Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей Страница 24

Соглашаясь с доводами «73-летнего старичка», Константин Константинович не посчитал нужным последовать примеру отца-реформатора. Во-первых, он не хотел вступать в союз с предложенной Беловым кандидатурой — великим князем Александром Михайловичем, так как не доверял ему и упрекал его в склонности к личной выгоде. Во-вторых (и это представляется более важным для понимания того, как великий князь представлял свою роль в политике), Константина Константиновича смущала моральная сторона поступка — «втираться в доверие государя, насильственно добиваться влияния над ним, хотя бы и во имя высших целей — благородно, достойно ли? Цель оправдывает ли средство?»{235} Второй проект был представлен великому князю в середине 1906 г. князем Михаилом Михайловичем Андрониковым, который был убежден, что если не остановить революцию, то династии придет конец. Константин Константинович не изменил себе и на этот раз, теперь уже не веря, что члены императорской фамилии могут на что-то повлиять: «Настаивает, что кому-нибудь из нас надо известить царя о грозящей опасности. Но разве это поможет?»{236}

Константин Константинович, не желая оказывать влияния на императора, все же оставался верным и преданным престолу. Накануне обнародования Высочайшего манифеста 17 октября великий князь записал в дневнике о разговоре между его женой, великой княгиней Елизаветой Маврикиевной, и великим князем Николаем Михайловичем, который «напугал жену, говоря, что всех нас — императорскую фамилию — скоро погонят прочь и что надо торопиться спасать детей и движимое имущество». Константин Константинович был возмущен этим предложением и считал такой поступок «ниже своего достоинства»{237}.

Константин Константинович не увидел конца империи — революций 1917 г. и кровавой расправы с членами императорской фамилии. Он умер в 1915 г., не пережив гибели любимого сына Олега, также писавшего стихи, в сражении на фронте Первой мировой войны. В ночь на 18 июля 1918 г. трое сыновей К.Р. — Иоанн, Константин и Игорь — вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной, великим князем Сергеем Михайловичем, князем Владимиром Палеем были расстреляны и сброшены в шахту под Алапаевском. 8 июня 2009 г. они были реабилитированы Генеральной прокуратурой РФ. В настоящее время великие князья причислены к лику святых. Елизавета Маврикиевна и четверо детей — Татьяна, Вера, Гавриил, Георгий — эмигрировали.

Таким образом, отношения великого князя Константина Николаевича и великого князя Константина Константиновича к своей роли в жизни империи резко различались. Во многом причиной тому было время, на которое пришлась государственная деятельность двух великих князей. «Оттепель» 50–60-х гг., доверительные отношения между Константином Николаевичем и его венценосным братом, императором Александром II, побуждали великого князя к участию в преобразованиях и давали возможность воплотить в жизнь многие его проекты. Новый император ограничил доступ членов императорской фамилии к высоким государственным должностям, не желая видеть родственников в политике. Поэтому Константин Константинович мог позволить себе искренне считать своим главным делом поэзию.

Смена царствований, переход от эпохи Великих реформ к «контрреформам», стала своего рода разделительной чертой и для династии. Часть членов правящего дома, пока еще немногочисленная, активно порицала действия монарха и его политику. При Николае II возникла еще одна группа родственников, которая пыталась влиять на решения императора, преследуя свои интересы. Большинство же заняли позицию, при которой политика играла второстепенную роль. Это пошатнуло фундамент, на котором должен был строиться правящий дом, что отчетливо проявилось во время Первой русской революции 1905–1907 гг. Тогда обнаружилось, как далеко зашел процесс отхода членов императорской фамилии от тех основополагающих принципов функционирования династии как института, которые были заложены Николаем I.

Олег Абакумов.

РЕФОРМАТОРЫ ИЗ III ОТДЕЛЕНИЯ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПОЛИЦИЯ В БОРЬБЕ ЗА РЕФОРМЫ

На рубеже 1850–1860 гг. детище Николая I–III отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии — пользовалось крайне негативной репутацией и воспринималось русским обществом как символ произвола, беззакония, реакции. Современники буквально состязались в уничижительных характеристиках этого ведомства. Оценка III отделения как «разбойничьего вертепа у Цепного моста»{238}, «светской инквизиции»{239}, «всероссийской помойной ямы»{240} основывалась на представлениях (во многом мифологизированных) о тщательно скрываемой деятельности в области политического сыска, надзора и административных расправ.

