Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский Страница 24

- А ты хочешь быть зятем коназа Ольга ? - улыбнулась Тулунбек.

- Уж и не знаю, что сказать, великодушная царица, - ответил Салахмир. - Стать родней коназа Рязанского - честь великая. Но то не шутка ли?

- Коназ Ольг изгнан с престола. Он обратился ко мне за помощью. Просит направить к нему именно тебя.

Черные брови Салахмира удивленно взломались и застыли - обдумывал услышанное.

- Отец мой уважал коназа Ольга Рязанского. Гордился, что тот не отклонил его предложения пожаловать в гости. У отца никогда не было такого важного гостя, как рязанский князь. И я, сын своего отца, сделаю все, чтобы князь Рязанский сел на свою отчину, коль ты того захочешь, мудрейшая из мудрейших.

- Желаю, мурза Салахмир, чтобы ты шел со своим войском на помощь коназу Ольгу. И ещё желаю, чтобы ты бракосочетался с рязанской княжной. Возвращайся, мой друг, с нею, - заключила Тулунбек.

Салахмир был одним из немногих мужчин, которым симпатизировала ханша. Она допускала в мыслях, что при определенных обстоятельствах Салахмир мог бы быть её любовником. В нем было все, что удовлетворяло её вкусам: мужская красота, ум, сдержанность, сила воли. Но, во-первых, Салахмир не столь родовит; во-вторых, она запретила себе предаваться страстям и страстишкам, подавляя их в себе в самом зародыше. И потому ей не стоило душевных усилий благословить Салахмира на брак с русской княжной, лишь бы это было на пользу её власти. Хотя легкое чувство ревности и шевельнулось в её душе, оно было куда менее значимо в сравнении с той выгодой, которую она будет иметь, привязав с помощью этого брака рязанского князя к Сараю.

Салахмир пал на колени и поцеловал ковер у ног царицы в знак неизбывной благодарности и преданности.

Уже на другой день Салахмир принял у себя в доме рязанских гостей.

Дом Салахмира, как человека знатного, находился в черте самой красивой части столицы - "города царева". Это был небольшой дом, сложенный, как и другие дворцы и дома, окружавшие ханский дворец, из камня и облицованный многокрасочной изразцовой мозаикой. Нарядность внутри помещения достигалась убранством стен и полов персидскими коврами: украшали комнаты низкие диваны, накрытые пуховыми подушками в шелковых наволочках, круглые низкие столы, этажерки, различные красивые предметы наподобие бронзового светильника на четырех ножках или мраморного подсвечника. Несмотря на то, что дом отапливался печью, в нем имелось два бронзовых мангала для горячих угольев. Эти мангалы служили для согревания рук и ног в тот час, когда печь остывала.

Но сейчас дом был хорошо протоплен, и как хозяева, так и гости сидели на подушках вокруг низкого круглого стола, поджавши под себя ноги, без верхней одежды. Между Салахмиром и его младшим братом сидела на нескольких подушках их пожилая мать, несколько возвышаясь над мужчинами, ибо, в соответствии с монгольскими обычаями, женщина в ордынской семье пользовалась особым почетом и уважением. На ней была коричневая, шитая жемчугом и мелким бисером шапочка, украшенная пером серебристой цапли. Она и направляла разговор.

- Итак, уважаемые гости, да придаст вам Аллах сил и мужества за овладение престолом для коназа Ольга, вы, с позволения доброй Тулунбек, уводите от меня моего старшего сына...

- И не только я иду во Рязань, - заметил Салахмир. - Со мной пойдет и Рахим... Верно, брат?

- Вдвоем нам будет сподручнее, - ответил тот, вкушая, как и все, жареное мясо и попивая кумыс. - Доселе были неразлучны, а теперь разлучаться?

Для матери, видно, не было большой неожиданностью решение идти на помогу рязанскому князю и её младшего сына.

- Тем более, - сказала она. - Я рискую потерять двух сыновей. Потому хочу доподлинно знать, говорил ли вам, уважаемые гости, коназ Ольг самолично о том, что отдаст свою сестру за моего сына?

Софоний Алтыкулачевич утвердительно кивнул:

- Я это слышал из уст самого князя.

- И я слышал от самого князя, - сказал Епифан.

- Чем вы это подтвердите?

Перед каждым из участников беседы на столе была какая-нибудь особенная, с подглазурной росписью, глиняная чаша. Перед Софонием Алтыкулачевичем стояла зеленая чаша с ярко-синими горошинами на внешних стенках и рельефным изображением утки на дне. Прежде чем ответить на довольно каверзный вопрос хозяйки, он взял обеими руками чашу и с удовольствием отпил глоток серебряного напитка - так называли на Руси кумыс. С удовольствием - потому что у него был убедительный ответ.

