонсом — королевства в целом. В отсутствие сыновей Бланка Кастильская, наделенная Людовиком IX правами регентши, правила уверенно — опыта ей было не занимать. Но ее рука была уже не столь твердой, как раньше. Королева-мать старела, ей было за 60, и здоровье подводило Бланку все чаще. Пока король Франции продолжал испытывать судьбу на Ближнем Востоке, достраивая укрепления немногочисленных крепостей, оставшихся в руках крестоносцев, Альфонс и Карл взяли на себя немалую часть обязанностей по управлению французским государством.

Для Карла это значило быть постоянно в движении, перемещаться, в основном верхом, по дорогам, как правило немощеным, а во многих местах превращавшимся в лесные тропы, — из Парижа в Прованс, Анжу, Нормандию, потом обратно. Впрочем, он с детства привык к такой кочевой жизни, свойственной многим знатным людям той эпохи. Эту жизнь Карлу будет суждено вести до конца его дней — вначале во французских владениях, а затем и в Италии. Провансу, где обстановка была особенно неспокойной, граф должен был уделять особое внимание. Только вернувшись из крестового похода, Карл смог довести до конца знакомство с непривычным для него, северянина, миром окситанского Юга с его приморскими торговыми городами, добивавшимися расширения коммунальных[74] свобод и привилегий, с альпийскими перевалами, через которые вели торговые пути еще южнее — в Италию, где к тому времени набрали силу богатые и фактически независимые городские республики. Молодой граф быстро сориентировался в ситуации, определив главные источники дохода в провансальских владениях — соляную подать и таможенные сборы, взимавшиеся с торговцев в Тарасконе и Эксе. «Торговый обмен между альпийскими регионами и Средиземноморьем к тому времени, когда Карл стал графом, уже давно установился; он лишь следовал примеру своего предшественника, взимая таможенные пошлины и борясь с реализацией подобных прав другими — стратегия, которая заметно улучшила состояние его казны»{122}.

Но Провансом дело не ограничивалось. Укрепляя свою власть в этом графстве, Карл волей-неволей втягивался в итальянскую политику — ведь с Италией его владения находились в теснейшей экономической связи. И не только в экономической, но и в политической, ведь до конца не проясненным в первые годы правления Карла оставался вопрос о вассальных взаимоотношениях между графством Прованским и империей. А Фридрих II Гогенштауфен, чья борьба с папским Римом приобрела в 1240-е годы характер открытой смертельной схватки, был не только императором, но и королем Сицилийским и использовал южную часть «итальянского сапога» в качестве своей главной политической и хозяйственной базы. Оттуда он вел походы на север Италии, где власти императора, как и во времена его деда Фридриха Барбароссы, противостояли города, дружественные папству. Конфигурация союзов и коалиций, которые они то заключали, то расторгали, часто менялась, но общее направление политики большинства городов Северной и Центральной Италии было ясным: борьба с истинным или мнимым императорским деспотизмом, за местные интересы, и союз с главным противником властного Гогенштауфена — папой. Чтобы понять, как и почему Карл Анжуйский оказался связан с итальянской политикой, в которую впоследствии ушел с головой, нам следует совершить еще одно отступление и описать расстановку сил на политической шахматной доске средневековой Италии.

Возложив в 962 году императорскую корону на голову Оттона I, германского короля из рода герцогов Саксонских, папа Иоанн XII возродил традицию имперской власти, находившейся в упадке с начала X века, когда окончательно распалась держава Каролингов. Папа, человек весьма сомнительных достоинств[75], вступил в союз с германским королем из сугубо политических соображений — дабы обезопасить себя от агрессивного итальянского короля БеренгараП. Впоследствии Иоанн рассорился с Оттоном, но саксонская императорская династия была основана, а вместе с ней возникла и «Священная Римская империя», объединявшая под властью нового владыки христианского Запада Германию и Италию. Более того, соглашение между папой и императором определяло характер их дальнейших взаимоотношений, не слишком выгодный для римского понтифика: «Избранного папу не могли интронизировать до тех пор, пока император не утвердит результаты выборов, а сам папа не принесет присягу на верность императору… Оттон на время освободил папу от влияния [римской] аристократии, но одновременно вынудил его подчиниться своей власти. Совершился почти такой же процесс, как и при Карле Великом»{123}.