Иван Черных - Шквальный ветер Страница 26

- Прокурора Перекосова ты убил?

- Его никто не убивал. Он замерз, когда пытался добраться до ближайшего населенного пункта.

- Ты можешь это доказать?

- Да. Я похоронил его.

- А Швендик?

- Его я убил, когда он пытался убить меня.

- Где Кувалдин и Кукушкин? Ты знаешь, что они тебя ищут?

- Знаю. Нашли. И я вынужден был отправить их вслед за Швендиком.

- Понятно. Сдай оружие.

- А вот об оружии не надо. В тюрьму я не ПОЙДУ.

- Не глупи, у тебя нет другого выхода, - Анатолий протянул руку за пистолетом.

- Выход есть, - возразил Иванкин. - Я мог убить тебя, когда ты входил в комнату. Я оставил этот вариант тебе.

- Ты знаешь, я его не приму.

Валентин подумал.

- Тогда поступим по-военному, как решали спор в былые времена русские офицеры. - Он прошагал в противоположную сторону комнаты и повернулся лицом к Анатолию. - Согласен?

- Послушай, Валентин, ты всегда умел найти достойный выход из любых положений, но, поверь, этот - не лучший.

- Ну, да, когда мы воевали в Афганистане, жизнь наша и копейки не стоила, а теперь, когда ты вырвался к власти, стал дрожать за свою шкуру?

- Ну, если ты так ставишь вопрос... - Анатолий отступил к двери, достал пистолет. - Ты командуешь?

- Могу и я. До счета три. Только без всяких уловок. - Валентин опустил пистолет к бедру. То же самое сделал Анатолий. - Раз. Два. Три.

Одновременно грохнули два выстрела. Но дуэлянты не упали, даже не покачнулись.

Валентин грустно усмехнулся.

- Видишь, даже этот холодный, бесчувственный металл не желает нашей смерти. - Помолчал. - Ты прилетел сюда искать вертолет с золотом...

- И тебя.

- Отлично. План, где находится вертолет и захоронено золото, я тебе уже послал. В Москву. Отдам последнюю копию. Что же касается меня... На левом берегу Амура недалеко отсюда лежат два трупа. В кармане одного из них документы на имя Иванкина. Постарайся убедить начальство, что это он и есть.

Валентин достал из "дипломата" листок со схемой и передал Анатолию. Повторил с улыбкой давно забытое:

- Не трудно умереть за друга, трудно найти такого друга, за которого можно было бы умереть.

Они крепко, по-мужски обнялись.

- И куда ты теперь? - невольно вырвался вопрос у Анатолия.

- Ищи меня в "горячих точках", может быть, там моя жизнь будет чего-нибудь стоить.

Часть вторая

СЕРЫЕ ВОЛКИ

1.

Скорый поезд Хабаровск - Москва все дальше увозил Валентина Иванкина из того края, где прошли его лучшие годы, может, последние. Увозил в неизвестность, в никуда, и колеса вагона, словно в назидание, непрестанно отстукивали приговор: "Вот и все. Вот и все. Вот и все". Временами тоска так сдавливала ему сердце, что хотелось волком выть. И тогда он шел в ресторан, благо деньги ещё были, а официант вагона-ресторана Федя, низкорослый мужичок, курносый с веснушчатым лицом, приносил ему вместо чая стакан коньяка. Валентин выпивал его небольшими глотками, чувствуя, как туманится голова и вместе с болью в сердце уплывают тяжелые мысли.

А дорога была длинная, похмелье коротким, и безрадостные вопросы куда он едет? зачем? - вставали снова и снова. На всем белом свете у него не осталось ни одного близкого человека, к которому он мог бы заявиться и пережить хотя бы то время, пока закончится следствие по делу об угоне вертолета с золотом.

Впрочем, есть один друг - Анатолий Русанов. Но он теперь в Комсомольске-на-Амуре как раз и расследует это дело и даже когда вернется в Москву, соваться к нему в любых ситуациях нельзя. Спасибо и за то, что не арестовал...

Дела... Как тут не вспомнить слова песенки из популярного когда-то кинофильма: "Никто нигде не ждет меня. Бродяга я".

Да, он, Валентин Иванкин, в недавнем прошлом военный летчик, капитан, теперь бездомный бродяга, хуже того - преступник. И если Анатолий не побоится за свою карьеру, убедит-таки экспертов-криминалистов в том, что найденный на берегу Амура труп - это и есть Валентин Васильевич Иванкин, то, возможно, Валентину и удастся ещё помотаться по своей родной стране, вольно пожить, пока есть деньги в кармане. Хотя он отлично знает по Хабаровску, как быстро они тают...

А колеса все назойливее повторяют свое обвинительное заключение: "Вот и все. Вот и все". За окном вагона проносится однообразная, унылая тайга серые, скованные морозом деревья с таким же серым небом над ними, из которого временами, как из прорванного мешка, сыплют пушистые хлопья. Жалобно скрипят переборки, бьется в окно ветер, словно просится с холода в теплое купе.