- Разве только тем, - скромно сказал он, - что и мещерский коназ Александр Укович, и сам Ольг Иванович написали о том в своих грамотках...

- Ты, сын, видел те грамоты? - обратилась мать к Салахмиру.

- Грамот я не видел, но зато сама великая хатунь благословила меня на бракосочетание с княжной Анастасией, из чего я заключил, что в грамотах о том сказано.

Мать удовлетворилась ответом и замолчала, предоставив возможность вдосталь высказаться каждому из застольников.

По подсчетам мужчин, соединенное войско братьев насчитывало почти четыре тысячи конников. Решено было бросить клич и собрать отряд из наемных добровольцев ещё в одну тысячу. В качестве аванса рязанские послы предложили выдать каждому воину немного привезенного с собой серебра; львиную часть заработка предоставит Олег Иванович. В случае удачи каждый мог рассчитывать и на военную добычу.

Во время всей беседы было заметно по лицу Салахмира, что он чем-то как будто озабочен. Наконец он спросил:

- Княжна Анастасия - недурна собой?

Застольники рассмеялись. Епифан сказал:

- Не хромая.

- И не горбатая, - добавил Софоний Алтыкулачевич.

И оба опять расхохотались, давая понять Салахмиру, чтобы он не очень-то беспокоился о наружности своей невесты.

Глава двадцатая

В пути

В начале февраля, когда ещё не развиднялось и за глиняными стенами базаров ещё не слышно было голосов торговцев, войско Салахмира выступило из окруженного каменной стеной "города царева" через арочные ворота и направилось по главной улице к Волге. Миновали большой, закованный в лед, пруд, в котором брали солоноватую воду для производственных нужд. Вскоре стали встречаться санные повозки, груженные бочками и большими кувшинами, начался подвоз питьевой воды из Волги. Наконец остались позади окраинные кварталы с бедными саманными жилищами, головная часть войска - впереди воин держит в руках шест с полумесяцем и конским хвостом вверху - вытянула за собой из города на снежный степной простор все туловище конницы и примыкавший к ней обоз с шатрами, палатками, продуктами и фуражом.

Дни стояли морозные, ясные, тихие. На седьмой день спорого пути вдруг завьюжило, заметелило. Устроили стоянку, расставив кибитки, шатры и палатки кольцом. Длинношерстным татарским лошадям пурга нипочем - привычны к холоду и неприхотливы в еде - обходятся небольшой порцией овса, верхушками торчавшей из-под снега травы. Но люди уже заскучали. Велика степь! Сколько ещё сидеть и слушать за стенами войлочных шатров и палаток вой ветра? Сколько нанесет снега? Хватит ли пищи? Стали экономить мясо, крупу, сухой творог и сухое молоко.

Салахмир в этих условиях был бодр и спокоен. Он ежедневно обходил все до единой палатки, следил за состоянием духа воинов, их здоровьем и питанием. Его спокойный доброжелательный вид действовал на воинов ободряюще, и они уважали его. В этом смысле изрядно отличался от Салахмира его младший брат, прозванный воинами русского происхождения (таких было около четверти в войске Салахмира) Едуханом. В походе, напустив на себя свирепый вид, младший брат покрикивал: "Эй, расступысь! Эду хан!". Ратные и русского, и татарского происхождения так его и прозвали - Едуханом.

Внешне похожие, подбористые и статные, одинакового роста, с одинаковыми шишковатыми скулами, горячими карими глазами, братья разительно отличались друг от друга характерами. Часто они делали обход палаток вместе. Как-то примкнул к ним и Епифан Кореев с Софонием Алтыкулачевичем, считавшие себя обязанными знать все и вся, касающееся ополчения. В одной из палаток обитатели готовили для употребления в пищу жидкое молоко: закладывали в кожаные мешки комки сухого молока, заливали водой и били по мешкам палками. Таким нелегким способом добывалось жидкое молоко, если приходилось стоять на месте (во время передвижения сухое молоко разбивалось при езде на лошади само собой). Один из воинов, болезненного вида, укутанный в овчину, сидел, скрестив ноги, возле жаровни ко всему безучастный.

Почтительно поприветствовав обитателей палатки, Салахмир обратил внимание на этого воина. Спросил, каково его здоровье, на что тот ответил, вздрагивая всем телом:

- Здоровье? Здоровье - хоть подыхай.

- Мысли о смерти отгоняй от себя, - посоветовал мурза и протянул свой курдюк. - Попей кумыса.

Больной отпил несколько глотков, но, видно, по своей слабости немного пролил. По старым монгольским поверьям было большим грехом пролить на землю кумыс, считавшийся священным напитком. Никто не обратил внимания на оплошку больного. Никто, кроме Едухана. Он считал, что безусловное исполнение старых национальных обычаев является истинной чертой монгола.