Карибский кризис. Как не случилась ядерная война - Коллектив авторов Страница 25

Как потом рассказывал В. В. Кузнецов, прибывший в Нью-Йорк 28 октября, отсутствие в первые дни кризиса после 22 октября каких-либо указаний или хотя бы ориентировок из Москвы объяснялось царившей там растерянностью, которая лишь прикрывалась бравыми публичными заявлениями Хрущева и составленными в таком же тоне первыми двумя его письмами Кеннеди (от 23 и 24 октября). На деле же с самого начала кризиса у советского руководства возник и с каждым часом нарастал страх перед возможным дальнейшим развитием событий.

Своей кульминации этот страх достиг, похоже, в конце дня 25 октября и в первой половине 26 октября, после чего и появилось «примирительное» письмо Хрущева Кеннеди, в котором впервые хотя в несколько витиеватой, но все же достаточно ясной форме выражалась готовность советской стороны уничтожить или удалить ракеты с Кубы, если американская сторона даст заверения о ненападении на Кубу.

В письме прямо говорилось: «Если бы были даны заверения президента и правительства Соединенных Штатов, что США не будут сами участвовать в нападении на Кубу и будут удерживать от подобных действий других, если Вы отзовете свой флот, – это сразу все изменит… Тогда будет стоять иначе и вопрос об уничтожении не только оружия, которое Вы называете наступательным, но и всякого другого оружия». И далее: «Давайте же проявим государственную мудрость. Я предлагаю: мы, со своей стороны, заявим, что наши корабли, идущие на Кубу, не везут никакого оружия. Вы же заявите о том, что Соединенные Штаты не вторгнутся своими войсками на Кубу и не будут поддерживать никакие другие силы, которые намеревались бы совершить вторжение на Кубу. Тогда и отпадает необходимость в пребывании на Кубе наших военных специалистов».

Поскольку было ясно, что советские ядерные ракеты не могли бы оставаться на Кубе без советских военных специалистов, то в своей совокупности обе приведенные выше формулировки, естественно, вызвали в Белом доме вздох облегчения. Они вполне резонно были истолкованы так, что у Хрущева нервы не выдержали и он пошел на попятную.

Тот факт, что в Белом доме правильно поняли рациональную суть письма Хрущева от 26 октября (при всей эмоциональности и сумбурности этого письма), подтверждается высказыванием Банди на московской конференции о том, что именно это письмо Хрущева было воспринято в Вашингтоне как «впервые излагающее идею размена: вывод ракет с Кубы и предотвращение вторжения на Кубу».

С моей точки зрения, Рубикон (в данном случае – убирать ли ракеты с Кубы) был перейден в Москве 26 октября, когда около пяти часов пополудни А. А. Громыко препроводил американскому послу в Москве Ф. Колеру указанное письмо Хрущева. Впереди оставался только торг о конкретных условиях вывода ракет (а затем и бомбардировщиков).

Однако в Вашингтоне кульминационным оказался следующий день, 27 октября, утром которого из Москвы поступило (а еще до этого было передано по Московскому радио) новое письмо Хрущева, в котором, с одной стороны, более четко говорилось о согласии СССР «вывести те средства с Кубы, которые Вы считаете наступательными средствами», но с другой – дополнительно к обязательству США о невторжении на Кубу, о чем говорилось в предыдущем письме, выдвигалось требование «вывести свои аналогичные средства из Турции».

Загадка двух писем Хрущева явилась основным предметом обсуждения на Исполкоме СНБ в течение 27 октября, как это видно из магнитофонной записи этого заседания, которая стала достоянием гласности в 1987 году. Многое здесь остается неясным и по сей день, поскольку, с одной стороны, за эти годы появился ряд новых устных свидетельств на этот счет и американского, и советского происхождения, а с другой – эти свидетельства не во всем совпадают и порождают новые вопросы.

Прежде чем поведать реконструированную мною картину происходившего в Москве 25 – 28 октября, в том числе мою версию появления указанных двух писем, надо коротко рассказать – на основе опубликованной записи заседания Исполкома СНБ 27 октября, – в чем, собственно, усматривалась загадочность второго письма Хрущева и почему оно вызвало накал страстей в Вашингтоне именно в этот день. Когда читаешь упомянутую запись, выявляется ряд весьма интересных моментов.

Во-первых, из документа явствует, что письмо Хрущева от 26 октября явилось для членов Исполкома СНБ приятной неожиданностью – похоже, никому из них и в голову не приходило, что в качестве условия вывода ракет СССР выдвинет единственное требование о невторжении США на Кубу.

Во-вторых, из него видно, что члены Исполкома СНБ в предшествовавшие две недели сами не раз обсуждали вариант «обмена» советских ракет на Кубе на американские ракеты в Турции. И многие из них, включая, прежде всего, президента, склонялись к такому варианту, причем считали, что СССР вряд ли удовлетворится подобным разменом и как минимум увяжет вывод ракет с Кубы с принятием его требований по Западному Берлину. Так, например, вице-президент Джонсон в ходе заседания 27 октября напомнил его участникам: «Чего мы боялись, так это того, что он [Хрущев] никогда не предложит этого [Куба – Турция], а что он захочет сделать, так это поторговаться по Берлину». А заместитель госсекретаря Дж. Болл добавил: «Мы думали, что если бы нам удалось выторговать это (вывод ракет с Кубы. – Г. К.) в обмен на Турцию, такой торг был бы нетрудной и очень выгодной сделкой». Это не помешало, однако, тому, что, когда Советский Союз сам публично выдвинул подобное предложение, большинство соратников президента сочли его неприемлемым.

В-третьих, примечательно, как ясно просматривается в записи заседания 27 октября, что президент Кеннеди, на котором лежало тяжелое бремя принятия решения, в отличие от практически всех своих советников, и в течение этого дня не исключал возможности публичной сделки по выводу советских ракет с Кубы и американских из Турции. Он считал, что мировая общественность не поймет, если США откажутся от этого предложения, а в результате дело дойдет до войны.

В-четвертых, из документа отчетливо видно, какое большое значение Кеннеди, в отличие от советского руководителя, придавал экспертным знаниям специалистов по Советскому Союзу – в данном случае прежде всего Томпсона, мнением которого по всем аспектам карибского кризиса он постоянно интересовался. Многие из членов Исполкома СНБ считают Томпсона «невоспетым героем» карибской эпопеи – именно от него исходила, как видно из документов, идея (которую потом присвоил себе Роберт Кеннеди) направить Хрущеву официальный положительный ответ на его письмо от 26 октября, обойдя в нем молчанием его письмо от 27 октября.

В-пятых, примечательно не только то, что