Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века Страница 25

Таких забулдыг в Тайную канцелярию не брали. Кажется, единственным безобразником за все время ее существования стал копиист Федор Туманов, отличившийся в 1757 году не только «нехождением» на службу, но тем, что посланных за ним «в квартеру для взятья ево в канцелярию солдат бивал»; приведенный же силком «в должность» и посаженный в оковы – «разбивая те железа, необнократно бегивал». Традиционное вразумление батогами не помогло: оказалось, что буйный копиист «никакова в себе страха ‹…› не имеет и чинимого ему за ево продерзости наказания не чювствует»; за подобную невосприимчивость он и угодил в солдаты.[135]

Остальные же понимали, в каком месте служат, и подобного «бесстрашия» не проявляли. Копиисту Ивану Андрееву в 1735 году случилось по молодости провиниться: встретил знакомого по прежней службе, купили вина… После двухдневной пьянки он опомнился, но со страха возвращаться «убоялся» и под чужим именем нанялся на тяжкую работу «у ломания каменья» в Кронштадте – лишь бы не попасться на глаза добрейшему Андрею Ивановичу Ушакову. Но все было напрасно – сослуживцы через три месяца «вычислили» непутевого копииста, который сразу же во всем сознался.[136] Однако канцелярские начальники кадрами – пусть и имевшими определенные пороки – не разбрасывались. Того же Ивана Андреева вразумили плетьми, оштрафовали на треть жалованья, но признали «способным быть к делам»; его, как и гуляку Турицына, оставили на службе, поскольку заменить их было некем – подходящих сотрудников пока «не приискано». Но когда Андреев вновь загулял – теперь на неделю – в августе 1737 года, его безжалостно изгнали из Тайной канцелярии «к другим делам». Уволен был и подканцелярист Петр Серебряков – хотя и был непьющим, но к делам «ходил весьма леностно».

Высокие требования предъявляло сыскное ведомство к находившимся в его штате палачам. Как можно судить по внутренним документам канцелярии, сюда обычно переводили наиболее опытных профессионалов из других учреждений – в отличие от провинции, где порой складывались настоящие трудовые династии. Например, в провинциальном городке Алатыре в течение столетия служили заплечными мастерами представители нескольких поколений одной семьи, что было отражено в документах первой переписи-»ревизии» в 1724 году.[137]

Палаческое ремесло было нелегким. Работавший в Тайной конторе Василий Некрасов во время командировки в Киев на обратном пути «от превеликих морозов левую ногу ознобил, и пальцы у той ноги прочь отпали», к тому же «глазами он ослеп и мало видит». По состоянию здоровья он вынужден был просить увольнения «на свое пропитание». Пришедший ему на смену Михайло Михайлов после нескольких лет службы заболел чахоткой, что констатировал лекарь Кондратий Юлиус. Новые кадры пришлось искать в тогдашнем уголовном розыске – Сыскном приказе. Оттуда Тайная канцелярия вытребовала очередного «заплечного мастера»; принимали его на службу с письменным обязательством, «чтоб он жил постоянно, и не пьянствовал, и с воровскими людьми не знался, и ничем не корчемствовал, и без позволения канторского в Москву и никуда вдаль не отлучался».[138]

В Тайной канцелярии строже, чем в других учреждениях, контролировали не только дисциплину, но и «чистоту рук». Секретарь Московской конторы Алексей Васильев, к примеру, был даже арестован «по некоторому подозрению» – в 1746 году каптенармус Рязанского пехотного полка Николай Сокольников обвинил его, канцеляриста Федора Афанасьева и подканцеляриста Михаила Чередина во взяточничестве. Сокольников, будучи арестован (как он считал, необоснованно) по уголовному делу об убийстве дворового человека капитана флота Гаврилы Лопухина, маялся вместе с другими колодниками Юстиц-коллегии, пока, «не вытерпя» заключения, не заявил «слово и дело» только затем, чтобы получить возможность объяснить ошибочность своего ареста. Но вместо ожидаемой свободы он оказался в еще более строгом заключении в другом ведомстве. Тут каптенармус осознал ошибку и через друзей и родственников стал искать способы облегчить свою участь. В дело вмешались мать сидельца Елена Сокольникова и его приятель, рейтар Конной гвардии Аврам Клементьев. Последний известил арестанта в письме (оно приложено к делу), что «у секретаря Алексея Федоровича Васильева был и о тебе просил, чтоб куда надлежало тебя отправить, и он мне на то сказал, чтоб ево чем-нибуть подарить».

