Андрей Медведев - Подлинная история русского и украинского народа Страница 27

«А Шевченко? — спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос с секунду помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист. «Как вы его находите?» — повторил Бодянский. — «Хорошо, что и говорить, — ответил Гоголь, — только не обидьтесь, друг мой… вы — его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления…» — «Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? — с неудовольствием возразил Бодянский; — это постороннее… Скажите о таланте, о его поэзии…» — «Дегтю много, — негромко, но прямо проговорил Гоголь; — и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык…»

Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, — сказал он, — надо стремиться к поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!» — «Да какой же это Жасмен? — крикнул Бодянский: — Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!» — «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, — продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее спиной, — нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово…» Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский молчал, но очевидно, далеко не соглашался с ним»[13].

В советских изданиях этот эпизод отсутствует. Они выглядят вот так:

«Да, — продолжал он, прохаживаясь, — я застал богатые всходы…

…Вторично я увидел Гоголя вскоре после первого с ним свидания, а именно, 31-го октября».

Как раз между «всходами» и «31 октября» и находится во всех дореволюционных изданиях Данилевского тот самый неудобный для цензуры эпизод.

Кирилло-Мефодиевское братство было по сути своей подпольной радикальной политической организацией. Его члены были молодыми людьми, невероятно вдохновленными идеями особого малороссийского пути. Конечно, важную роль в формировании их мировоззрения, помимо польского влияния, сыграла и казачья мифология, сформированная «Историей русов» и летописями Грабянко и Величко. Казачье общество представлялось образцом народной демократии, открытым и справедливым, что в действительности, конечно, было полнейшей неправдой. Но именно эта мифология сформировала отношение молодых ученых к Малороссии как к особой, «более правильной» России. Уставы и письма Братства были скорее играми интеллектуалов, которые, впрочем, оказали невероятно серьезное влияние на становление украинофильства в Российской империи. И вроде бы кажется, ну что такого, собрались студенты, молодежь, ученые и обсуждают, как им обустроить Россию. Точнее, немного ее поделить. Наверное, и правда, ничего страшного. Но если представить, что происходит это сейчас, в каком-нибудь РГГУ: вот группа студентов и преподавателей собирает кружок, где обсуждают, как бы объявить Смоленскую область независимой республикой на основании того, что она когда-то была частью Литовского княжества, — этой группой заинтересуются соответствующие органы. Вряд ли современных карбонариев отправят за решетку, но воспитательную беседу проведут точно.

И кирилло-мефодиевцы оказались в такой же ситуации. В Европе начались революции, знаменитая «весна народов», в 1846 году в австрийской Галиции случился польский мятеж, потом разразилась венгерская революция, едва не прекратившая существования Австро-Венгерской империи. И когда в 1847 году один из студентов сообщил о тайном обществе, власти Российской империи отреагировали немедленно. Правда, нельзя сказать, что это была чрезмерная реакция или что с вольнодумцами сурово обошлись. Костомаров год отсидел в Петропавловской крепости, потом его отправили в ссылку в Саратов, а по возвращении он спокойно продолжил свои научные изыскания, стал одним из ведущих историков, чьи труды издаются до сих пор. Пантелеймон Кулиш, который, строго говоря, не был полноценным членом Братства, а просто тесно общался с ними, два месяца провел в арестантском отделении военного госпиталя, а в ссылку его отправили в Тулу. Свою роль сыграло ходатайство графа Орлова, отправленное на имя императора Николая Первого, который о роли Кулиша написал императору так:

«Вина Кулиша, также не принадлежавшего к Украйно-славянскому обществу, в некоторой степени сходна с преступлением Шевченко. Любя пламенно свою родину — Малороссию, он в напечатанных им книгах с восторгом описывал дух прежнего казачества, наезды гайдамаков изображал в виде рыцарства, представлял историю этого народа едва ли не знаменитее всех историй, славу его называл всемирною, приводил песни украинские, в которых выражается любовь к вольности, намекая, что этот дух не простыл и доселе таится в малороссиянах; описывал распоряжения Петра I и преемников его в виде угнетений и подавления прав народных. Книги Кулиша могли бы производить почти то же впечатление на малороссиян, как и стихи Шевченко, тем более, что сочинены для детей старшего возраста. Разница между ними состоит в том, что Кулиш выражал свои мнения всегда с приличием и, увлекаясь любовью к Родине, вовсе не предполагал, что эти мнения его могут быть приняты или истолкованы в дурном смысле. Когда указали Кулишу на двусмысленные места в его книгах, он с ужасом увидел, что мысли его действительно могли произвести вредные последствия. Кулиш вполне понимает, что сколько ни любил родины своей Украины, он обязан быть еще более предан отечеству — России, — и уверяет, что никогда не думал иначе, что выражая любовь к родине, он и не помышлял смущать или колебать верноподданность ее к престолу Вашего и. в.».

Вернувшись из ссылки, Кулиш не прекратил популяризировать украинофильские идеи и спокойно писал книги на своей «кулишовке». Николай Гулак провел под следствием три года, потом был сослан на пять лет в Пермский край. Больше всех досталось Тарасу Шевченко, он прослужил 10 лет в Оренбургском полку. Правда, служба даже по его воспоминаниям не была тяжелой или опасной. Но и свои 10 лет он получил не за стихи про клятых москалей, с которыми не стоит «кохайтися чернобривым дивчинам», а за то, что у него при обыске нашли стихи, оскорбляющие императрицу. В те годы это считалось куда более серьезным преступлением, нежели размышления о возможном федеративном устройстве империи. Для сравнения — когда в 1849 году под следствием оказался революционный кружок петрашевцев, 21 обвиняемому была назначена в качестве меры наказания смертная казнь. Расстрел заменили ссылкой в самый последний момент.

Последующие 1850-е годы русский историк Андрей Стороженко назвал «самым глухим временем в истории украинского движения». На фоне обострения международной обстановки идеология малороссийского и теперь уже украинского сепаратизма затухала. Россия бесконечно воевала — потеряла свои позиции в Персии, война на Кавказе вошла в самую острую фазу, началась война с Турцией, а потом и Крымская кампания с героической обороной Севастополя.

Журнал «Основа»

Постепенно освобождаясь из ссылки, бывшие члены Кирилло-Мефодиевского братства стали съезжаться в столицу империи. Костомаров, Кулиш, Шевченко. И в 1861 году в типографии, которую открыл Пантелеймон Кулиш, был отпечатан первый номер «украинофильского» ежемесячного журнала «Основа». Вот что интересно — основные статьи писались на русском. Даже Тарас Шевченко свой «Дневник», отрывки откуда печатал в журнале, писал на языке клятых москалей. Этот факт не могут отрицать даже самые ярые националисты. Как и тот, что в дневниках он свою «нэньку Украину» то и дело называет Малороссией.

«12 мая 1858

Проводил Грицька Галагана в Малороссию и пошел к графине Настасье Ивановне с целью устроить себе постоянную квартиру в Академии. Она обещает. И я верю ее обещанию. Расставшись с Настасьей Ивановной, зашел ненадолго к художнику Микешину и потом к Глебовскому. Счастливые юноши и пока счастливые художники!»