Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира Страница 26

Если бы действительно где-нибудь можно было доказать наличие зачатков чего-нибудь, в техническом смысле похожего на «фабрику» — что, разумеется, вполне возможно в древности так же, как это было возможно в крепостное время в России — то, конечно, эти исключения по тем же причинам, как и эти русские «фабрики» (см. ниже), лишь «подтверждали бы правило». Ибо, во всяком случае, это не было бы постоянным явлением частной хозяйственной жизни.

Далее, можно доказать или по крайней мере допустить существование в древности в практике государственных откупщиков очень немногих политических центров (главным образом Рима, затем Афин и некоторых других) банковских предприятий, которые по своему объему и характеру превосходят по степени то, что существовало в этом роде в XIII в. в средние века, но превосходят количественно, а не качественно. Деловые формы торговли — морская ссуда, комменда[22] (характерные для прерывности («Diskontinuität») «раннекапиталистической» торговли), дела по банковым уплатам и банковым переводам — по своей юридической форме характерны ведь для раннего Средневековья; известный уже в эпоху раннего Средневековья вексель[23] существует только в своих начальных стадиях; размер процента по высоте, сроку уплаты и законодательной регламентации также обыкновенно носит раннесредневековый характер. Отсутствие всяких, уже в средние века известных форм государственного кредита, которые могли бы превратить его в регулярный источник ренты с капитала, характерные его суррогаты, затем колоссальные «сокровищницы» («Horte») восточных, в частности персидских, царей равно как и сокровища греческих храмов с тем значением, которое они имели, и с их обычным применением — все это показывает, как мало наличные запасы благородного металла находили применения в качестве «капитала».

Нет ничего опаснее, чем представлять себе отношения античного мира на «современный лад»: кто делает это, тот недооценивает, как это довольно часто бывает, ту дифференциацию форм, которую произвели — хотя и на свой собственный лад — у нас уже средние века в области капиталистического права (Kapitalsrecht), и которая, тем не менее, не уменьшает расстояния, отделяющего средневековый хозяйственный строй от нашего. Государственным и наполовину государственным денежным операциям хотя бы птолемеевского банка с его колоссальной денежной наличностью или даже денежным операциям римских откупщиков можно найти поразительную параллель в соответствующих явлениях в средневековых городах-государствах (например, в Генуе[24]); однако уже в XIII в. эти последние превзошли их в технике хозяйственного оборота. И далее, необходимо также всегда усиленно настаивать на том, что «ойкос», как его понимает Родбертус, действительно играл в хозяйстве Древнего мира в высшей степени важную роль. Но только он, с одной стороны (это я в свое время старался доказать) — для лежащей в свете истории эллинско-римской Древности, — является продуктом лишь позднейшего развития (императорской эпохи) и составляет переходную ступень к феодальному хозяйству и феодальному обществу раннего Средневековья. С другой стороны, он (на Востоке и отчасти также в Элладе) стоит на пороге доступной нам истории, как ойкос, правда ойкос царей, князей и жрецов, отчасти наряду с мелким домашним хозяйством подданных, отчасти — там, где существует барщина этих подданных — главенствуя над ним. Но и тут он, конечно, отнюдь не был чем-то, в родбертусовском смысле, выросшим непосредственно из расширенного собственного хозяйства древних домовых общин. Отчасти ему присущ государственно-социалистический характер, как это было, может быть, преимущественно в Египте в результате общественно-хозяйственного (gemeinwirtschaftlichen) регулирования воды; отчасти (на Востоке и в древней Элладе) он обязан своим возникновением тем торговым барышам, которые получал древнейший представитель правильных меновых сношений, вождь и князь, путем обмена подарками, от фактической монополии в посреднической торговле, наконец, от самостоятельной торговли (и неразрывно связанного с ней морского разбоя), и какие, в виде его сокровища, служат опорой его господствующего положения и источником расширения его хозяйства. Тем не менее, удовлетворение потребностей в этом ранне-античном «ойкосном» хозяйстве князей и политически господствующего сословия повсюду совершалось главным образом, натурально-хозяйственым способом. Принудительные поборы, барщина, захват рабов путем разбоя давали князьям средства для выменивания чужих товаров, а благородные металлы княжеской казны (даже и персидского царя) служили не для регулярно совершаемого покрытия потребностей денежно-хозяйственным способом, а для награждения тех или иных лиц или для возникавших при случае политических надобностей. Но точно так же натуральное хозяйство получало все большее и большее господство и в феодальных поместьях (Grundherrschaften), и в организованном в форме «ойкосного» хозяйства («oikenwirtschaftlich») государственном хозяйстве позднеантичной эпохи (начиная с III в. до P. X.). Напротив, в классические периоды Древности, когда мы видим крупные состояния, заключающиеся в рабах, это было не в такой мере, как полагал Родбертус, и никогда в такой степени, как и я со своей стороны был прежде склонен допускать: по-моему, в этом пункте правым надо признать Э. Мейера и некоторых из его учеников (например, Гуммеруса).

