Автор неизвестен - Повесть о смуте годов Хэйдзи Страница 23

До выезда из столицы конвоировал его Суэмити, из безродных самураев. У Аватагути он отнимал вещи у ссыльных, но Ёритомо сказал:

— Не делайте этого, потому что не останется втайне то, что Ёритомо был ограблен по дороге в ссылку! — и так усовестил его.

Мориясу сказал:

— Хотел бы пойти с вами до конца вашего пути, но есть у меня мать, которой уже за восемьдесят. Не сегодня-завтра умрёт она, и разлука с сыном перед самой смертью будет для неё чересчур тяжела. Проведу с ней её последние дни, а потом сразу же поспешу к вам на службу! — и отправился проводить Ёритомо до Сэта.

В Сэта переправились на лодке.

— А что это за храм вон там, перед той рощей криптомерии, где виднеются ворота-тории? — спросил Ёритомо, и отвечал Мориясу:

— Это храм, где почитается главное божество этой земли, ведь в Сэта находится земельная управа Ооми.

— А как называется храм?

— Храм Такэбэ, — отвечал Мориясу.

— Нынче заночуем в храме! — распорядился тогда Ёритомо, а Мориясу сказал:

— Давайте остановимся на постоялом дворе!

— Хочу я провести эту ночь перед божеством, в молитвах о своём будущем! — и они остановились в храме. Спустилась ночь, слуги уснули, и тогда Мориясу признался:

— Когда я в столице говорил вам, чтоб вы не принимали постриг, то были не мои слова, это изволил говорить великий бодхисаттва Хатиман. Перед тем видел я вещий сон. Вы пришли поклониться в храм Ивасимидзу[141], в белых одеждах и в шапке-татээбоси. Я был с вами, но вы стояли на помосте перед храмом, а я ожидал вас за оградой. Тут вышел на помост небесный отрок, лет двенадцати-тринадцати на вид, с луком и стрелами в руках, и сказал: «Я принёс лук и колчан Ёритомо!», а из внутреннего святилища послышался властный голос: «Спрячь это до поры хорошенько! Потом я отдам эти лук и колчан Ёритомо! А сейчас предложи ему вот это!» — отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед вами. Смотрю — а это длинные полоски сушёных моллюсков-аваби[142], числом шестьдесят шесть! Тот голос молвил: «Ёритомо! Съешь это!» — тогда вы взяли в руки угощение, съели в три приёма те их части, что потолще, а что потоньше — бросили мне. Я спрятал их за пазуху и обрадовался, а потом проснулся. Стал думать, о чём этот сон. Преподнёсший в храм великого бодхисаттвы Хатимана лук и стрелы Левый конюший Ёситомо стал государевым врагом и погиб, но этот сон сулит вам надежду на лучшее будущее. Шестьдесят шесть аваби предвещают, что вы будете сжимать в своей деснице шестьдесят шесть земель нашей страны. А то, что вы остатки отдали мне и я спрятал их за пазуху, говорит о том, что и нас, тех немногих, что следуют за вами, ждёт удача, — сказал так, но Ёритомо ничего не ответил на это, а лишь пребывал в задумчивости, потом распорядился:

— Идём, Мориясу, проводишь меня хоть до постоялого двора Кагами! — и Мориясу стало его так жаль, что он подумал: «Будь что будет с матерью, пойду с ним до конца!», и когда прибыли на постоялый двор, что у Зеркальной горы, Кагамияма, сказал об этом Ёритомо, но тот запретил:

— Не делай этого! Понимаю твои чувства, но стенания твоей матери лягут виной на меня, Ёритомо. Легкомысленно пренебрегающие сыновним долгом идут против священной воли будд и богов. Мне, Ёритомо, уповающему лишь на помощь свыше, страшно идти против их священной воли! — и так удержал Мориясу от поступка, который мог бы огорчить мать.

Ёритомо миновал заставу в Фува, а когда проезжал мимо постоялого двора в Аохака, что в земле Мино, то опечалился, представив, каково было здесь Ёситомо своей рукой убивать собственного сына, брата Ёритомо — Томонагу[143]. Когда переправлялся через реку Куйдзэ, по которой когда-то плыл на лодке Минамото-но Хикару[144], то всё отзывалось в его душе — и вид плывущих куда-то лодочников, и то, как струится не ведающая человеческих чувств вода. Прибыл он в храм Ацута[145], что в краю Овари и спросил у местных жителей:

— Нома, что в краю Овари, где убили покойного Левого конюшего, — это где? — и ему отвечали:

— Это вон там, где за отмелью Наруми в дымке виднеются горы! — и, обливаясь слезами, принёс Ёритомо

Небесный отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед Ёритомо длинные полоски сушёных моллюсков-аваби, числом шестьдесят шесть.

