Александр Вельтман - Аттила. Русь IV и V века Страница 26

Оружие не брало ни в ту ни в другую сторону; а между тем на руках две дочери невесты; надо было подумать о выгодных союзах. В дряхлом Риме нечего было и искать достойных женихов; и потому Феодорик обратил внимание на Испанию, где было столько Русских князей и царевичей. Какими путями совершилось сватовство, неизвестно; но одна дочь Феодорика вышла замуж за князя Галиции, а другая за Онориха (Унериха, Гунерика), т. е. Яна, сына Гейзерика — великаго князя, господаря или жупана Испанской и Африканской Руси. В подробности семейных отношений Гейзерика История не входила; известно только, что прекрасная невестка имела намерение его отравить; и что он, по Русскому обычаю, наложил печать преступления на лице ея, — вырвал ноздри, окорнал уши, и отправил к отцу. ([337])

Оскорбленный Феодорик решился мстить. Первым его делом было изъявить преданность свою императору Валентиниану и снискать дружбу Римскаго полководца Эция (Aëtius), который два раза наказал его за покушения распространить свои владения на счет Римлян, пользуясь смутами Империи после смерти Гонория.

Должно упомянуть, что в то же самое время Хладой, ([338]) воевода Франков, живших по Неккеру между Рейном и Дунаем, внезапно умер, Эций успел посеять раздор между его сыновьями и вопреки прав Хладигоя ([339]) на наследство, способствовал взойти на престол младшему брату Мировою, приверженцу Римлян, тем более, что Хладивой держался родственной Русской стороны.

Этот верный союз с воеводой Франков, давал Риму новыя надежныя силы, и Феодорику легко было склонить Валентиниана на новый опыт исхитить Испанию из рук Гейзерика. К заключенному союзу присоединился двор Византийский и смело отказал Аттиле возобновлять договоры на постыдных условиях Феодосия II-го.

Гейзерик, предвидя трудную борьбу, уведомил Аттилу о поднимающейся грозе на западную Русь. Аттила махнул рукой на отказ Византии, и пошел на встречу грозе с своей восточной Русью; но предварительно написал к императору Валентиниану, чтоб он не мешался в расправу его с Визиготами, как беглецами из подданства Руссов; а к Феодорику, чтоб он не надеялся на союз с Римлянами, против Славян Испании и Африки, Феодорик задумался и готов был, как увидим ниже, вложить меч в ножны, вопреки Иорнанду, который дал иной толк посольствам Аттилы.

Сидоний, епискоц Арнвернский в Галлии, современник Аттилы, пишет, что за ним последовали Rugii, то есть Русь, Geloni — Волынь, Geruli — Лужичи, и Turingi — Туричи. У Рейна присоединились Франки и Бурщиды ([340]); соседи Аллеманов, живших по озеру Леману, ([341]) в Савойи, где собирались в свою очередь Римския войска.

7-го Апреля, 451 года, войска Аттилы, в числе 500,000, переправились несколькими путями чрез Рейн, и все пограничныя крепости Римлян мгновенно были взяты ([342]) Сопротивления Мировоя (Merovée, Mérowig) были тщетны; в Треве, взяты в плен его жена и сын; но Аттила отпустил их. Нанравление всех сил его без сомнения было на Аквитанию, на соединение с шедшими из Испании войсками Гейзерика, который не мог же в общем деле с Аттилой оставаться в бездействии, хотя История об нем и молчит.

«Феодорик, повелитель Готов,» говорит Г. Венелин, «струсил, и в то самое время, когда ему надлежало двинуться вперед, для приостановления дальнейших движений неприятеля и поддержания ослабевшаго Мировоя, отправил нарочнаго в главную квартиру Аттилы, с просьбою о перемирии. Аттила согласился.» Между тем Эций, действовавший решительно, дал уже повеление Римским войскам шедшим из Савоии, Пиемонта и Милана, ускорить ход в южную Галлию и соединиться в оной с Готами; — а Готов нет. Эта медленность поразила Эция. Посылают к Феодорику узнать причину этой медленности, торопят его. Феодорик представляет законную причину, что он вступал в союз с Римлянами против Гейзерика, а в дела их с Аттилой вмешиваться не намерен. Посылают к Феодорику снова убеждать, доказывать необходимость взаимнаго возстания против общаго врага, Феодорик стоит твердо, неуклончиво от здраво-обдуманнаго своего решения. ([343]). Наконец Эцию приходит счастливая мысль отправить к нему сенатора Мечилия, хитраго, искуснаго и счастливаго политика, который пользовался приязныо и величайшей доверенностью Феодорика. Он жил уже на покое в роскошной своей вилле Avaticum, в горах Арвернии (monts Cantal), устроив на берегу одного озера великолепную теплицу. ([344]) «Готы», говорил ему Эций, «смотрят на все твоими глазами, слышат твоими ушами; в 439 году, ты указал им мир, теперь укажи войну.»

