Марк Твен - Жанна дАрк Страница 27

Когда в таверну неторопливо и с достоинством вошел Паладин, его встретили с распростертыми объятиями; цирюльник поднялся и приветствовал его тремя изящными светскими поклонами и даже прикоснулся губами к его руке. Затем он громогласно предложил подать Паладину пина, и когда дочь хозяина принесла на площадку вино и, раскланявшись, удалилась, цирюльник вернул ее и дополнительно заказал вина за свой счет. В зале раздались возгласы одобрения, что весьма понравилось цирюльнику, и его мышиные глазки заблестели. Такое одобрение и восторг вполне понятны, ибо, совершая красивый, благородный поступок, мы определенно можем рассчитывать, что он не останется незамеченным.

Цирюльник попросил всех встать и выпить за здоровье Паладина. Собравшиеся выпили с радостью и от всей души, чокаясь оловянными кубками и провозглашая тосты. Нельзя не удивляться, как мог этот молодой бахвал завоевать себе такую популярность в чужом краю и в такое короткое время. Он добился успеха только лишь своим языком и данной от бога способностью умело пользоваться им, - сначала просто способностью, которая, однако, со временем увеличилась по много раз, благодаря ловкости, опыту и наращиванию за счет чужих мыслей с правом применения их по собственному усмотрению со всеми вытекающими отсюда выгодами.

Публика уселась и застучала кубками по столам, выкрикивая: "Про аудиенцию у короля! Про аудиенцию у короля!" Паладин стоял в своей излюбленной позе, лихо сдвинув набекрень огромную шляпу с пером, перекинув через плечо плащ, опираясь одной рукой на эфес рапиры, а другой сжимая наполненный кубок. Когда шум утих, он отвесил полный достоинства поклон, которому неизвестно когда и где научился, затем поднес кубок к губам и, запрокинув голову, осушил его до дна. Цирюльник вскочил, снова наполнил кубок и поставил его на стол. А Паладин, выпятив грудь, начал расхаживать по помосту. Он был в отличном настроении и говорил на ходу, изредка останавливаясь и поворачивая лицо к публике. Так мы провели три вечера подряд. Видимо, было что-то привлекательное в рассказах Паладина, отличающее их от обыкновенного вранья, и эта привлекательность, по всей вероятности, заключалась в непосредственности рассказчика. Он лгал вдохновенно и сам верил своим выдумкам. Для него все сказанное являлось непреложной истиной, и если он иногда путался и преувеличивал, то и в таких случаях не терялся, а придавал сказанному видимость факта. Он вкладывал всю душу в свои удивительные истории, как поэт вкладывает душу в героическую поэму, и его искренность обезоруживала критику, - во всяком случае, обезоруживала настолько, насколько это было необходимо Паладину. Никто не верил его рассказам, но все знали, что он не сомневается ни в чем.

Он врал так убежденно, так спокойно и так искусно, что иногда со стороны даже трудно было заметить, в чем он неправ. В первый вечер он говорил о коменданте Вокулера просто как о коменданте; во второй вечер назвал его своим дядей, а в третий - родным отцом. Он даже не сознавал своей непоследовательности; слова непринужденно, сами по себе срывались с его языка. В первый вечер он говорил о том, что комендант просто включил его в отряд Девы. Во второй вечер он утверждал, что дядюшка комендант направил его в отряд Девы в качестве офицера охраны. А в третий вечер оказалось любезный папаша отдал в его распоряжение весь отряд, включая и юную Деву. В первый вечер комендант говорил о нем, как о молодом человеке, без роду и племени, но подающем большие надежды. Во второй вечер милый дядюшка говорил о нем, как о последнем, наиболее выдающемся отпрыске, происходящем по прямой линии от одного из самых знатных, титулованных двенадцати паладинов Карла Великого. А в третий вечер дорогой отец неоспоримо доказал, что его сын потомок всей этой дюжины. За три вечера граф Вандомский превращался сначала в близкого знакомого, затем - в школьного товарища и наконец - в шурина.

То же самое было и с рассказами об аудиенции у короля. Сначала о нашем шествии возвещали четыре серебряные фанфары, затем - тридцать шесть и, наконец - девяносто шесть. К этому времени количество литавр и барабанов возросло так, что зал, в котором происходила аудиенция, пришлось расширить с пятисот футов до девятисот, иначе они бы не вместились. В такой же степени увеличивалось и количество людей.

