Томас Карлейль - Французская революция, Конституция Страница 24

Несмотря на сорок тысяч. Национальное собрание настаивает на своих благодарностях, а роялист Латур Дю Пен остается министром. Сорок тысяч собираются на следующий день с обычным шумом и направляются к дому Латура; однако, увидев на ступенях портика пушки с зажженными фитилями, они вынуждены повернуть вспять и переварить свое недовольство или претворить его в кровь.

Тем временем в Лотарингии над раздававшими ружья зачинщиками из полков Местр-де-Камп и Королевского назначается суд; но их так и не будут судить. Скорее решается судьба Шатовье. По швейцарским законам этот полк предается немедленно военному суду из собственных офицеров. Военный суд, со всей краткостью (в несколько часов), вешает двадцать трех солдат на высоких виселицах; отправляет около шестидесяти в кандалах на галеры и таким образом, по-видимому, кончает это дело. Повешенные исчезают навеки с лица земли, но закованные в кандалы на галерах воскреснут с триумфом. Воскреснут закованные герои и даже закованные мошенники или полумошенники! Шотландец Джон Нокс, один из всемирно известных героев, тоже, как известно, некогда сидел в мрачном молчании на веслах на французской галере "в водах Ларье", как он говорил, и даже выбросил за борт образ Девы Марии - вместо того, чтоб поцеловать его, - как "раскрашенную доску" или деревянную куклу, которая, разумеется, поплыла. Итак, каторжники Шатовье, запаситесь терпением и не теряйте надежды!

А в Нанси аристократия торжествует. Буйе покинул город на другой день, и аристократический муниципалитет, у которого руки развязаны, теперь так же жесток, как раньше был труслив. Местное отделение Якобинского клуба, как первоисточник всего зла, позорно задавлено; тюрьмы переполнены, осиротевшие, поверженные патриоты ропщут негромко, но негодование их глубоко. Здесь и в соседних городах многие носят в петлицах "расплющенные пули", подобранные на улицах Нанси; пули сплющились, неся смерть патриотам, и люди носят их как вечное напоминание об отмщении. Дезертиры из бунтовщиков бродят по лесам и вынуждены просить милостыню, так как в полк им нельзя вернуться. Всюду царят разложение, взаимное озлобление, уныние и отчаяние, пока не прибывают национальные комиссары с кротким пламенем конституционализма в сердцах; они ласково поднимают поверженных, ласково спускают слишком высоко взобравшихся, восстанавливают отделение Якобинского клуба, призывают обратно дезертировавших мятежников, разумно стараются все постепенно сгладить и внести умиротворение. Таким кротким, постепенным умиротворением, с одной стороны, и торжественной панихидой, кассолетками, военными судами и благодарностями нации - с другой, сделано все, что можно было сделать официально. Сплющенная пуля выпадает из петлицы, а черная земля, насколько возможно, опять зазеленеет.

Таково "дело Нанси", называемое некоторыми "резней в Нанси". Собственно говоря, это неприглядная оборотная сторона трижды славного праздника Пик, лицевая сторона которого представляет зрелище, достойное богов. Лицевая и оборотная стороны всегда близки друг к другу; одна была в июле, другая - в августе! Театры Лондона ставят с блеском сцены этой "Федерации французского народа", переделанной в драму; "Дело Нанси", правда не игранное ни в каком театре, в течение многих месяцев разыгрывалось и даже жило как призрак в головах всех французов. Ведь вести о нем разносятся по всей Франции, пробуждая в городах и деревнях, в клубах и обеденных залах, до самых дальних окраин, какой-нибудь мимический рефлекс или повторение всего дела в фантазии, заканчивающееся всегда гневным утверждением или отрицанием: это было правильно, это было неправильно. Из-за этого возникали споры, дуэли, ожесточение, праздная болтовня, которые повели к ускорению, расширению и усилению ожидающих нас в будущем взрывов.

Между тем той или иной ценой мятеж, как мы видели, усмирен. Французская армия не разразилась всеобщим единовременным безумием, не была распущена, уничтожена и снова сформирована. Она должна была умирать медленной смертью, годами, дюйм за дюймом, умирать от частичных возмущений, как бунт брестских матросов и т. п., не распространившийся дальше; от неудовольствия и недисциплинированности солдат; от еще большего неудовольствия роялистских усатых офицеров, одиночками или группами переправлявшихся за Рейн. Болезненное неудовольствие, болезненное отвращение с обеих сторон убивали армию, неспособную к исполнению долга, и в заключение, после долгих страданий, она умерла, но, подобно фениксу, возродилась окрепшей и становилась все сильнее и сильнее.

Так вот какова была задача, совершение которой рок возложил на храброго Буйе. Теперь он может снова отойти на задний план, усердно заниматься обучением войск в Меце или за городом, вести полную тайн дипломатию, ковать планы за планами и парить, как невидимая бледная тень, последняя надежда королевской власти.

