Александр Зимин - Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) Страница 26

О сущности взглядов Спиридона-Саввы в литературе высказываются разные мнения. И. У. Будовниц[532] и Р. П. Дмитриева[533] считают, что он примыкал к нестяжателям. Последняя, в частности, ссылается на «Изложение о вере» Спиридона, где говорится: «Да не будем, любимии, злату хранители и сребру собиратели»[534].

Я. С. Лурье возражает названным исследователям, утверждая, в частности, что и Иосиф Волоцкий говорил «буквально то же самое, что говорит Спиридон», т. е. что церковные имения могут расточаться только на «убогыя и странныя». Но в данном случае Я. С. Лурье рассматривает изолированно лишь одно высказывание Спиридона из всей системы его взглядов. Основную часть своей жизни Спиридон провел в Ферапонтове монастыре, который являлся одной из цитаделей нестяжателей. В его сочинениях нет проповеди теократического происхождения великокняжеской власти, характерной для иосифлян. Я. С. Лурье склонен считать Спиридона иосифлянином[535]. Он обосновывает этот тезис тем, что Спиридон в «Изложении о вере» обличает ереси, как Иосиф Волоцкий. Но против еретического вольномыслия писали и нестяжатели.

Я. С. Лурье ссылается на то, что работу Спиридона над Житием Зосимы и Савватия похвалил архиепископ Геннадий Новгородский, тесно связанный с Иосифом Волоцким. Но к кругу Геннадия был близок и архиепископ Серапион Новгородский, позднее злейший враг Иосифа Волоцкого. Геннадий переписывался даже с Нилом Сорским, основателем течения нестяжателей. И этот, следовательно, аргумент не имеет решающей силы. Гораздо важнее, что Спиридон в основу Послания положил Чудовскую повесть, написанную в связи с коронацией шапкой Мономаха Дмитрия — внука Ивана III, врага Василия III и стоявших за его спиной иосифлян. К тому же в Послании родословие литовских князей доведено до Вассиана Патрикеева, главного критика иосифлян в 10-х годах XVI в. Поэтому отказываться от мысли о близости Спиридона и нестяжателей, как нам кажется, достаточных оснований нет.

Итак, в самый канун смоленских войн, в начале 10-х годов XVI в., иосифлянские и нестяжательского толка публицисты выступают с произведениями, направленными на утверждение самодержавной власти монарха, на возвышение его международного престижа. Однако общая система взглядов как иосифлян, так и нестяжателей не совпадала с идеологией складывающегося самодержавия, ибо она в обоих случаях подразумевала приоритет церковной власти над светской. В окружении Василия III из всех этих порой противоречивых теорий брали тот необходимый минимум, который помогал осуществлению конкретных политических задач. В сношениях с иностранными державами для правительства необходимо было добиться признания суверенитета России, равенства ее с другими крупнейшими европейскими и восточными державами. Одной из сторон этой проблемы была титулатура монарха.

При сношениях с иностранными державами московские дипломаты зорко следили, чтобы не было «порухи чести» русскому монарху и, следовательно, России. Поэтому в грамотах, посылавшихся в Империю, употреблялась формула «великий государь… царь» (ибо и Максимилиан называл себя императором)[536]. В сношениях с Турцией встречаем обращение от имени «великого государя» («великий государь… правый государь всея Руси»), в сношениях с Крымом звучало более скромное «великий князь». Поскольку в Литве был «великий князь», то в сношениях с Сигизмундом грамоты отправлялись от имени «великого государя… государя всея Руси и великого князя»[537].

В тесно связанный с Империей Тевтонский орден грамоты шли от «царя и государя всея Руси» и к «царю»[538]. Василию III необходимо было, чтоб с ним считались «на уровне» императора, а Ордену важно было всеми средствами снискать благорасположение Москвы. То же самое относится и к сношениям с датским королем и с Ливонией[539]. По рассказу Герберштейна, московский государь титул царя «употребляет в сношениях с римским императором, папой, королем Швеции и Дании, магистром Пруссии, Ливонии и, как я узнал, с государем турок. Сам же он не именуется царем никем, за исключением владыки Ливонского»[540]. Все это близко к истине, за исключением, быть может, сведений о сношениях с Турцией. Называли царем Василия игумен Синайской горы Даниил (1517 г.), деспот Артский Карл, патриарх Константинопольский Феолипт (1516 г.), патриарх Александрийский Иоаким (1533 г.)[541].