в душе такую клятву: «Славься, великий бодхисаттва Ха- тиман! Позволь мне, Ёритомо, обрести силу! Тогда покажу я покойному батюшке, как расправлюсь с этими Тадамунэ и Кагэмунэ!»

Командир Правой стражи Ёритомо был сыном Ёситомо от дочери управляющего этого храма, Суэнори. Всего она родила Ёситомо троих детей. Девочка, которую прозвали Барышня с улицы Бомон[146], жила в столице, а присматривал за ней Гото-бёэ Санэмото. Сына Ёситомо, жившего в местности Кацура в земле Суруга, связал и выдал Тайра брат его матери, правитель Такуми Томонага. Поскольку взрослого имени у него ещё не было, а отправить в ссылку без имени невозможно, то нарекли его Марэёси и сослали в землю Тоса, в местность Кира, а потому прозывали Кира-но кандзя. Печально, что у братьев оказалась такая карма, идущая из прежних рождений — быть сосланными на восток и на запад, Марэёси — в край Тоса, что у Южного моря, а Ёритомо — в край Идзу, что в Восточных землях.

5 | О ПОСТРИЖЕНИИ КИЁМОРИ, О ПАЛОМНИЧЕСТВЕ К ВОДОПАДУ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК АКУГЭНДА ОБОРОТИЛСЯ ГРОМОВИКОМ

И вот, с тех пор, как в смуту Хогэн был убит Тамэёси, а в смуту Хэйдзи — Ёситомо, весь род Тайра процветал[147]. Сам Киёмори возвысился до сана Главного министра, сыновья его стали начальниками дворцовой стражи, а родичи получали ранги и должности по своим желаниям, и среди высших сановников и вельмож выходцев из Тайра уже было более шестидесяти. В одиннадцатую луну второго года Нинъан[148] Киёмори занемог, и пятидесяти одного года от роду принял духовный сан. В монашестве взял он имя Дзёкай — Океан Чистоты. Воздвиг в краю Хёго Остров сутры, что облегчает путь кораблям из всех стран[149], устроил себе поместье в Фукухара, где большей частью и пребывал.

Как-то раз Киёмори решил развлечься, и отправился к водопаду Нунобики — Растянутое полотно, взяв с собой несколько десятков родичей и самураев. Намба-но Сабуро сказал, что видел сон, суливший несчастье, и остался было дома, но домашние потешались: «Стыдно обладающему луком и стрелами верить в сны и приметы!» Он решил, что они правы, и пустился вдогонку за ушедшими. Полюбовавшись водопадом, спустились к подножию горы, и тут внезапно с гор подул ветер, собрались тучи, в них ярко заполыхало и загремел гром. Намба побледнел и сказал своим спутникам:

— Вот об этом-то и был тот сон, о котором я говорил. Напугал меня явившийся этой ночью во сне Акугэнда — точь-в-точь такой, какой он был перед казнью — с ненавистью в лице, говоривший: «Стану громовиком — и сокрушу вас всех!» А только что на юго-восток пролетело что-то сияющее, размером с мяч — никто из вас не видел? Сдаётся мне, то был дух Акугэнды! А уж если он вернулся, то знаю — меня он точно убьёт. Но пока я жив — пусть он и в облике грома — ударю его мечом хоть раз! Расскажете потом другим, как всё было! — так он сказал и обнажил меч. И точно — из чёрных облаков спустился к нему смерч, и ударила молния! Опасность явно грозила и Киёмори, но, на его счастье, на шее у него в парчовом мешочке была сутра «Рисюкё», переписанная в пять кистей самим Кобо-дайси[150]. Дождь ещё лил, гремел гром, но Киёмори удалось спастись. Когда тучи рассеялись, все подошли взглянуть на убитого молнией Намба. Тело его было разорвано на тысячу частей, так что и не разобрать, где что, а меч расплавился до самой гарды. Если не берегла бы Киёмори сутра, переписанная святым учителем, то и он не избежал бы гибели!

В старину бог Тэндзин[151], в обиде на несправедливую ссылку, учинил грозу и поразил тогдашнего министра. Он тогда явился в мир в облике человека показать, что надобно устранять клеветников и награждать верных. А ныне и Акугэнда, которого отстранили от должности, да ещё и казнили средь белого дня, от обиды оборотился громом и сразил Намба-но Сабуро. Много было тогда людей, что в страхе говорили: «Что ж это за сила духа такая, что его обида не развеивается и после смерти!»

6 | О ТОМ, КАК УСИВАКА ОТПРАВИЛСЯ В КРАЙ ОСЮ

Киёмори распорядился подготовить в своей усадьбе комнату покрасивее и стал навещать Токиву с просьбами поселиться у него. С древности и до наших дней, и мудрые государи, и свирепые воины порой лишались сострадания, забрасывали дела правления и забывали о запретах — об этом писал муж с горы Сяншань: «Красавицы сводят мужчин с ума»[152].