И попутчики Валентину попались какие-то недоделанные: мужчина лет пятидесяти с женой и дебильной дочерью. Все трое только жрут да спят, между собой не разговаривают, а лишь перебрасываются изредка короткими сухими словечками, будто между ними кошка пробежала и только суровая необходимость заставляет терпеть друг друга. Едут на "ридну Украйну" из Воздвиженки, что под Уссурийском, куда "уихалы тому десять рокив" в поисках счастья. Теперь в Приморье хаос и беспредел. Вот и решили вернуться.

Глава семейки, Остап Никитич Дырдыра, поначалу, когда Валентин назвался земляком и сообщил, что тоже служил в Приморье, улыбнулся. Они, казалось, даже нашли общий язык, говоря о богатствах Дальневосточного края и о бесхозяйственном его разграблении. Но когда Дырдыра стал поносить Россию и москалей, обвиняя их во всех грехах, связанных с голодом на Украине, Валентин не сдержался:

- А разве русские в тридцатых жили богаче, чем украинцы, не тянули одну лямку?

- А хто був у власти? - возразил Остап и, не ожидая ответа, бабахнул, как отрубил: - Москали! Украйна триста рокив, даже бильше, кормит их хлибом...

Иванкина он, видимо, москалем не считал, потому так откровенно высказывал свое отношение к русским.

Пытаться разубедить его в чем-то было пустым занятием, и Валентин предпочитал больше не заводить разговор с соседом по купе, а проводить время в вагоне-ресторане.

На третий день пути к нему за столик подсела высокая кареглазая шатенка лет двадцати пяти в ярко-изумрудном спортивном костюме, туго облегавшем её стройную фигуру с крупными, выпирающими, как две блистерные* установки, грудями.

- Извините, я не помешаю вам? - спросила она приятным голоском.

- Нет, нет. Пожалуйста.

Валентин уже сделал заказ, и когда Федя принес ему яичницу с колбасой и зеленым горошком с неизменным стаканом сорокаградусного "чая", он, перехватив любопытный взгляд девушки, рискнул предложить ей:

- Не желаете для аппетита?

- А что это?

- Коньяк. Правда, не лучшего качества, но для дороги вполне сойдет.

- Разве здесь продают спиртное? - удивилась она.

- Нет. Это из личных запасов Федора и только для особо доверенных лиц.

- Вот как, - улыбнулась незнакомка. - Интересно. Вы, наверное, частый гость здесь, коль вам оказывается такое доверие?

- Трудно сказать, - уклонился от прямого ответа Валентин. - Так вам наливать?

- Ну, если самую капельку. Для настроения. Я, в противоположность вам, езжу очень редко, и третий день бездействия просто угнетает меня. А тут ещё такая попутчица попалась, что хоть в другое купе просись: днем и ночью спит и такие рулады выводит, что за стенкой соседи вздрагивают.

Валентин невольно усмехнулся, вспомнив своих.

Брови незнакомки круто изогнулись, сойдясь у переносицы, улыбка исчезла, губы плотно сжались, сильнее обозначив ямочки на щеках. Она рассердилась, как внезапно обиженный ребенок, получивший вместо конфетки пустую обертку:

- По-моему, я не сказала ничего смешного.

- Простите, ещё больше развеселился Валентин. - Я не над вами, а над нашим общим положением. Представьте себе, у меня точно такие же соседи. Разница в том, что у вас одна храпунья, а у меня - трое. Настоящий оркестр.

- Сочувствую, - брови женщины распрямились, в уголках рта пролегли чуть заметные складки, выражая усмешку. - От таких соседей поневоле будешь спасаться снотворным, - кивнула она на коньяк.

______________

*Блистер - оптический выступ на фюзеляже самолета для обзора и ведения стрельбы.

Валентин отлил ей чуть ли не половину.

- Будем знакомы, - приподнял он стакан. - Кстати, как вас зовут? Меня - Валентином.

Имя в поддельном паспорте Иванкин оставил свое, а фамилию взял своего друга Ахтырцева, погибшего в Афганистане, уроженца Кубани. В день отъезда из Хабаровска Валентин твердо намерен был отправиться именно туда: очень уж расхваливал друг свой край, станицу Холмскую, утопавшую в садах, добрых, гостеприимных людей, готовых поделиться с соседом последним куском хлеба. Да и Галина - сестра Ахтырцева - была незамужняя, с ней его обещали не только познакомить - посватать. Галя наверняка бы встретила его как родного. Но, поразмыслив, что может доставить горе и ей, если его все-таки арестуют, Иванкин отказался от первоначального плана.

- А зовут меня Любавой, - ответила кареглазая шатенка, беря стакан. Она подождала, пока выпьет Валентин, и чуть-чуть пригубила: - Да, не тот коньячок, больше на чачу смахивает.