В первые два вечера Паладин ограничился тем, что с чудовищными преувеличениями описал главные драматические моменты приема, в третий вечер его рассказ сопровождался наглядными иллюстрациями. Для этого Паладин усадил цирюльника в кресло, стоявшее на помосте, предложив ему изображать мнимого короля; затем рассказал, как весь двор с огромным интересом и еле сдерживаемой насмешкой наблюдал за поведением Жанны, ожидая, что она легко попадется в расставленную ловушку и, под дружный хохот присутствующих, растеряется и опозорит себя. Эту сцену он разыграл так, что довел публику до состояния лихорадочного возбуждения, после чего приступил к исполнению лучшего номера своей программы. Обратившись к цирюльнику, он сказал:

- Но вы заметьте, что она сделала. Она пристально, посмотрела в лицо этому самозванному негодяю, вроде как я сейчас смотрю на вас, точно с такой же, как у меня, простой, но величественной осанкой. Затем она повернулась в мою сторону - вот так! - протянула руку - вот этак! - и, указывая на меня перстом, произнесла тем твердым, звучным голосом, каким обычно подавала команду войскам: "Убери-ка мне этого обманщика с трона!" Я рванулся вперед смотрите, смотрите! - схватил его за воротник и поднял, как младенца. - Тут вся публика повскакивала с мест, крича, стуча, хлопая в ладоши, восхищаясь ловкостью и мощью Паладина; никто не смеялся, даже вид невзрачного, самодовольного цирюльника, повисшего над столом как щенок, схваченный за шиворот, не вызывал улыбки. - Потом, - продолжал рассказчик, - я поставил его на ноги - вот так! - и собирался схватить еще крепче, чтобы выбросить в окно, как вдруг вмешалась Жанна, попросила пощадить мерзавца и таким образом спасла его от смерти. Затем она повернулась кругом, обводя публику своими ясными, лучистыми глазами, сквозь которые, как сквозь окна, ее бессмертный ум взирает на мир, осуждая господствующую в нем несправедливость и озаряя его светом правды. И вдруг ее взгляд упал на молодого, скромно одетого человека, в котором она сразу узнала того, кого искала. "Ты - король, воскликнула она, - а я твоя смиренная служанка!" Все были поражены; все шесть тысяч человек подняли в зале невообразимый шум; от криков и возгласов задрожали стены замка.

В заключение Паладин превосходно изобразил возвращение нашей делегации, преувеличивая до невозможности оказываемые нам почести; он снял с пальца медное кольцо от ручки хлыста, которое, насколько я знаю, дал ему утром конюх в замке, и закончил так:

- Король простился с Жанной весьма милостиво, в соответствии с ее заслугами, и, обратившись ко мне, сказал: "Возьми это кольцо, сын паладинов, и смело приходи ко мне с ним, когда будешь испытывать нужду. И смотри, добавил он, коснувшись перстом моего лба, - береги эту голову: она еще понадобится Франции, и я предвижу то время, когда в один прекрасный день ее увенчает герцогская корона". Я взял кольцо, преклонил колени и, облобызав руку короля, воскликнул: "Ваше величество, мое призвание - война, моя стихия - опасность и смерть. Когда Франции и престолу потребуется моя помощь... Впрочем, я не хочу хвастать и терпеть не могу хвастунов, пусть лучше за меня говорят мои дела. Только об этом я и прошу". Так кончился сей памятный и счастливый эпизод, столь важный для будущего короны и нации. Возблагодарим же бога! Встаньте и наполните свои кубки! Выпьем за прекрасную Францию и ее короля!

Все осушили кубки до дна, и гром восторженных оваций продолжался не менее двух минут. Герой Паладин, торжествуя, стоял на подмостках и блаженно улыбался.

Глава VIII

Когда Жанна открыла королю тайну его душевных терзаний, все его сомнения рассеялись. Он поверил, что она действительно послана богом, и, если бы придворные оставили его в покое, он сразу разрешил бы ей исполнить ее миссию. Но его не оставляли в покое. Де ла Тремуйль и эта хитрая Реймская лисица, этот святоша, прекрасно понимали, с кем имеют дело. Они сказали королю то, что сочли нужным:

- Вы утверждаете, ваше величество, что "голоса" ее устами поведали вам тайну, которую знали только вы да бог. Но откуда вам известно, что сии "голоса" не от сатаны и что она не выражает его волю? Разве сатана, постигнув тайны людей, не использует свои знания для искушения душ человеческих? Сие весьма опасно, и ваше величество поступило бы разумно, не предпринимая никаких действий без тщательного расследования.

Этого было достаточно. Трусливая душа короля содрогнулась от ужаса, и он тотчас же втайне назначил комиссию из епископов для ежедневных посещений и опроса Жанны, пока не выяснится, откуда исходит ее сверхъестественная сила - с небес или из ада.