Точно так же следует, по-моему, признать, что само по себе вполне законное стремление выяснить специфические особенности хозяйства Древности, к которым, несомненно, принадлежит также и рабский труд, неоднократно (как, например, было и со мной) приводило к слишком низкой оценке количественного значения свободного труда, как это показали работы Вилькена для Египта, занимающего, впрочем, как раз в этом несколько нестандартную позицию. Древность знает наряду с несвободным и полусвободным земледельцем также и свободного земледельца — в виде собственника, арендатора, снимающего землю за деньги, арендатора из части продукта, она знает наряду с домашним производством (Hausfleiss) и несвободным ремесленным трудом также и свободного ремесленника — в виде ремесленника, работающего для продажи на рынке («Preiswerker»), в виде ремесленника, работающего на заказ (Lohnwerker) (последнее гораздо чаще) и (тоже очень часто) в качестве занимающегося ремеслом лишь как побочным занятием (Nebenproduzenten) — знает ремесленное производство как семейное или как одиночное производство (широко преобладающее) или как производство, которое вел мастер с одним или несколькими рабами и свободными или (в большинстве случаев) несвободными учениками. Древность знает, далее, совместную работу артелями мелких ремесленников (σύνεργοι). Она знает совместный наем обученных рабочих подрядчиком (έργολαβών) для определенной конкретной цели (почти исключительно государственные рабочие). Но в Древности совсем не существует, например, слова для нашего понятия «подмастерья» («Geselle») (которое ведь возникло благодаря борьбе против «мастера» — опять понятие, чуждое Древности). Ведь, несмотря на довольно богатое развитие союзов, Древность вообще не знает ремесла на такой ступени автономной организации, с таким искусным расчленением и с такой организацией труда (институт подмастерьев), каким уже владели на высшей точке своего развития в средние века. Цеховая или цехообразная организация там, где она существует в древности, почти всегда представляет собой по существу скорее принудительную государственную организацию литургий. Социальное положение ремесленника, за исключением мимолетных и лишь частичных (и то больше кажущихся) перерывов во времена эллинской демократии, было угнетенным, и нигде, очевидно, у занимавшихся промышленностью не хватало силы добиться правовой концентрации в городах, как было в средние века (о причинах см. ниже в главе об Афинах). Наконец, Древность знает свободного необученного наемного рабочего, который постепенно возник из проданного на время (ребенок, должник) или себя самого на время продавшего в рабство человека. Она знает его как работающего во время жатвы и большими массами на общественных земляных и строительных работах или иных государственных предприятиях, в иных же случаях, в общем, как явление случайное, большей частью разрозненное и непрочное.

Теперь спрашивается: знает ли Древность в достаточной (в культурно-историческом смысле) мере капиталистическое хозяйство?

Прежде всего, в общем, первоначальную основу площади прокорма античного города (как и восточного, а также любого средиземноморского полиса древнейшего периода) в такой высокой мере составляло получение рент жившими в городе князьями и знатными родами с их земельных владений, а также взносов, поступавших в определенных случаях с их подданных, как это теперь можно встретить только в специфических городах-резиденциях, или — чтобы взять более подходящий пример — как это было в Москве в эпоху крепостного права в России. Значение этих источников дохода и, в связи с этим, особенно тесная зависимость экономического «расцвета» городов от политических условий, которая обнаруживается в резких перипетиях этого «расцвета», очень сильно давали себя знать и на протяжении всей древней истории. Античные города были всегда в гораздо более высокой мере, чем средневековые, потребительными центрами и, напротив, в гораздо меньшей мере производительными. Ход развития античных городов, несмотря на многочисленные, отчетливо выраженные в них явления «городского хозяйства» (см. ниже), нигде не приводил к «городскому хозяйству» («Stadtwirtschaft»), так сильно приближающемуся к «идеальному типу», данному в этом понятии, как это было во многих городах средних веков, — вследствие того, что античная культура была по своему основному характеру культурой прибрежной. И вот, если мы видим в древности а) возникновение городских промыслов с целью экспорта некоторых изделий, требующих высоко интенсивной и высокой по качеству работы, б) постоянную зависимость от подвоза хлеба издалека, в) торговлю рабами, г) сильное преобладание специфически торговых интересов в политике, то спрашивается: являются ли эти резкими толчками приливающие и отливающие «хроматические» эпохи эпохами с «капиталистической» структурой?