Виктор Андриянов - Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах Страница 26

В августе 1944 года Онуфриенко получил письмо, автор, пленный лейтенант-украинец, писал о своей любви к Пушкину и Шевченко, его возмущало, что газета употребляет слово «москаль»… «Город Москва, — писал он, — стал таким же дорогим украинскому сердцу, как Киев, а русский народ — наш единокровный брат».

«Кто же такой наш землячок? — сетовала газетка. — Что-то очень знакомая, очень большевистская его речь. Не является ли г. Москаль или даже Москаленко в действительности просто замаскированным под русского националиста большевиком?»

На исходе августа 1942 года, когда Германия на все лады трубила о победе своего оружия, «державникам» — так называли редеющее воинство гетмана Павла Скоропадского, бывшего флигель-адъютанта императора Николая II и зятя немецкого генерала Эйхгорна, — разрешили провести съезд. Перед началом помолились в украинской православной церкви за новые победы германского оружия. А потом пошли заседать.

Под вечер к заскучавшим делегатам прибыл гетман. С тех пор, как в 1918 году он бежал из Киева, его содержала разведка министерства иностранных дел Германии. Ясновельможный пан, как обращались гетманцы к Скоропадскому, старательно отрабатывал пайку. И теперь он стелился перед хозяевами: «Храбрые и дружественные нам немецкие войска освободили украинские земли от заклятого нашего врага — большевиков. Мы должны всеми своими силами поддерживать немецкие войска в борьбе с этим человеческим злом».

Грянули «Ще не вмерла Украина». Гетман прослезился и сказал, что было бы хорошо послать приветственную телеграмму Гитлеру и Розенбергу. Послали. Расписались еще раз в предательстве.

Вскоре после этого Мурашко, начальник организационного отдела гетманской управы, собрался в путь: «…я принял предложение немецких органов и выеду в ближайшее время на Украину, чтобы своим профессиональным опытом инженера помогать немецкой силе добить нашего вековечного врага — московский большевизм».

И вот от этого самого Мурашко в гетманский центр пришла из Киева «оскорбительная открытка, в которой он обругал всю организацию». Мало того. Вернувшись в Берлин, бывший верный гетмановец полностью порвал с управой. Коллеги недоумевали. Что случилось? Оболыиевичился? Нет, защитником Советской власти он не стал. Но понял: не друзья, а враги его народа пришли из Германии на Украину. И это надломило его.

«Человек чувствует себя здесь неуверенно на каждом шагу, — писал он в своих дневниковых заметках после поездки на Украину. — Из трамвая и поезда могут выбросить, могут все забрать, избить, арестовать, могут собаку натравить на человека, могут убить… Все те, к кому вроде человек должен был бы обращаться за защитой. Спекуляция процветает. Главные спекулянты — немцы. Они ездят в отдельных вагонах, везут с собой всякое добро без проверок. И в городах продают по высоким ценам. А в других вагонах все забирают, даже кусок хлеба, который человек взял в дорогу».

«Прочитал статью в «Новой добе». Кое-кто воодушевлен ею, я — нет. Самое интересное место там, где говорится, за что сражаются отдельные народы Востока. Казаки — за старый порядок, магометане за то, чтобы могли по-своему молиться богу, а белорусы и украинцы за то, чтобы могли присмотреться к европейской культуре. Я до сих пор о таких целях не слышал. Там есть и фотография, как маршируют украинские добровольцы. Беда только в том, что в других газетах была напечатана эта же самая фотография с подписью, что вот маршируют московские, в других — белорусские, а то и грузинские добровольцы. Есть основания не радоваться такой статье и считать ее очередной уткой, выпущенной для того, чтобы затушевать действительность».

Передо мной еще одно характерное письмо — из архива митрополита Шептицкого. (В австрийской разведке святой отец значился под кличкой Драгун; сразу же после немецкой оккупации Львова он призвал духовенство и верующих «провозгласить многолетие победоносной немецкой армии».) «…Расспрашивал бандеровца Кульчицкого Мирослава, — говорится в донесении, которое направил Шептицкому один из его агентов. — Он изучал медицину во Львовском институте. По заданию руководства поехал на Надднепровье. Скоро вернулся. «Ой, что там за люди! — рассказывает. — На немцев смотрят, как на зверей. На нас — как на предателей. Об ОУН ничего не знают и ничего не слышали. Спрашивал местных людей: «Вы за самостоятельную Украину?» Отвечали: «Была самостоятельная Украина, пока не пришли фашисты». — «Про греко-католическую церковь что-нибудь знаете?» — «Нет, ничего, — говорят, — не знаем». — «В церковь вообще-то ходите?» — «Нет, отвечают, — мы там ничего не потеряли. Ничего и не найдем». — «О митрополите Андрее Шептицком слышали?» — «Нет, не слышали…» — «Что же вы тогда слышали, что знаете?» — «Знаем горе, которое повстречало нас». — «А кто победит в этой войне, советы или немцы?» — «Победит Красная Армия», — отвечали…»

