Инна Соболева - Утраченный Петербург Страница 24

Увы, о том, что удалось сделать Сперанскому в последние годы жизни, его покровитель не узнал — он скончался в 1829 году.

Сперанский пережил князя ровно на десять лет. В 1839 году за выдающиеся заслуги перед Отечеством Николай I возвел его в графское достоинство, но графом гениальный сын бедного провинциального священника успел пробыть всего сорок один день.

А в доме, который князь Куракин продал еще в 1800 году, жизнь тем временем идет своим чередой. Там поселяется военный генерал-губернатор Петербурга граф Петр Алексеевич Пален. Поселяется незадолго до того, как совершит поступок, который впишет его имя в историю, — организует заговор против Павла I и станет одним из участников цареубийства. Из этого дома он уедет в ссылку, в свое курляндское имение Гросс-Экау. Навсегда…

Нового государя, для которого фактически освободил трон, граф Пален переживет. И еще успеет услышать о новом заговоре, и о суде над заговорщиками. До приговора не доживет.

Не обошло дом № 15 и одно из главных, как кажется, предназначений Невского проспекта — быть просветителем. В нем, как и в большинстве (!) домов главной улицы российской столицы, нашлось место для типографии и книжной лавки. Здесь, в типографии Адольфа Александровича Плюшара, впервые были напечатаны «Ревизор» Гоголя, «Поездка в Ревель» Бестужева-Марлинского, первый русский перевод «Фауста», семнадцать из намеченных к изданию сорока томов «Энциклопедического лексикона» — первой русской энциклопедии. После выпуска семнадцатого тома семейство Плюшар, к сожалению, разорилось. Судьба среди петербургских издателей и книгопродавцев не исключительная. Такая участь постигала многих, для кого издание и продажа книг были не только и не столько способом заработать деньги, сколько духовной потребностью. Самое яркое подтверждение тому — конец жизни самого знаменитого российского книготорговца и просветителя, вернее, просветителя и книготорговца, Александра Филипповича Смирдина. Не коснутся финансовые бури, пожалуй, только одного издателя — Маврикия Осиповича Вольфа, которого называли первым русским книжным миллионером, а Николай Семенович Лесков и вовсе возвел в сан царя русской книги.

Если сравнить сегодняшний Невский проспект с тем, каким он был в середине XIX века, бросится в глаза весьма скромное количество книжных магазинов в сегодняшней культурной столице России.

Кстати, возможность сравнивать абсолютно объективно мы получили благодаря книгоиздателю и книгопродавцу по фамилии Прево. Именно ему пришла в голову мысль издать панораму Невского проспекта — подробную зарисовку всех без исключения домов по обеим сторонам улицы, своего рода групповой портрет. Эту кропотливую, но невероятно увлекательную работу Прево поручил Василию Семеновичу Садовникову, талантливому акварелисту, уже приобретшему имя, но остававшемуся крепостным княгини Натальи Петровны Голицыной — той, что стала прообразом старой графини в «Пиковой даме». Наталья Петровна нрав имела крутой, но надменна бывала только с равными по положению, а тех, кого почитала ниже себя, покоряла приветливостью. Тем не менее никакие просьбы дать волю одаренному художнику (а просили многие) не смягчали ее сердца. Он стал свободным через несколько дней после ее смерти. Панорама сделала Садовникову имя. Его избрали действительным членом Академии художеств. К нему не раз обращались и Николай I, и Александр II с просьбами нарисовать интерьеры Зимнего дворца.

А «портрет» Невского проспекта, строго реалистический и вместе с тем исполненный мягкого лиризма (сочетание само по себе достаточно редкое), дает возможность сравнивать. Вот, к примеру, дом № 20 — тот, в котором и была задумана панорама, дом Голландской церкви. Он практически не изменился. Только одно отличие: мимо этого дома на панораме Садовникова проходит Пушкин. Бывают утраты, с которыми смириться невозможно. Но чаще всего это — не стены. Это — люди.

Я назвала далеко не всех, кто бывал в том странно притягательном доме № 15. Так что оставляю за собой право, пусть и сомнительное, называть дом Чичерина домом с привидениями. В самом деле стоит только представить, кого видели эти стены, кто поднимался по этим лестницам, кто смотрел в эти окна, чувствуешь себя вовлеченной (пусть как маленькая, едва заметная песчинка) в такой круговорот событий и судеб. Чувствуешь себя свидетелем вечности.

В истории этого дома все вехи петербургской жизни. Как город и главный его проспект из аристократического превращается в капиталистический, так и дом. Переходя из рук в руки, он попадает, в конце концов, к братьям Елисеевым. Вместо Английского клуба и Благородного собрания в доме Чичерина (так его продолжали называть даже после революции) обосновалось Купеческое собрание. Открылись меблированные комнаты Мухиной, комфортабельные и очень дорогие, по карману только заезжим промышленникам и купцам.

