Андрей Буровский - Вся правда о Русских: два народа Страница 25

Скажем, в 1862 году именитые петербургские купцы направили царю ходатайство «о предоставлении равноправия» всем окончившим гимназию, потому что гимназисты «не могут же не считаться людьми, получившими европейское образование» [32. С. 158].

Так вот, в XX веке к крестьянам тоже пришло просвещение. «В царствование Николая II народное образование достигло необыкновенного развития. Менее чем за 20 лет кредиты, ассигнованные Министерству народного просвещения, с 25,2 млн рублей возросли до 161, 2 млн. Сюда не входили бюджеты школ, черпавших свои кредиты из других источников (школы военные, технические), или содержавшихся местными органами самоуправления (земствами, городами), кредиты которых на народное образование возросли с 70 миллионов рублей в 1894 г. до 300 миллионов в 1913 г. В начале 1913 года общий бюджет народного просвещения в России достиг по тому времени колоссальной цифры — полмиллиарда рублей золотом» [33. С. 9–10].

Первоначальное обучение в 1860 году было бесплатное по закону, а с 1908 года оно делалось обязательным. С этого года ежегодно открывалось 10 000 школ. В 1913 году их число превысило 130 000.

Где открывались новые школы? В основном в деревнях, в том числе в самых медвежьих углах. И вот результат: «Анкета, проведенная Советами в 1920 году, установила, что 86 % молодежи от 12 до 16 лет умели читать и писать. Несомненно, что они обучались грамоте при дореволюционном режиме» [33. С. 10].

86 % молодежи? Но в 1913 году крестьянство составляло 83 % населения России. Большинство этой молодежи 1920 года были детьми крестьян.

Высшее образование тоже было очень демократичным.

В 1910–1913 годах плата за обучение в высших учебных заведениях США и Британии колебалась от 750 до 1250 долларов в год, а в Российской империи — от 50 до 150 рублей, то есть от 25 до 75 тогдашних долларов. При этом многие неимущие студенты освобождались от платы за обучение.

По количеству женщин, которые обучались в высших учебных заведениях, Россия в начале XX века занимала первое место в мире.

Это все тоже очень облегчало путь из крестьянства в интеллигенцию. И изменение сознания самого крестьянства, даже без изменения его внешнего положения.

Скажу откровенно: мне было очень трудно простить Григорию Соломоновичу одно из его уже приводившихся высказываний — о «неолитическом крестьянстве» России, дожившем до XX века.

Заинтересованного читателя я могу отослать как минимум к двум книгам, написанным выходцами из крестьянства, — к работе В. А. Солоухина [34] и П. А. Жадана [35] для того, чтобы он сам судил, насколько русское крестьянство к XX столетию было похоже на неолитическое.

То есть было, конечно, всякое. В XX столетии крестьяне были очень разными и выбирали самые разные судьбы. Были и жутчайшие типы, начисто отвергавшие вообще всякое просвещение, любое изменение действительности. Но ведь и то крестьянство, которое описывает Владимир Алексеевич Солоухин: читавшее книги, с совершенно городским бытом, вступавшее в браки с горожанами и даже с дворянами, — оно было, и не в таком уж маленьком числе.

Просвещение крестьян было первым в Российской империи по-настоящему массовым «просвещением», в которое оказались вовлечены миллионы, очень может быть — десятки миллионов людей. Уже в силу масштаба событий это было самое судьбоносное, самое значимое из «просвешений». Чем бы оно ни окончилось, этому «просвещению» суждено было определить судьбы страны на века.

Получилось так, что «просвещение крестьянства» завершилось не полной европеизацией страны, а попыткой вырастить на месте России некую диковинную утопию. О причинах этого можно гадать сколько угодно, выдвигая разнообразнейшие предположения:

— Россия пала жертвой масонского заговора;

— Россию погубили евреи;

— накопилось слишком много деклассированного элемента;

— страна, проходя критическую точку развития, не смогла удержаться в рамках естественного развития;

— сказалась славянская привычка «сигать в утопии»;

— угнетаемое большинство прогнало помещиков и капиталистов и стало строить счастливую жизнь.

Независимо от того, какой из предложенных вариантов любезнее сердцу читателя, приходится признать: европеизация, модернизация страны — этот естественный, если угодно — «естественноисторический» процесс в России протекает в совершенно неестественных исторических условиях. Почему столько этапов «просвещения»? Зачем несколько раз подряд выращивать слой, который смотрит снизу вверх на тех, кто начал раньше, а сам повторяет на новом витке духовные искания, важные поколением раньше?

