Георгий Шахназаров - С вождями и без них Страница 24

При всем том ездили трудиться на дачи с охотой. Это позволяло выключиться из повседневной бюрократической суеты, избавиться от необходимости отвечать на десятки телефонных звонков, дробить свое время на выполнение различных, зачастую не очень приятных поручений. Здесь, несмотря на плотный контроль, мы все-таки были больше предоставлены себе. Да и дышалось повольнее, чем в цековских коридорах, "отпускало" состояние настороженности, подсознательной боязни ляпнуть ненароком что-нибудь лишнее. Казалось бы, не велико расстояние - 40 километров от Москвы, но сама атмосфера "выездной" работы не только допускала, но и как бы обязывала к большей откровенности. Даже посещавшее нас начальство, погружаясь в этот "мирок", позволяло себе чуть-чуть расслабиться и выслушивало, хотя и с кислой миной, то, что оно ни при каких обстоятельствах не пожелало бы слышать от своих подчиненных в здании на Старой площади, а те не посмели бы это высказать.

Приехал однажды на дачу Горького Пономарев и стал рассказывать работникам двух отделов о предвыборной поездке в свой избирательный округ. С видимым удовольствием живописал, как сердечно встретили его не только местные власти, но и население, с каким энтузиазмом трудящиеся готовятся к выборам. А когда секретарь ЦК зашел в продовольственный магазин, он порадовался обилию продуктов на полках, в том числе насчитал шесть сортов колбасы.

Вот эти шесть сортов нас окончательно добили. Не назови он цифру, возможно, молча проглотили бы этот самогипноз. Но тут нас, что называется, прорвало. "Борис Николаевич, неужели вы не понимаете, что вам демонстрировали все ту же потемкинскую деревню! Ну, завезли колбасы, можно не 6, а 60 на один день раздобыть. А знаете ли вы, что в подмосковных магазинах одно мыло, спички да консервы столетней давности? И пошло-поехало, старик только отбивался: "Да что вы, товарищи, да этого не может быть... Конечно, перебои в торговле случаются, ЦК недавно принял постановление..." И дальше в том же духе. Не помогло. Наверное, впервые за годы сотрудничества выложили ему все, что накипело.

По аналогии. Однажды мне пришлось присутствовать на заседании Секретариата, где Дмитрий Федорович Устинов, член Политбюро, министр обороны, рассказывал о своей поездке в российскую глубинку. Кажется, в одном из поселков Кузбасса он встретился с шахтерами и, по его словам, был приятно поражен тем, что все пришли в приличных костюмах, белых рубашках с галстучком. Это ассоциировалось у министра с хорошей жизнью. Заглянуть в шахтерские жилища у него времени не было.

Как-то мне на глаза попала статья какого-то критика, большого поклонника Горького, он, в частности, предлагал создать музей писателя на даче в Горках. К сожалению, Управление делами распорядилось иначе, решив переоборудовать это здание под отдых приезжавших к нам в гости высокопоставленных иностранцев. Полбеды, если бы старый дом использовали по этому назначению. Так нет, в созидательном раже надумали построить на территории усадьбы коробку в несколько этажей, сломав строгую симметрию здания и парка, разрушив атмосферу старины, которая составляла очарование этой обители...

Учебник сдали в назначенный срок, он выдержал 24 издания общим тиражом 40 млн. экземпляров, был переведен на десятки языков и удостоен Государственной премии СССР. В его основе лежит марксистская теория, описание логически сконструированной модели социализма, как она виделась в идеале. Наш учебник не мог, разумеется, избежать разрыва между теорией и жизнью, который отличал идеологию советского периода. Но он не был и рождественской сказкой для юношества, давал известное представление о тех реалиях, с какими выпускниками школы придется столкнуться на производстве, в быту, в гражданском обиходе. Пожалуй, вернее всего назвать это сочинение полуутопией. Ну а что касается содержавшегося в нем заряда политической культуры, то авторам стыдиться нечего. Мы старались, как могли, помочь воспитанию гражданина, умеющего самостоятельно мыслить и по возможности бесконфликтно стыковать личный интерес с долгом перед обществом. Некий гибрид спартанца с афинянином. Словом, советского человека.

