Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир Страница 25

Известно, что со временем люди начинают лучше понимать побуждения здравомыслящих, но заброшенных в дурное время лидеров, нежели психологию «неразумных» масс. Так бывало всегда. Но тогда взрыва иррациональных страстей, похоже, не ожидал никто. Казалось, все идет своим чередом, революция расставляет символические вехи на своем неуклонном движении к демократии. На деле происходило обычное для переломных времен распространение «психической заразы». Для ускорения этого процесса требовались радикальные и простые лозунги и идеи. Среди них особое место занимал лозунг немедленного мира, который наиболее активно использовали большевики и анархисты.

На Пасху, как и следовало ожидать, участились солдатские братания с противником. В них участвовало около 200 частей. Заметно активизировалась германская разведка, поставлявшая заодно в русские окопы пацифистскую литературу. Она не отличалась оригинальностью: если ранее русским солдатам внушалось, что они «воюют на Англию», то теперь доказывалось, что как только царь решил «возвратить вам благословенный мир, в тот же час он был убит или захвачен английскими шпионами»65. Интересно, что 23 апреля «Правда» обратилась к солдатам с риторически-интригующим вопросом: «Хотите ли вы воевать за то, чтобы английские капиталисты грабили Месопотамию и Палестину?»

Вряд ли подобные генерализации впечатляли солдат. Однако в ряде случаев в ходе братаний они обещали противнику не наступать – лишний раз подставлять себя под пули не хотелось. В некоторых дивизиях выносились резолюции, сурово осуждавшие дезорганизацию армии, но это были скорее ритуальные заявления, принимаемые под давлением «сознательных» социалистов. Один немецкий участник пасхальных встреч вспоминал, что «некоторые русские, знавшие немецкий язык, говорили, что „немцы – не враги, враги в тылу“, причем немцы с ними соглашались»66.

Часть солдат-пехотинцев озлобилась против тех, кто препятствует братаниям. Дело доходило до угроз поднять на штыки артиллеристов и пулеметчиков, открывавших огонь по команде офицеров. В начале мая, свидетельствовал А. И. Деникин, был отмечен вопиющий случай: при обходе передовых позиций новый командующий 8‑й армией генерал Л. Г. Корнилов «был встречен… бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши „братальщики“-солдаты».

Позднее большевики объясняли возникновение братания так:

Это был… стихийный порыв людей, ясно и просто чувствовавших бессмысленность обоюдной бойни, здоровое чувство взаимного уважения человека к человеку, родство душ, загнанных и забитых, измученных серых шинелей к шинелям голубым, а кое-где и сознательное отношение пролетариев-революционеров, оставшихся верными великому лозунгу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Разумеется, в братании присутствовали и идеалистические мотивы, но основной побудительной причиной было нежелание участвовать в обессмыслившейся войне. Именно это чувство все основательнее определяло ход событий.

АПРЕЛЬСКИЙ РАЗЛОМ

В Москве 18 апреля левые силы спокойно отпраздновали 1 мая (по новому стилю), хотя большевики выпустили по сему случаю очередное воззвание, «бешено-миролюбивое и полоумно-восторженное». Сообщая об этом, профессор А. Н. Савин, однако, отметил: «А смута растет…»67 Сообщали, что в Петрограде на шести площадях было воздвигнуто более 300 трибун, с них, не переставая, в течение дня выступали ораторы. Последующего взрыва негодования никто не ожидал.

Дальнейшие события представили собой характерное для того времени соединение провокации и анархии, утопии и психоза. Социалисты готовы были проглотить буржуазную пилюлю, но кадетский ЦК призвал граждан выйти 20 апреля на улицы для поддержки правительства. В тот же день солдатам подкинули идею: милюковская нота «оказывает дружескую услугу не только империалистам стран Согласия, но и правительствам Германии и Австрии, помогая им душить развивающуюся борьбу немецкого пролетариата за мир». Пронесся слух, что идет распродажа «земель, леса и недр иностранным и своим капиталистам». «Милюков заварил такую кашу, которую ни ему, ни всему правительству не расхлебать…» – констатировали интеллигентные наблюдатели68. Солдатами нота Милюкова была воспринята как личное его устремление «вместе с Брусиловым завоевать весь земной шар». Они требовали отставки Милюкова и Гучкова и обещали прийти на помощь Совету с оружием в руках. Последовало хождение раздраженных толп к Мариинскому дворцу – резиденции правительства. Демонстранты шли вразнобой, агитаторы действовали с переменным успехом. Но страсти накалялись: появились плакаты «Долой Временное правительство!». 21 апреля на улицы столицы с требованиями мира вышло до 100 тысяч рабочих и солдат. Большевики утверждали, что около 3 часов дня на углу Невского проспекта и Екатерининского канала по толпе рабочих начали стрельбу гражданские лица, переодетые солдатами. Результат – трое убитых, двое раненых.

По иронии судьбы солдат вывел на улицу вольноопределяющийся Ф. Ф. Линде, член Исполкома Совета, человек неопределенных «левопатриотических» убеждений и повышенной эмоциональности. В августе 1917 года, будучи комиссаром Юго-Западного фронта, он был зверски убит солдатами в отместку за самонадеянные призывы к продолжению войны. Писали также, что в демонстрации участвовали и ветераны с орденами. Само по себе появление ветеранов и инвалидов стало аргументом за продолжение войны – тем более что, как считалось, теперь для разгрома Германии потребуется лишь «два-три месяца напряженных усилий». М. Горький так комментировал апрельские события:

Мы живем в буре политических эмоций… Это – естественно, но это не может не грозить некоторым искривлением психики, искусственным развитием ее в одну сторону. Политика – почва, на которой быстро и обильно разрастается чертополох ядовитой вражды, злых подозрений, бесстыдной лжи, клеветы, болезненных честолюбий.

В Москве солдаты объясняли ситуацию проще: «Зачем нужны Милюкову… Барбанеллы? Да потому [что] у него там имение, товарищи».

Эмоции опережали объяснения политиков. Действия последних выступали лишь триггерами накопленной агрессивности. Хотя имеются сведения, что большевики пытались заручиться поддержкой кронштадтских матросов, сомнительно, чтобы стычки между демонстрантами ими готовились. Обычно в таких ситуациях выстрелы раздаются как бы сами собой: у людей не выдерживают нервы, и тогда бывает достаточно одного неловкого движения.

Апрельский кризис обнажил истинный лик революционной толпы. П. А. Сорокин писал, что в ходе его «два полка в полном вооружении покинули казармы, чтобы поддержать бунтовщиков. Началась стрельба! Грабеж магазинов принял всеобщие масштабы». Премьер Г. Е. Львов признавался, что в правительстве не ожидали, что «революция так далеко зайдет». По его словам, она опередила и скомкала их планы, и они почувствовали себя «щепками, носящимися по произволу революционной волны». В. Д. Набоков (управляющий делами Временного правительства) подтверждал, что «совсем не то они ожидали». Позднее А. Ф. Керенский проговорился, раскрыв многозначительную деталь происходящего. Оказывается, собравшиеся в кабинете А. И. Гучкова, тогдашнего военного министра, революционные лидеры засомневались: не собирается ли приближающаяся толпа солдат расправиться с ними. В результате было принято «мужественное» решение: отказаться от вооруженного караула и встретить толпу разъяснениями. В общем, кабинетные революционеры ожидали развязки, напоминающей средневековый городской бунт. Однако задним числом люди имеют обыкновение «спрямлять» хаотичные события прошлого.