С началом правления Александра II во главе этого ведомства оказался бывший военный министр князь В.А. Долгоруков. И если особых талантов государственного деятеля современники в нем не видели, то почти единодушно характеризовали его как «человека в высшей степени безвредного и благонамеренного»{241}. С этим назначением В.А. Долгоруков стал в правящих кругах фигурой весьма влиятельной. Он имел постоянный доступ к императору, сопровождал его в поездках по стране и за границу, регулярно представлял ему сведения о «состоянии умов» в государстве. Подбор, трактовка городских слухов, сведений перлюстрации, данных агентурных наблюдений позволяли руководству тайной полиции влиять на политические настроения Александра II. Шеф жандармов, казалось, располагал всесторонней системой сбора сведений о настроениях, страхах и ожиданиях, поэтому его суждения, замечания, указания, сделанные в комитетах, в которые он был включен, имели особый вес, мотивированный целями охраны государственной безопасности и общественного спокойствия. Закрытость правительственных сфер обеспечивала простор для циркуляции слухов, распространения имиджевых оценок, которые не вполне соответствовали действительности, но отражали настроения и накал политической борьбы в верхах. Непосредственно участвовавший в разработке крестьянской реформы П.П. Семенов-Тян-Шанский отмечал, что надежды помещиков на защиту своих сословных интересов связывались с высшими сановниками (в числе их назван и В.А. Долгоруков){242}. А.В. Никитенко относил шефа жандармов к главам партии, которая «враждебная так называемому прогрессу, не желающая ни освобождения крестьян, ни развития науки, ни гласности, — словом, никаких улучшений»{243}. Д.А. Милютин, перечисляя тех, кто «были положительными противниками всяких либеральных реформ, а в особенности крестьянской»{244}, не забыл упомянуть и В.А. Долгорукова.

Категоризму суждений современников вторили исследователи. «Оппозиция крестьянской реформе большинства дворянства, бюрократии и высших сановников государства (курсив мой. — О.А.) делали борьбу либерального правительственного меньшинства весьма трудной», — писал И. Иванюков{245}. Нынешние исследователи продолжают эту оценочную традицию. Л.Г. Захарова находит место В.А. Долгорукову «среди влиятельных крепостников Секретного комитета»{246}; отказывает в реформаторском потенциале шефу жандармов, вышедшему «из николаевского инкубатора»{247}, и Б.Г. Литвак. Более осторожную и выверенную позицию занимает И.А. Христофоров, справедливо отмечая, что вряд ли можно сомневаться в том, что В.А. Долгоруков не испытывал «энтузиазма по поводу готовившейся реформы». Анализ отношений петербургских аристократических кругов и сановников дает исследователю основание полагать, что «картина была гораздо более сложной»{248}. Был ли руководитель политической полиции крепостником-ретроградом, бросившим весь контролируемый им административный ресурс на противодействие преобразованиям, или же шеф жандармов был сподвижником императора, оберегавшим власть от скоропалительных решений? Какие факторы определяли практические шаги руководителя III отделения? Все это и предстоит выяснить.

Занятия Секретного комитета начались 3 января 1857 г. Определяя направление его деятельности, Александр II достаточно категорично заявил приглашенным сановникам, что «вопрос о крепостном праве давно занимает правительство» и «крепостное у нас состояние почти отжило свой век»{249}. Затем предстояло обсудить: «Следует ли приступить теперь к каким-либо мерам для освобождения крепостных людей?» Протокольный стиль изложения («Собрание признало единогласно…») не передает деталей дискуссии. Любопытно зафиксированное в журнале понимание членами комитета того, что «волнение умов» «все-таки существует и, при дальнейшем развитии, может иметь последствия, более или менее вредные, даже опасные». Важен и весьма радикально звучащий тезис о том, что «само по себе крепостное состояние есть зло, требующее исправления»{250}. В присутствии императора все приглашенные высказали убеждение в том, что «в настоящее время и для успокоения умов, и для упрочения будущего благосостояния государства необходимо приступить безотлагательно к подробному пересмотру» всех действующих постановлений и имеющихся проектов о крепостных крестьянах с целью определения исходных начал, которые позволили бы приступить к будущему освобождению. Принципиальный характер носило уточнение: «впрочем, к освобождению постепенному, без крутых и резких переворотов, по плану, тщательно и зрело во всех подробностях обдуманному». При этом в журнале комитета четко зафиксировано: «Государь император, выслушав сии рассуждения и заключение, изволил вполне оные одобрить»{251}. Собственно, в этих словах и виден достигнутый компромиссный успех: комитет приступил к немедленному рассмотрению предложенного императором вопроса, не связав себя обязательствами скорого его разрешения.