Почему Россия не могла, как западные страны, «модернизироваться в целом, всей системой, переходя от эпохи к эпохе, успевая «просветиться» до низов, до санкюлотов»? Так, чтобы «не было надобности повторять пройденное»?

Я могу увидеть тут только одну закономерность: хроническая модернизация, искусственное сдерживание развития в тех слоях, которым по воле русских европейцев суждено было навеки оставаться русскими туземцами.

«Россия незадолго перед Катаклизмом была многообразна и многогранна… Была Россия студенческая и офицерская, морская и таежная, пляшущая и пьющая, пашущая и бродяжья» [36. С. 77]

Все верно… но сильнее всего Россия разбивалась на Россию туземную и Россию европейскую. Сам строй понятий людей этих России был различен, различались даже основные категории, в которых они осмысливали сами себя и жизнь.

Наверное, будут сторонники считать русских туземцев и европейцев вообще разными народами. Я так не считаю.

Во-первых, тогда особым народом русских европейцев может считать себя каждый европеизированный слой, — сам по себе, без всех остальных. И дворяне, и интеллигенция, и городское мещанство конца XIX века порой претендуют именно на это: быть «народом», а всех остальных считать просто быдлом, подножием для своего величия. И ведь различия действительно есть — в том числе между всеми этими «народами».

Во-вторых, каждый этот слой жил в тесном общении с другими, не был отделен от них непроницаемой гранью. Не было никаких причин не дружить, не работать вместе, не вступать в браки, не понимать друг друга.

С 1905 года сословный строй ослабел, никто, кроме придворных кругов, не держался круга «своих», не коснел в снобистских предрассудках. И началось такое смешение сословий, такое перетасовывание и перемешивание всех групп русских европейцев, что о каких-то гранях смешно было и говорить.

Семейная история сохранила память о людях, пришедших из разных сословий. Академик Гришко происходил из крестьян. Сама община послала его, умненького подпаска, учиться — и не прогадала. Профессор Гоф — из немецкого мещанства. Член-корреспондент АН СССР Федоров — из поповичей. Товстолес — из коренного украинского шляхетства, с большим имением под Черниговом. Профессор Бородин — из мелкого, никогда не имевшего собственных имений дворянства. Все эти люди сходились в доме моего прадеда, Василия Егоровича Сидорова — из мелкого провинциального купечества, ели за его столом и пили вишневую наливку, которую мастерица была делать его жена, Елизавета Николаевна — из крупного питерского купечества.

Если бы изолировать каждый такой народец «русских европейцев» и друг от друга и от туземцев — вполне возможно, родился бы и новый народ. Но в исторической реальности ничего такого не произошло.

Русские европейцы порой даже в первом, а уж тем более во втором-третьем поколении становились похожи друг на друга — порой совершенно неотличимо.

Русские европейцы состоялись скорее как субэтнос — то есть как часть народа, как почти отдельный народ… но пока не осознавший себя и вовсе не желающий отделяться. Но в то же время отлично осознающий и свою особость, способный в случае общественного катаклизма отделиться от русских туземцев.

И вот еще что надо очень четко оговорить: даже и к началу XX века «русские европейцы» были маленьким народом, численностью примерно в 5 или 6 миллионов, не больше; а очень может быть, что и в 4. Таких народов в Европе несколько, и не все они такие уж незначительные. Норвежцев живет на земле порядка 4 миллионов человек, шотландцев и каталонцев — порядка 6 миллионов, португальцев — 3,5 миллиона.

Русские европейцы даже в начале XX столетия — это как раз такой небольшой народец, где все знают если и не всех, то всегда можно найти общих знакомых.

Читатель может считать мои слова признанием в снобизме, в какой-то исторической извращенности, склонности к измене… как вам, почтенные мои, будет угодно. Но вот появилось у меня несколько лет назад такое развлечение: стал я перечитывать русскую классику в поисках своих семейных знакомых. И знаете, очень даже удается отыскать! Последний раз я развлекался таким образом позавчера: взял книгу Н. Н. Берберовой «Люди и ложи», о русском масонстве [37]. В этой книге приведен длинный список русских масонов начала XX века. Читаю этот список… Так, готово!