Мечилий, опасаясь и за свою роскошную виллу, которая лежала на пути Аттилы, тем охотнее принял поручение, и успел. Феодорик не мог устоять против мудрых представлений своего друга.

Где поля Mauriacii, или Catalaunici, на которых Аттила сосредоточил свои силы, наверно неизвестно. Но до этого сосредоточения сил случилось еще следующее произшествие. По объявлению латинских легенд, Аттила был необыкновенно как прост в военном деле. Обложив Орлеан, называвшийся в то время Genabum, 500-ми тысяч, с Апреля месяца до половины Июня, он бил в стену бараном, покуда осажденные не увидели с дозорной башни, взвивавшуюся по дороге пыль, блеск Римских орлов, и развевающияся знамена Готов, которые, по Григорию Туровскому, ad civilatem accurrunt. Это внезапное появление, само собою разумеется, должно было поразить и Аттилу и все 500 тысяч его войска. Началась битва подле моста и в городе. Гонимые из улицы в улицу и поражаемые камнями из окон домов, Гунны не знали что делать — пе savaint que devenir; но Аттила однакоже нашелся: затрубил к отступлению, и «таков был, говорит Тьерри, день 14-го Июня, спасший просвещение Запада от конечнаго рушения.»

После этого счастливаго дня, когда Римляне и Готы, общими силами, спасли и просвещение и Орлеан, от какого нибудь передоваго отряда, Аттиле никто не мешал сосредоточивать свои силы, или при Méri-sur-Seine, которое Тьерри, следуя мнению Valois, утвердительно называет Mauriacum; или при Шалоне (Châlons), который столь же утвердительно все называют Саtalaunum; или между тем и друтим, при Фёр-Шампенуа; или при каком нибудь из многих Châtillons; или наконец, как полагают некоторые, при Moriac, в области Арвернской у подошвы гор Cantal, близ виллы и теплицы Мечилия.

История не знает положительно, где и как было дело, и кто его выиграл; но за то подробно знает, чтò происходило не только в шатре, но и в душе Аттилы.

Во первых, он провел всю ночь в страшном, невыразимом безпокойстве и волнении духа; ([345]) во вторых, гадал у какого-то пустынника, и неудовольствуясь его предсказаниями, где то добыл шамана, заставил его вызывать с того света души покойников, и, сидя в глубине своего шатра, следил глазами за его безумным круженьем и вслушивался в его взвизгивания. ([346])

Неудовлетворившись и вызовом теней, исторический Аттила начал разлагать внутренности животных и разсматривать кости баранов. Кости предвещали ему не победу а отступление. Наконец обратился к своим придворным жрецам. Жрецы порадовали его несколько, объявив, что по всем знамениям, хотя победа будет не на стороне Гуннов, но за то неприятельский вождь погибнет в битве.

Словом, Аттила исполнил все в угоду своему историку, чтоб походить на Монгола, хотя наружность его описанная Иорнандом по сказкам — средний стан, грудь широкая, голова большая, глаза малы, борода редка; седыя волоса жестки, нос вздернут, лицо смугло, — столь же походила на Монгольскую, сколько по описанию Льва Диакона дикая, мрачная наружность Святослава, который также был средняго росту, плечист, курнос, глаза голубые, следовательно небольшие, борода бритая, и длинные висящие усы, которые можно было принять за бороду Конфуция.

По предсказаниям, Аттиле не следовало бы вступать в сражение для верной потери сражения; но вероятно ему хотелось по крайней мере убить Эция, котораго он ненавидел. И вот, после томительной ночи, на утро, Аттила исполчи дружину свою, и вста с Кыянами впереди, именно для того, замечает Иорнанд, что в средине безопаснее.

В числе многочисленных полков подвластных ему народов, составлявших крылья рати, по сказаниям же Острогота Иорнанда, особенно были замечательны Остроготы Велемира, Тодомира и Видимира, и безчисленные дружины Гепидов ([347]) под начальством Ардарика.

«Из всех подвластных князей (reges), пишет безпристрастный по собственному его уверению Иорнанд, ([348]) Аттила предпочитал Велемира и Ардарика. Велемира за ненарушимую преданность, ([349]) а Ардарика за верность и ум. Следуя за Аттилой против Визиготов, своих сродников, они оправдали его доверенность.»