Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 26

…На четвертый день моего пребывания в госпитале к Муравьеву пришел его приятель, старший сержант Иван Туровец, с которым Муравьев был в одном взводе. Вместе зимой за «языком» ходили.

Иван Туровец — сибиряк, из города Канска Красноярского края, двадцати одного года от роду, прекрасный экземпляр человека — здоровый, грубой русской красоты богатырь. Чуть вздернутый нос, умное открытое лицо, превосходные зубы, карие глаза, светлые волосы. И в поставе головы, и в ясном, честном взоре, и в выражении лица — смелость, воля, мужество. Такой человек не испугается, не смалодушничает, не предаст. На его гимнастерке — орден Красного Знамени и Отечественной войны 2-й степени. Он — разведчик, лазутчик, из той же группы дивизионной разведки. В этом году трижды забрасывали его в немецкий тыл, и он выходил с ценными сведениями.

Последний раз — с месяц назад — на самолете-бомбардировщике вдвоем с товарищем был отвезен за Тосно, сброшен в бомбовый люк ночью, приземлился на парашюте в болото, восемь дней шел из тыла. Шел с товарищем (в предшествующем полете тоже был вдвоем, но товарища потерял при посадке на парашюте, тот сел в другом месте, и друг друга они не нашли). В этот раз шли по болотам в лесу, кое-где по дороге. Ближе к Тосне оказались в месте, столь насыщенном немцами, что уцелели чудом. В задачу входило поймать кого-либо из гражданского населения, расспросить. На какой-то лужайке натолкнулись на двух немцев, скрыться было нельзя, разошлись в открытую (были в немецкой форме), немцы не обратили на них внимания.

А самолет сбросил их неточно, не за Тосно, а значительно восточнее.

Поэтому, когда возвращались, вышли сначала к Неве. Определились по ней, пошли назад, чтобы выполнить задачу: пройти от Тосно к Красному Бору, Сами удивляются, как удалось им пройти через линию фронта: белой уже ночью проползли между двумя немецкими пулеметами, стоявшими в десяти метрах один от другого. Если б кто-либо из немцев привстал, непременно заметил бы их. Но проскользнули незамечнными.

В группе дивизионной разведки, в которой было семнадцать человек, осталось — как сообщил Туровец — только четыре человека, остальные побиты.

Муравьев и Туровец долго беседовали между собой, Из нескольких фраз, сказанных ими в спокойном раздумье: «Пойдешь скоро?..» — «Вот кончатся белые ночи, Пойду». — «Еще нацепишь?» — кивнул Муравьев на ордена. «Тут либо пан, либо пропал!» и т. п., я понял: Туровец отлично сознает, что всего вернее оба они погибнут.

Грустно смотреть на такого парня, знать, что почти нет шансов у него дожить до конца войны. А какой парень!

Понимает свою участь, конечно, и Муравьев, который пока вот легко отделался — ведь и ему скоро идти в бой: и без пальцев на правой ноге, ампутированных после обморожения, он годен для любого дела!

Но что примечательно: все сознавая, готовые к любой доле, они не считают дней или месяцев, пока еще милостиво даримых им фронтовою солдатской судьбой. Ничто не мешает им оставаться веселыми, ощущающими радость полнокровного существования. О том, что судьба их почти предрешена, они говорить не любят.

17 июня. Вечер

Сегодня с прежним диагнозом: «обострение хронического аппендицита» я выписался из госпиталя и — на шине в ДКА. Отсюда сразу же, к двенадцати часам дня, явился в Союз писателей, где был сбор всех награждаемых медалями «За оборону Ленинграда».

В большом зале Дома имени Маяковского медали вручал председатель райисполкома Горбунов. В президиуме находились Тихонов, Инбер, Прокофьев, Лихарев. Всего было выдано около сорока медалей. И вот на моей гимнастерке с правой стороны висит на светло-зеленой ленточке с темно-зеленой полоской медаль, которую мне не заменил бы никакой орден!

После выдачи медалей состоялись просмотр кинофильма «День войны» и затем — нечто вроде небольшого банкета с пивом: котлеты, бутерброд с красной икрой и бутерброд с семгой, манник с урюком, компот и пирожное.

Тут же радиокомитетчики мне сказали, что по требованию горкома партии Радиокомитет представил в горком тов. Маханову двадцать восемь рассказов — лучших из того, что шло в эфир за два года. Не скрою: приятно было услышать, что восемь из этих рассказов — мои.

Приятно мне также, что некоторые из моих рассказов, помещенных в «Звезде», читаются кое-где в школах, на выпускных экзаменах…

18 июня

Работал до трех ночи. Сегодня днем сдал рукопись книги рассказов под названием «Сила Победы» в Гослитиздат. Объем — девять печатных листов.