Книга III. ТЮИЛЬРИ

Глава первая. ЭПИМЕНИДЫ[66]

Вполне справедливо утверждение, что в этом мире нет ничего мертвого, и то, что мы называем мертвым, лишь изменилось, и силы его работают в обратном порядке! "И в листе, гниющем на сыром ветру, заключены силы, - сказал кто-то, - иначе, как мог бы он гнить?" Весь наш мир представляет не что иное, как бесконечный комплекс сил, от силы тяготения до мысли и воли; свобода человека окружена необходимостью природы, и во всем этом ничто не засыпает ни на мгновение, но все вечно бодрствует и действует. Мы никогда не найдем ничего обособленного, бездеятельного, где бы мы его ни искали, начиная от медленно разрушающихся со дня сотворения мира гранитных утесов до плывущего облака, до живого человека и даже до действия и высказанного человеческого слова. Произнесенное слово летит непреложно дальше, но еще более того - произведенное действие. "Сами боги, - поет Пиндар[67], - не могут уничтожить содеянного". Нет, то, что сделано, сделано навеки, брошено в бесконечность времени и должно, видимое или скрытое от наших глаз, действовать в нем, должно расти как новый, несокрушимый элемент в бесконечности вещей. В самом деле, что же представляет собой эта бесконечность вещей, которую мы называем Вселенной, как не действие, не совокупность действий и поступков? Никакое счетное искусство не может разнести по таблицам и подсчитать эти данные, но общая сумма их ясно написана на всем, что делалось, делается и будет делаться. Поймите хорошенько: все, что вы перед собой видите, есть действие, продукт и выражение примененной силы; совокупность вещей - не что иное, как бесконечное спряжение глагола "делать". Безбрежный океан, источник силы, способности действовать, широкий, как Беспредельность, глубокий, как Вечность, прекрасный и в то же время страшный, недоступный пониманию океан, в котором сила в тысячах течений гармонически волнуется, перекатывается и кружится, - вот то, что люди называют Существованием и Вселенной; это тысячецветная огненная картина, которая по тому, как она отражается в нашем жалком мозгу и сердце, является одновременно и покровом и откровением Единого Неназываемого, обитающего в неприступном свете! Далеко по ту сторону Млечного Пути, еще до начала дней, волнуется и вращается она вокруг тебя; даже сам ты - часть ее на том месте пространства, где ты стоишь, и в ту минуту, которую указывают твои часы.

Или независимо от всякой трансцендентальной философии разве это не простая истина, почерпнутая из чувственных восприятий, которую может понять даже самый неискушенный ум, что все человеческие дела без исключения находятся в постоянном движении, действии и противодействии, что все они постоянно стремятся, фаза за фазой и согласно неизменным законам, к предсказанным целям? Как часто нам приходится повторять и все же мы никак не можем хорошенько усвоить себе то, что семя, посеянное нами, взойдет. За цветущим летом приходит осень увядания, и так устроено по отношению не к одним только посевам, а ко всем делам, начинаниям, философским и социальным системам, французским революциям, короче, по отношению ко всему, над чем действует человек в этом низменном мире. Начало заключает в себе конец и все, что ведет к нему, подобно тому как в желуде заключен дуб и его судьбы. Это материал для серьезных размышлений, но, к несчастью, а также и к счастью, мы задумываемся над этим не особенно часто! Ты можешь начать: начало там, где ты есть, и дано тебе; но где и для кого какой будет конец? Все растет, ищет и испытывает свою судьбу; подумайте, сколь многое растет, подобно деревьям, независимо от того, думаем ли мы об этом или нет. Так что когда Эпименид, ваш сонливый Петер Клаус, названный впоследствии Рипом ван Винклем[68], вновь просыпается, то находит мир изменившимся. За время его семилетнего сна изменилось очень многое! Все, что вне нас, изменится незаметно для нас самих, и многое даже из того, что внутри нас. Истина, бывшая вчера беспокойной проблемой, сегодня превращается в "убеждение, страстно требующее выражения, а назавтра противоречие поднимет его до безумного фанатизма, или же препятствия низведут его до болезненной инертности; так оно погружается в безмолвие удовлетворения или покорности. Для человека и для вещи сегодняшний день не то же, что вчерашний. Вчера были клятвы любви, сегодня - проклятия ненависти, и это происходит не умышленно, о нет, но этого не могло не быть. Разве лучезарная улыбка юности захотела бы добровольно потускнеть во мраке старости? Ужасно то, что мы, сыны Времени, созданные и сотканные из Времени, стоим окутанные и погруженные в тайну Времени; и над нами, надо всем, что мы имеем, видим или делаем, написано: "Не останавливайся, не отдыхай, вперед, к твоей судьбе!"