Век Людовика XIV - Уильям Джеймс Дюрант Страница 26

на что у него хватало сил, — это записывать отдельные мысли и группировать их в примерном, но показательном порядке. Затем (1658) его старые болезни вернулись, причем с такой силой, что он так и не смог придать этим записям последовательность или структурную форму. После его смерти его преданный друг герцог де Роаннез и ученые из Порт-Рояля отредактировали и опубликовали материал под названием Pensées de M. Pascal sur la réligion, et sur quelques autres sujets (1670). Они опасались, что, поскольку Паскаль оставил эти фрагментарные «мысли», они могут привести скорее к скептицизму, чем к благочестию; они скрыли скептические фрагменты и изменили некоторые из остальных, чтобы король или церковь не обиделись; 41 Ведь к тому времени гонения на Пор-Рояля прекратились, и редакторы не хотели возобновления споров. Только в XIX веке «Сочинения» Паскаля были опубликованы в полном и аутентичном тексте.

Если мы рискнем навязать им определенный порядок, то отправной точкой для них станет астрономия Коперника. Слушая Паскаля, мы вновь ощущаем, какой огромный удар наносила коперниканско-галилеевская астрономия по традиционной форме христианства.

Пусть человек созерцает природу во всем ее полном и возвышенном величии; пусть он отбросит от себя ничтожные предметы, которые его окружают; пусть он смотрит на этот пылающий свет, поставленный как вечная лампа, чтобы освещать мир; пусть земля кажется ему лишь точкой в огромном круге, который описывает эта звезда, и пусть он удивляется, что эта огромная окружность сама является лишь пятнышком с точки зрения звезд, которые движутся по небосводу. И если наше зрение остановилось на этом, пусть воображение устремится дальше. Весь этот видимый мир — лишь незаметный элемент в великом лоне природы. Ни одна мысль не может проникнуть так далеко. Это бесконечная сфера, центр которой находится везде, а окружность — нигде. 42 Это самая ощутимая черта всемогущества Бога, так что наше воображение теряет себя в этой мысли.

И Паскаль добавляет в знаменитой строке, характерной для его философской чувствительности: «Вечная тишина этих бесконечных пространств пугает меня». 43

Но есть и другая бесконечность — бесконечно малая, бесконечная теоретическая делимость «неразрезаемого» атома: до какого бы ничтожного минимума мы ни уменьшали что-либо, мы не можем не верить, что и у него есть части, меньшие, чем он сам. Наш разум в недоумении и ужасе колеблется между бесконечно огромным и бесконечно малым.

Тот, кто увидит себя таким, испугается самого себя и, ощутив себя зажатым… между этими двумя безднами — бесконечностью и ничто, — затрепещет… и будет скорее склонен созерцать эти чудеса в тишине, чем самонадеянно исследовать их. Ведь в конце концов, что такое человек в природе? Ничто по отношению к бесконечному, все по отношению к ничто, нечто среднее между ничем и всем. Человек бесконечно далек от постижения крайностей, и конец, и начало, и принцип вещей непобедимо скрыты в непроницаемой тайне; он одинаково неспособен увидеть ничто, из которого он был извлечен, и бесконечность, в которую он вовлечен. 44*

Таким образом, наука — это глупое предположение. Она основана на разуме, который опирается на органы чувств, обманывающие нас сотней способов. Она ограничена узкими рамками, в которых действуют наши органы чувств, и тленной краткостью плоти. Предоставленный самому себе, разум не может понять или предложить прочную основу для морали, семьи или государства, не говоря уже о постижении истинной природы и порядка мира, не говоря уже о постижении Бога. В обычаях, даже в воображении и мифах больше мудрости, чем в разуме, и «самый мудрый разум принимает за свои собственные принципы те, которые воображение человека повсюду необдуманно вводит». 46 Существует два вида мудрости: мудрость простого и «невежественного» народа, который живет мудростью традиции и воображения (ритуала и мифа), и мудрость мудреца, который пробился сквозь науку и философию, чтобы осознать свое невежество. 47 Поэтому «ничто так не соответствует разуму, как отречение от него», а «высмеивать философию — значит быть настоящим философом». 48

Поэтому Паскаль считал неразумным опирать религию на разум, как это пытались сделать даже некоторые янсенисты. Разум не может доказать ни Бога, ни бессмертия; в обоих случаях доказательства слишком противоречивы. Библия также не может служить окончательным основанием веры, поскольку в ней много двусмысленных или неясных мест, а пророчества, которые благочестие толкует как указание на Христа, могли иметь совсем другое значение. 49 Более того, Бог в Библии говорит через образы, буквальный смысл которых вводит в заблуждение, а истинное значение понимают только те, кто благословлен Божественной благодатью. «Мы ничего не поймем в делах Божьих, если не примем за принцип, что Он желает ослепить одних и просветить других». 50 (Здесь Паскаль, похоже, воспринимает буквально историю о том, как Яхве ожесточил сердце фараона).

Везде, где мы полагаемся на разум, мы находим непостижимое. Кто может понять в человеке союз и взаимодействие явно материального тела и явно нематериального разума? «Нет ничего столь немыслимого, как то, что материя должна осознавать себя». 51 Философы, овладевшие своими страстями, говорят: «Какая материя может это сделать?» 52 И природа человека, в которой смешались ангел и животное, 53 повторяет противоречие разума и тела и напоминает нам о химере, которая в греческой мифологии была козой с головой льва и змеиным хвостом.

Что за химера — человек! Новинка, чудовище, хаос, противоречие, вундеркинд! Судья всех вещей и неразумная норма земли; хранилище истины и сточная канава ошибок и сомнений; слава и отбросы вселенной. Кто распутает эту путаницу? 54

Нравственный человек — это загадка. В нем проявляются или скрываются все виды порока. «Человек — это только маскировка, лжец и лицемер, как для себя, так и для других». 55 «Все люди от природы ненавидят друг друга; в мире не может быть четырех друзей». 56 «Как пусто сердце человека и как полно экскрементов!» 57 И какое бездонное, ненасытное тщеславие! «Мы никогда не отправились бы в путешествие по морю, если бы не надеялись потом рассказать об этом. Мы теряем жизнь от радости, когда люди говорят об этом. Даже философы мечтают о поклонниках». 58 И все же величие человека заключается в том, что из своей злобы, ненависти и тщеславия он создал свод законов и морали, чтобы контролировать свое зло, а из своей похоти извлек идеал любви. 59

Страдания человека