Но дом продолжает притягивать знаменитостей. В меблированных комнатах останавливается во время столичных гастролей Собинов. Может себе позволить. Как только поправляются материальные дела Шаляпина, он немедленно переезжает в дом № 15. Там его частенько навещает Куприн.

После октябрьских событий 1917 года Елисеевы покидают Петербург. Разумеется, с надеждой вернуться. Приглядывать за домом остается их старый буфетчик Ефим. Ума не приложу как, но до 1919 года ему удается не впускать в дом новых хозяев жизни. Но осенью двери елисеевского особняка распахиваются перед человеком, которого не впустить невозможно. Имя этого человека — Алексей Максимович Горький. Он ищет помещение для Дома искусств («Диска»), которому надлежит стать островком покоя (конечно, относительного) и благополучия (тоже не абсолютного) для молодых талантливых писателей — будущей литературной элиты новой страны. Дом Чичерина Горького вполне устраивает: мест, причем удобных, хватит всем. Обстановка изысканная. «Диск» станет не только общественным центром, но и общежитием. Писатели будут получать усиленный паек и дрова (город зимой 1919-го замерзал). Горький добился всего, даже казавшегося невозможным. Но иногда дров все-таки не хватало, приходилось топить книгами из великолепной купеческой библиотеки.

О том, что получилось из этой гуманной горьковской затеи, писала в романе «Сумасшедший корабль» Ольга Форш. Но как бы там ни было, Дом искусств многим помог. Кому-то — просто выжить. Кому-то — серьезно работать. В этом доме нашли приют Осип Мандельштам, Мариэтта Шагинян, Виктор Шкловский. Немного позднее к ним присоединились «Серапионовы братья»: Михаил Слонимский, Константин Федин, Николай Тихонов, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин. Александр Грин написал в Доме искусств маленькую, немудреную повесть «Алые паруса», и она обессмертила его имя. Михаил Зощенко именно обитателям дома, волнуясь, прочитал свой первый рассказ; Владимир Маяковский читал «150 000 000». Читал больше двух часов. Впервые. «Аплодисменты были сумасшедшие», — записал в дневнике Корней Чуковский. Приезжали к молодым литераторам Блок и Кони, не раз заходил Горький. Обстановка была неофициальная. Много спорили. Не очень-то слушали друг друга. А если и слушали, то далеко не всегда слышали.

Через десять лет после того, как началась новая жизнь, в доме № 15 открыли кинотеатр. Назвали трогательно, не без сентиментальности: «Светлая лента». Кино тогда было немым. Сопровождала демонстрацию фильмов непритязательная музыка в исполнении более или менее профессиональных пианистов. Пригласили тапера и в «Светлую ленту». Был он студентом консерватории. Звали — Дмитрий Шостакович. Играл какую-то странную, ни на что не похожую музыку — отвлекал от происходившего на экране. Послушали-послушали и решили уволить — от греха подальше. А вскоре и кинотеатр переименовали. Назвали «Баррикадой». Вполне в духе времени. Уже не капиталистического и, конечно же, не аристократического.

К слову, на Невском в начале XX века было около ста кинотеатров — едва ли не в каждом доме. Примерно та же картина, что в веке XIX с книжными магазинами. Чаще всего кинотеатры оборудовали в уже существующих домах: выкупали целый этаж, ломали стены. Бывало — строили специальные здания. Так, для кинотеатра Picadilli (позже — «Аврора») снесли старый жилой дом (№ 60) и построили новое специальное здание. (Снесенный дом был вполне зауряден, так что горевать о нем как об утрате едва ли стоит.) В здании «Пассажа» (дом № 48) открыли знаменитый кинематограф The Royal Star, позже Soleil. Но самой шикарной была «Паризиана» (дом № 80). Фойе украшали тропические растения, раздвигающийся потолок создавал иллюзию разводных петербургских мостов, драпированный занавес тяжелого шелка напоминал о театре.

Сейчас я насчитала на Невском семь книжных магазинов и пять кинотеатров. Утраты? Что касается кинотеатров, в которые еще два десятка лет назад стояли длинные очереди, то их если не исчезновение, то резкое сокращение вызвано причинами экономическими и щедрыми дарами технического прогресса: зачем идти в кинотеатр, когда тот же фильм можно посмотреть дома на DVD? С книгами — другое. Хотя существующие магазины, на мой взгляд, достойны только похвал, а иногда и восхищения, их, по сравнению со временами Гоголя (с тех времен я начала отсчет, с ними и продолжаю сравнивать), удручающе мало. Нет спроса? Это тревожный сигнал — признак интеллектуальной, культурной, духовной деградации. Но, судя по тому, что «Дом книги» и «Буквоед» всегда переполнены покупателями, это не так. Будем утешать себя тем, что тогда магазины были маленькие, сейчас — огромные, так что о деградации пока говорить рано.