Термин «царь» на Руси XIV–XV вв. употреблялся для обозначения татарских властителей Крыма, Орды и Казани.

В пределах самой России термин «царь» почти не употреблялся. Исключение составлял Псков, который рассматривал московского великого князя как полновластного властителя Русской земли. По Московской повести о Псковском взятии, псковские посадники обращались к Василию III как «государю и царю»[542]. После присоединения Пскова московский государь начал чеканить там монету с титулом «царь»[543]. Тот же титул употреблялся Василием III и в жалованных грамотах псковских монастырей[544]. Называли царем Василия III и публицисты Иосиф Волоцкий, Филофей, Максим Грек, Спиридон-Савва и др.

Отражая реальные успехи объединительной политики и русской дипломатии, новая титулатура, медленно внедряясь в действительность, сама содействовала идеологическому утверждению русского самодержавия. Завершился этот процесс только в 1547 г., когда произошло коронование Ивана IV и официальное принятие им титула царя.

Глава 8

Борьба за Смоленск

Успешно решив псковскую проблему, Василий III приступил к непосредственной подготовке Смоленской кампании. Значение западнорусских земель для России было чрезвычайно велико. В 20-х годах XIX в. И. Фабр писал, что Смоленск имел «почти равную с Москвою величину»[545]. Смоленск был крупным торговым и ремесленным городом, а Смоленщина — богатым краем. Там, в частности, производилась такая важная техническая культура, как конопля. Смоленская пенька импортировалась в разные страны. В Смоленской земле распространено было огородничество, садоводство и скотоводство (мясное и молочное).

Расположенный на Днепре, Смоленск представлял собою как бы ключевой пункт, связывавший западнорусские земли с Киевом и Украиной вообще. Соседний с ним Витебск, лежавший на Западной Двине, находился на путях в Прибалтику. Сухопутная дорога соединяла Смоленск с Москвой с одной стороны и с Минском и Вильно — с другой[546]. Смоленские купцы имели большой опыт посреднической торговли сукнами и другими товарами, приобретавшимися ими в странах Европы, а затем сбывавшимися в Москве. Только владея Смоленском, Россия могла надеяться на дальнейшее продвижение в Прибалтику, на успешное воссоединение украинских и белорусских земель.

Начиная борьбу за западнорусские земли, московское правительство могло рассчитывать на поддержку единоверного русского, украинского и белорусского населения Великого княжества Литовского.

Союзник-вассал Василия III князь Михаил Глинский, пользовавшийся популярностью среди этого населения, был крупной политической картой в намечавшейся большой игре[547].

Взятие такой мощной крепости, как Смоленск, во многом Зависело от военно-инженерного и артиллерийского обеспечения. Именно этой стороне дела Василий III и уделил особое внимание, готовясь к началу военных действий. Появление в конце XV в. фитильного замка привело к распространению пищалей, огнестрельного оружия, снабженного Этим новшеством. В начале XVI в. пищальники появляются на Руси[548]. Они образовали войско, составлявшееся главным образом из людей по прибору, посадских по своему происхождению. Размещались они по городам (были пищальники во Пскове, Новгороде, Кореле, Копорье, Орешке)[549]. В Замоскворечье, по словам Герберштейна, Василий III «выстроил своим телохранителям новый город Нали». Речь идет о слободке Наливки (у Якиманки), где позднее находились стрельцы (исторические наследники пищальников). П. Иовий прямо писал, что Василий III «учредил отряд конных стрельцов»[550].

С сельского населения производился набор во вспомогательное войско «посошных людей», которые упоминаются впервые тогда же, когда и пищальники, т. е. в 1506–1508 и 1512 гг.[551] Набирались они с сохи по человеку и получали по рублю «найма».

В связи с возросшим значением огнестрельного вооружения появился новый дворцовый чин — оружничего, которому стали подведомственны «доспех» (т. е. вооружение) и «мастера» (т. е. оружейники)[552]. Значение этой должности ясно уже из того, что на нее назначались представители старинных служилых фамилий, хотя и менее знатных, чем боярские. В 1508–1512 гг. эту должность исполнял Андрей Михайлович Салтыков, с 1513 г. — Никита Иванович Карпов[553].