В итоге дело было слажено; но обиженный Сокольников подал в Сенат челобитную, в которой с бухгалтерской точностью рассказал о «цене» освобождения: по его утверждению, Васильев получил от него 20 рублей, от Клементьева – ведро вина, «постав» (рулон) камки и три рубля и от матери – еще один «постав» камки, лисий мех и «четвертную оловянную». По его словам, немалые подношения делались также канцеляристу Федору Афанасьеву (45 рублей, два ведра вина, восемь аршин атласу) и подканцеляристу Михайле Чередину (25 рублей). Из дела видно, что москвичей – и сидельцев, и следователей – объединяла сеть родственных и приятельских связей, и добиться послабления за умеренную мзду было не так уж трудно – но только по делам «неважным» и не касавшимся зловещих «пунктов».

В данном же случае все оговоренные были «от дел отрешены» и взяты под следствие. Но оно ни к каким разоблачениям не привело – Афанасьев и Чередин наглухо «заперлись»: ничего ни у кого «не бирывали». Обвинял же их Сокольников якобы исключительно «за злобу», поскольку они не позволяли арестанту зайти домой и не допускали ему «утечь». Зато итоговый экстракт гласил, что жалобщик и так заявил ложное «слово и дело» да к тому же соврал в челобитной, что сидел под стражей год и восемь месяцев, хотя в действительности провел в Тайной конторе только полгода, а потому ему «верить не подлежит». Свидетельских показаний почему-то в деле нет. В конце концов подьячие были признаны честными; пострадал лишь секретарь Васильев – он был в 1749 году «отрешен» от службы окончательно, хотя и с «повышением ранга».[139]

Ушаков не только контролировал, но и защищал своих подчиненных. В 1744 году он в личном письме сделал выволочку секретарю Московской конторы Ивану Набокову за то, что тот посмел отправить подканцеляриста Алексея Емельянова в Новгород по судебному иску какого-то губернского подканцеляриста. По мнению Андрея Ивановича, на Емельянове «вины не находитца» – не считать же таковой «бой» и прочие оскорбления, на которые жаловался провинциальный подьячий.[140]

Имеющиеся в нашем распоряжении канцелярские бумаги «по кадрам» свидетельствуют, что в первой половине XVIII века сотрудники политического сыска, за редкими исключениями, не только не стремились сменить место работы, несмотря на тяжесть их «тайной» службы, но и приводили в старости себе на смену детей и младших родственников. Можно предположить, что решающую роль в этом играли не столько деньги (не то чтобы очень большие), сколько престиж и статус охранителей государевой жизни и чести. В документах канцелярии нам не встретились сведения о выявленных случаях коррупции ее персонала; дела по обвинениям чиновников во взятках со стороны колодников иногда заводились, но внутренние расследования таких фактов не подтверждали, хотя за другие провинности (прогулы, «неприлежание») карали.

Штат приказных Тайной канцелярии на протяжении столетия изменялся мало. По данным 1737 года в Петербургской канцелярии числились, помимо самого Ушакова, секретарь Николай Хрущов, два канцеляриста (Михаил Кононов и Федор Митрофанов), пять подканцеляристов (Василий Прокофьев, Иван Набоков, Михаил Поплавский, Степан Иванов и Иван Стрельников) и шесть копиистов (Михаил Хрущов, Яков Ельцин, Григорий Елисеев, Андрей Ходов, Василий Турицын и Иван Андреев) – всего 14 человек «приказных служителей», десять из которых работали со времени ее воссоздания в 1731 году, а семь, как уже говорилось, начали службу еще в Преображенском приказе.

Кроме них, в штате числился палач Федор Пушников – он был вытребован в Петербург из Москвы в 1734 году после того, как «штатный» палач Максим Окунев сломал ногу, когда боролся с профосом Санкт-Петербургского гарнизонного полка Наумом Лепестовым – можно представить, каким захватывающим было это состязание двух атлетов-кнутобойцев! После неудачного поединка Окунева долго лечили и по выздоровлении не уволили, а «за многую при Тайной канцелярии бытность» отправили в Московскую контору. К числу персонала следует отнести и непременного лекаря – эту гуманную обязанность исполнял в 1734 году Мартин Линдвурм, а после – Прокофий Серебряков, до самой смерти в 1747 году.

В 1741 году в Тайной канцелярии несли службу секретарь – асессор Николай Хрущов; четыре канцеляриста – Иван Набоков, Яков Ельцин, Семен Гостев и Михаил Поплавский; пять подканцеляристов – Михаил Хрущов, Иван Стрельников, Василий Прокофьев, Степан Иванов, Алексей Емельянов; три копииста и один «заплечный мастер» – всего 14 человек.