Закончу эту главку письмом Марии Пашко-Кириченко. Через несколько дней после того, как она отправила своему бывшему учителю резкое письмо, за ней явились жандармы.

«Не знаю, что они говорили хозяйке, но она очень плакала. Потом был суд. Меня обвинили в политике. Думаю, это дело рук В. Онуфриенко. Приговор был короткий: отправить в концлагерь».

Узнице № 87 113 повезло. Она вернулась домой в родную Кишеньку. Рассказала о Яше и о другом Онуфриенко, Василии, бежавшем на запад. Спросила, почему не видно Афанасия, ее молодого дяди, почти ровесника? Афанасий, сказали, бежал от угона в Германию, перешел линию фронта, стал танкистом. Пятого мая 1945 года сгорел в своем танке в Берлине, а было ему всего двадцать два года.

Вот еще одно имя для памятника в Кишеньке…

Письма с синим крестом

Эту игру, большую почтовую игру, затеял министр по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг. Ему виделись тысячи и тысячи писем «восточных рабочих» домой «с мало-мальскими благоприятными отзывами об обращении с ними». «Такое письмо, — поучал Розенберг свою службу на одном из совещаний, — обойдет всю деревню и облегчит вербовочным комиссарам их дальнейшую работу… Об этом не следует говорить открыто».

Открыто господам и рабам следовало умиляться дарованному праву. «Украинець», как и другие газеты для «остарбайтеров», тут же известил: «Рабочие с Востока», вы должны быть удовлетворены предоставленной вам возможностью переписываться с родными».

Переписку, как и всю жизнь в лагерях, регламентировала специальная инструкция.

Каждый рабочий с Востока, говорилось в ней, может дважды в месяц писать родным. При этом установлен разный порядок, в зависимости оттого, адресуются ли авторы в районы с гражданской властью или военным управлением. В районы с гражданским управлением — это были рейхскомиссариат Украины и рейхскомиссариат Остланд — разрешалось принимать письма и пакеты до 250 грамм.

А что запрещалось?

Пересылать рисунки, использовать любые системы сокращенного письма, применять конверты с подкладкой, вкладывать письма в пакеты. На каждом конверте или на открытке обязательно следовало ставить синий крест.

В районы с военным управлением принимались только открытки с оплаченным ответом. Сам «восточный рабочий» не мог отправить свое письмо. Он обязан был сдать его начальнику лагеря или директору завода, фабрики, хозяину имения, а уж те отправляли послание дальше.

И вот эту тюремную, по сути, инструкцию венчало требование «быть удовлетворенными».

«Обратите внимание, — заклинал своих читателей «Украинець», — несмотря на все трудности, связанные с войной, вам предоставляется возможность обменяться приветами со своими родными. Прежде всего, позаботьтесь о том, чтобы писать четко. Вы должны понять, что во время войны цензура писем обязательна. Если вы пишете неряшливо, нет никакой уверенности, что ваша корреспонденция пойдет дальше. Это касается и ваших близких на родине. Обратите внимание на то, чтобы и они выполняли эти правила почтовой связи (особенно касательно четкости писания). Тогда и вы будете скорее получать от них весточки».

Несмотря на подробные и строгие советы-указания, переписка шла туго. Люди в лагерях волновались: почему нет ответов от родных? Их успокаивали: в военное время не все отправления доходят до адресатов. Надежнее посылать открытки. При этом разумелось: и контролировать переписку.

В начале ноября 1942 года власти, больше не церемонясь, объявили: с 25 ноября пользоваться только открытками с оплаченным ответом. Письма не принимаются. Их будут уничтожать или возвращать. Но много ли скажешь на почтовой карточке, зная, что каждое твое слово прощупывают чужие глаза?!

«Письмо, отправленное на свою родную Украину, в свое родное село, до своих родненьких и никогда незабываемых мамы и братиков Володи и Пети…» (адресовано Анне Кирпа). И еще короче — Богдану Кучеру от доньки: «Тато и мама, не горюйте обо мне».