19 июня

Обстрелы — почти непрерывны. Но город великолепен, в свежей густой зелени и в разливанной яси белых ночей, и в полуденных солнечных лучах — чистый, прекрасный и такой любимый, что каждый миг пребывания в нем ощущается как благодать, как суровое, боевое счастье. Хожу по улицам, и сердце полно, и не мыслю даже, как мог бы я находиться сейчас где-либо в другом месте.

…«И год второй к концу склоняется, но также реют знамена…»

Эти слова поэта, сказанные во время первой мировой войны, как будто сегодня написаны!..

21 июня. Утро

Многое надо мне записать! Об американском корреспонденте, мистере Шапиро, прилетевшем в Ленинград, встреченном генерал-майором Фомиченко и кем-то еще. Сей мистер Шапиро вчера весь день осматривал достопримечательные разрушения в городе — в сопровождении Н. Тихонова и других «штабных офицеров».

О продолжающемся затишье на фронте, угрожающем и особенно напряженном в такие дни, как, скажем, наступающая вторая годовщина войны.

Об обстрелах города, — позавчера, например, немцы дальнобойными из шести батарей долбили по району Кировского завода.

О том, как в начале мая кинооператорами был снят пожар — гигантский и опаснейший, вызванный на складах горючего обстрелом и бомбежкой. Пожар, к счастью, удалось локализовать!

23 июня

Вчера — вторая годовщина войны. Я ожидал какихлибо неприятных «ознаменований». Но обстрела не было, и были только три воздушные тревоги со стрельбою зениток по рыскавшим над городом немцам и с быстротечными боями в воздухе…

В ДКА возвращался на велосипеде во время третьей из этих тревог. Видел немецкий самолет, за которым гнались наши. И в облаках происходили поиски врага. И били зенитки.

Погода все прежняя, солнечная. Весь день сегодня город под обстрелом.

Доносятся гул канонады и отгулы разрывов. Только что закончил работу над рассказом, — дал за последние дни рассказы в Радиокомитет и в журналы — в «Звезду», в «Ленинград». Слал материалы в ТАСС…

А вот сейчас половина двенадцатого ночи, зажег я электрический свет, но окна раскрыты. Только что ушли от меня Борис Лихарев и Елена Рывина, поговорили с час о том о сем — о лете, о Тихонове, о войне, о напряженном затишье на всех фронтах (какое скоро, наверное очень скоро, сменится грозою боев); о том, как будут выстроены заново Сталинград, и Одесса, и Севастополь и как они будут непохожи на прежние эти города; о родных, с которыми все мы в разлуке. О Балтике, о катерах и пароходах, что ходят под яростными обстрелами. О воздушных боях. Обо всем, о чем говорит весь народ и, в частности, говорим мы, ленинградцы…

И вот они ушли, а я остался один в этой казарменной комнате, где стоят семь коек и пять столов и где теперь чаще всего я один, потому что Дымшиц — на фронте, а Никитич в последнее время где-то пропадает, а другие все живут по своим квартирам.

Ленинград, Марсово поле. 1943 г.

Размышляю о ленинградских писателях. Как бы мы лично ни относились один к другому, всех нас связывает общая судьба — ленинградцев, она развивает и укрепляет в нас дух товарищества и взаимопомощи. Все мы живем, не зная своего завтрашнего дня и даже ближайшего часа. Все привыкли к этому и считаем это для себя нормальным бытом. Почти все мы оторваны от родных и близких и, конечно, тоскуем о семьях. И нас, писателей, здесь так мало.

Работа наша — нужна, нервы у всех укреплены волей, каждый тихий день воспринимается нами как подарок, а «шумные» дни давно уже никого из нас, как и вообще никого из ленинградцев, не будоражат. Мы связали себя с Ленинградом, своей любовью к нему, и будем с ним до конца, до победы, что ни пришлось бы нам пережить на пути к ней.

…Вот со двора кричат, велят замаскировать окна. И одно за другим они затемняются, и я тоже опустил синюю бумагу на все четыре окна квартиры…

24 июня. День. Летний сад

Тихо. Только где-то за облаками гудит самолет. Да издалека доносятся отдельные залпы орудий. После ожесточенного обстрела города, который длился все утро, сейчас опять спокойствие.

Зеленая травка с газонов Летнего сада переплеснулась на большую аллею, лишь посередине аллеи — серый, гладкий песок. Так мирно в Летнем саду, запущенном, но тем более не городском в эти дни, что душа отдыхает. Я заехал сюда на велосипеде и сижу на скамейке в одиночестве, на жарком, бьющем сквозь листву солнце. Я не был здесь ни разу за два года войны. Только на днях Летний сад открыли для посетителей. Но в нем и нет почти никого, — несколько женщин на скамеечках, одинокие, читают книги. Их мужья, наверное, на фронте, или у них уже нет мужей? Вдоль Фонтанки полоса сада отгорожена колючею проволокой, там, за проволокой, вижу краснофлотцев. Один обедает за трехногим столиком, другие загорают, лежа на траве. Стоит палатка.