Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир Страница 23

На следующий день Ленин набросал свои знаменитые «Апрельские тезисы»: никаких уступок «дурным» социалистам, которые поддерживают завоевательные планы «империалистов»; лидеров Советов пора заменить «настоящими» революционерами. Излишне доказывать, что этот план был нереалистичен. К этому времени местные Советы входили в состав так называемых комитетов общественной безопасности. Эти буржуазные органы, составленные из десятков всевозможных организаций, подчас финансировали пролетарские Советы. Что касается ленинских надежд на «Советы батрацких депутатов», то они были – как показал последующий опыт внедрения комбедов – самой чудовищной химерой марксистского воображения. Зато лозунг конфискации всех помещичьих земель мог быть истолкован вполне прагматично – как призыв к «справедливому» растаскиванию барского добра.

Ленин мыслил категориями «научно доказанного» будущего. Бывают времена, когда для взбаламученных масс утопии кажутся единственно реальной перспективой. Значение 10 ленинских тезисов сравнивали с 95 тезисами Лютера, которые величайший проповедник пришпилил к дверям Виттенбургского собора ровно 400 лет назад. В обоих случаях делалась ставка на стихийную «демократию» масс.

Впрочем, 4 апреля Ленин произнес здравую фразу: «Мы не шарлатаны. Мы должны базироваться только на сознательности масс». Он понимал, что в народе нет никакого представления о социализме – нужна просветительская работа. Но возможен был и другой вариант: переложение доктрины на язык разрушительных инстинктов отчаявшихся и озлобленных толп. Такое в истории случается постоянно: утопия становится запалом социального взрыва.

На М. Горького ленинские тезисы произвели особое впечатление:

…Я подумал, что этими тезисами он приносит всю ничтожную количественно, героическую качественно рать политически воспитанных рабочих и всю искренно революционную интеллигенцию в жертву русскому крестьянству. Эта единственная в России активная сила будет брошена, как горсть соли, в пресное болото деревни и бесследно растворится, рассосется в ней, ничего не изменив в духе, быте, в истории русского народа…

Такому сделанному задним числом заявлению удивляться не приходится: пролетарского писателя всегда страшила стихия крестьянского бунта. Его страхи оказались оправданными.

Как бы то ни было, в Таврическом дворце такие былые сподвижники Ленина, как выдающийся мыслитель А. А. Богданов, заявляли, что его предложения – «бред сумасшедшего». Попытался одернуть Ленина и «отец русского марксизма» Г. В. Плеханов, также вернувшийся из эмиграции в Россию. 6 апреля ЦК РСДРП(б) отверг ленинские идеи. 7 апреля «Тезисы» были опубликованы в «Правде», однако назавтра против их «разлагающего влияния» там же выступил Л. Б. Каменев. Казалось, никто не хотел думать о следующем – мировом – этапе революции. Напротив, многие обыватели требовали ареста революционного «мессии». Лишь 14 апреля петроградская конференция большевиков одобрила тезисы, а 24–29 апреля их поддержала 6‑я Всероссийская (Апрельская) конференция большевиков.

Последнее вовсе не было заслугой Ленина. Ему помогли события, истоки которых были запрятаны в прошлом. Людям, которых современные mass media превратили в легковерных обывателей, бездумно скользящих по поверхности исторического бытия, нелегко объяснить, что апрельские события придали смысл «прорвавшемуся нарыву» загнанных в подполье страстей. Не вполне понимали это и современники событий. «Апрельская манифестация, взявшая „левее“, чем полагалось, была разведывательной вылазкой для проверки настроения масс…» – уверял позднее Л. Д. Троцкий в «Уроках Октября».

Возможно, столичные массы были уже разогреты. Согласно «Известиям», 13 апреля 1917 года 2500 рабочих «Старого Парвиайнена» приняли характерную резолюцию: смещение Временного правительства – тормоз революционному делу; Петроградский Совет должен положить конец войне; необходима публикация тайных договоров, заключенных царским правительством. Имелись и предложения революционно-классового характера: протест против «Займа свободы»; организация Красной гвардии; бойкот буржуазных газет и реквизиция их типографий; реквизиция всех запасов продовольствия и установление на них твердых цен; немедленный захват всех земель крестьянскими комитетами. Вызывали протест попытки вывода революционных войск из столицы, задержка возвращения эмигрантов; вмешательство Англии в российские дела. Некоторые надуманные предложения носили характер давления на власть. Вместе с тем давало о себе знать чувство революционной мстительности: Временное правительство не должно выплачивать пенсии бывшим царским министрам.

Апрельские события носили бунтарский характер. Они произошли буквально через несколько дней после того, как Велимир Хлебников нарисовал поэтический образ «самодержавного народа», назвав его «верноподданным Солнца». Возможно, именно этот поэт натолкнул Александра Чижевского на его гелиоцентрическую гипотезу. Но масштабные озарения приходят позже.

В Москве празднование 1 Мая, казалось, вылилось в демонстрацию революционного единения, хотя еще 16 апреля анархист К. Ковалевич в газете «Воля и думы железнодорожника» вспоминал дипломатов – «слуг дьявола», которые «зажгли пожар войны». Преобладали призывы: «Война до победы», «Единение солдата и офицера – залог победы». С балкона бывшего дома генерал-губернатора перед митингующими выступали представители Совета. Сообщали, что командующий войсками герой «московского Февраля» командующий Московским армейским гарнизоном полковник А. Е. Грузинов в сопровождении офицеров и солдат объезжал город, приветствуемый встречными демонстрантами. Однако кое-где солдаты предпочли отмежеваться от офицеров, а группа большевиков ответила на приветствие «демократических» офицеров, объединенных в «Штаб 1 марта», полным молчанием.

Социальное пространство стало распадаться на героев и врагов революции. Народ превращался в заложника своих разрушительных инстинктов, выход которым могло дать каждое неосторожное движение доктринерствующей власти. Поведение демонстрантов мало было связано со столкновением в верхах. В отношении к продолжающейся войне слишком основательно переплелись слишком многие – простые и возвышенные – надежды и чаяния. По некоторым данным, именно к апрелю в массах стали плодиться всевозможные страхи.

Тем не менее в провинции мартовские страсти еще не остыли. Так, вроде бы умеренная газета «Пермская земская неделя» опубликовала давнее (1879 г.) стихотворение народовольца Н. А. Морозова «Борьба», включавшее такие строки:

Чем руководствовалась газета, публикуя такие стихи, было непонятно. Однако несомненно, что бездумное воспроизведение подпольных страстей царского прошлого могло сыграть подстрекательскую роль. В Ростове Великом один лавочник, судя по всему старообрядец, доказывал:

Мир нам надо поскорее заключить с немцами… Они наши друзья исконные, а не французы и англичане. С этими вот воевать надо! Для кого мы бьемся, для себя разве? Для англичан – жиды ведь они, самые настоящие жиды!.. – К этому добавлялось, что «все зло от евреев», а также священников: – …Палками надо бы разогнать попов всех; надуватели они, мошенники!.. Библия зашифрована; жиды зашифровали да нам, дуракам, в святые книги и записали…

Известно, что толпа рождает вождей, способных развеять сомнения. Обычно это диссипативные личности. В 1917 году они пытались выступать в роли медиума класса. При этом возникала дилемма: то ли они насаждают в массах некий образ мысли, то ли просто следуют в фарватере настроений толп. Среди российских политиков – от либералов до социалистов – было немало выдающихся ораторов, но они один за другим сходили со сцены, истощив свой запас идей и пафоса.