Сразу после возвращения в Прагу мне пришлось столкнуться с деликатной и крайне неприятной проблемой. Дело в том, что все четыре месяца пребывания в Москве я официально числился на работе в журнале и поэтому получал лишь часть заработка, которая выплачивалась в рублях. Семье приходилось экономить, мы, естественно, рассчитывали несколько поправить свои дела, получив причитавшуюся за это время чехословацкую валюту. Мне и в голову не приходило, что могут возникнуть препятствия к этому. Однако ответственный секретарь журнала Александр Иванович Соболев, разозленный моим длительным отсутствием на рабочем месте, заявил, что я не получу ни кроны, пусть платят те, кто устроил эту командировку. Я обратился в Управление делами с просьбой выплатить зарплату хотя бы в рублях, но там заявили, что все это время согласно решению ЦК я работал в журнале, вот пусть он и платит. Тяжба продолжалась два или три месяца, пока наконец я не набрался духу и не пошел к главному. Выслушав, Алексей Матвеевич возмутился, поднял трубку и велел бухгалтерии немедленно произвести полный расчет. Нечего говорить, что потерпевший в этом деле афронт Соболев меня невзлюбил и где мог ставил подножки.

Другой неприятный эпизод, случившийся на старте моей работы в журнале, в какой-то мере иллюстрирует тогдашнюю атмосферу в отношениях между "братскими партиями". По прибытии в Прагу я был определен в отдел партийной жизни, которым заведовал уже знакомый читателю Сергей Митрофанович Ковалев. Таким образом, судьбе было угодно вторично поставить меня под его начало. И этот второй срок прошел безоблачно. Трудились мы дружно и достаточно эффективно. У Ковалева был наметанный политический глаз, а я за 6 лет работы в аппарате ЦК приобрел кое-какое представление о хитросплетениях комдвижения.

Однако первый блин вышел комом. Мне было поручено отредактировать статью Генерального секретаря Французской компартии Жоржа Марше. Материал вышел из перевода не то что сырой, а просто неудобоваримый. Стилистические и даже грамматические ляпы, местами непонятная абракадабра, отсутствие всякой логики. Я обратился к переводчику, но тот заверил, что строго следовал букве оригинала. Может быть, беда была как раз в том, что букве, а не духу. Вместо того чтобы заставить его еще раз тщательно выверить перевод, я сдуру взялся сам править текст. Хотя на нем живого места не осталось, правка носила редакционный характер, я старался как можно бережнее сохранить мысли автора. Тем не менее представитель Французской компартии в журнале Жан Канапа устроил скандал, объявив, что статья его генсека подверглась недопустимым искажениям. Мне было предложено уладить конфликт, и я отправился к нему на переговоры.

Тощий, желчный француз, не выпускавший изо рта вонючую сигарету "галуаз", многие годы проработал корреспондентом "Юманите" в Москве, поэтому прилично знал русский язык, хотя иной раз и допускал "ляпы" (какой-то из наших шутников уверил его, что русские аристократы, расставаясь, употребляли изысканное слово "покедова", вот он им и щеголял перед дамами). Он был не только журналистом, но и писателем. Причем, как потом стало известно, наряду с политическими трудами сочинял порнографические романы. Очевидно, для заработка, а может быть, по зову натуры, поскольку был охоч до женщин, особенно русских. Из Праги он тоже увез красивую стенографистку.

Я старательным образом, не пропуская ни запятой, обосновал ему свою правку, а затем предложил взять в руки перо и лично поправить те места, где допущены искажения. Он внес какие-то пустяковые изменения, после чего я доложил руководству, что текст согласован. Статья была напечатана, а через несколько дней из Парижа в Москву поступило гневное послание с протестом против вольного обращения со статьей Марше. В международном отделе поднялся переполох. Меня заставили писать объяснительную записку, Канапа же без зазрения совести отрекся от того, что лично санкционировал правку. Наши кураторы журнала довели до сведения французских друзей, как обстояло дело, и там в конце концов этим удовлетворились. При встрече Канапа покровительственно хлопнул меня по плечу и сказал, что я могу не беспокоиться, ему удалось предотвратить конфликт между КПСС и Французской компартией, чуть было не вспыхнувший из-за этого инцидента. После этого я попросил Ковалева никогда больше не поручать мне статей из Парижа.

Вот ведь как много значит национальный характер. Я преклоняюсь перед французским гением, считаю его заглавным в германо-латинском мире. Но, вероятно, именно сознание принадлежности к этой великой и блестящей культуре способствовало вызреванию известной амбициозности и высокомерия. Впрочем, возможно, причина здесь совсем не в национальном характере. У англичанина, западного немца, американца было ведь не меньше оснований заноситься, однако наши редакторы без особых трудностей находили с ними, как и с представителями многих других партий, общий язык. А вот гораздо сложнее, хотя и не в такой драматической форме, как описано выше, проходили согласования с итальянцем Мигелем Росси и испанцем Аскарате. То есть с представителями самых крупных по тому времени компартий Западной Европы, уже вступивших на путь еврокоммунизма и бросавших вызов идеологическому диктату КПСС в международном комдвижении.