Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков Страница 27

{129} На арестанта эта резкая отсечка его от мира действует психологически. Легче, когда это разделение с миром совершается постепенно, мягче, не так подчеркнуто. Это мелочь, а в тюрьме все соткано из мелочей, и вся крупная игра идет на психологии…

Дверь затворилась, и я остался в камере…

Один…

Так вот он выход!

Семь шагов в длину, пять в ширину, направо привинченная к стене койка, налево привинченный столик и табуретка, над ним лампочка, против двери, метра на два от пола, маленькое окно с решеткой, в углу умывальник и уборная. Голо, пусто, неуютно…

Так есть, так будет и не может измениться… Не подумал, а скорее почувствовал я.

Сел на скамеечку, встал, прошелся по камере, еще раз сел… Не мог собрать мыслей…

Особый ярус Шпалерной… Я — "Неизвестный № 11"… Взят на улице. Об аресте никто не знает. Сознаться где жил, не могу…

Что же дальше?.. — Неизвестность, безысходность. Ничего…

Как ничего? Не может быть!

Что первое?

— Допрос.

Допрос… И я обязан молчать. Буду молчать. — Будут держать… Заморять голодом. Расстрел… Тупик.

Нет что то не так… Надо еще подумать. Опять мысли и опять то же… Впереди пытки, голодная смерть. Расстрел…

Машинально, думая все о том же, я прошел по камере. На полочке миска, ложка и кружка. И не прибавится… Мелькнуло у меня в голове. — Не может прибавиться…

И так захотелось уюта… Ведь и здесь, в тюрьме его можно создать. Несколько домашних вещей… Хотя бы знакомое одеяло, подушка, домашняя кружка, вот и уют. В определенные дни передача. Опять знакомые вещи. Становится как то легче… Всего этого у меня нет и не может быть! И снова сознание безнадежности.

Было холодно. Мой пиджак и сапоги были мокры. Я снял их, откинул койку и лег. Где же выход?..

{130} Ответа не было…

И вдруг как то неясно в голове прошло… чуть чиркнуло… Но след остался… Бог! Что Бог!?

Поможет… Но я же искренно просил Его помочь… От всей души.

Я лучше не могу. Я не умею. Помог ли Он?

Быть может да… Быть может нет… Быть может все зависит от меня… Быть может… Он не может…

Ах, как неясно все… Как все томительно, как больно. Но это ведь не просто рассуждение. Предел настал. Мне надо знать… Мне надо знать, чья воля… Что делать мне?

Шло время… И в голове все то же. Расстрел… А если не расстрел, то истощение, пытки, голод. Итог — все смерть. Тупик. Нет выхода… И вот опять… Уже настойчивей в душе мне что то говорило…

Бог! Верь!.. Иди к Нему и Он поможет… Но ум, рассудок, возражал: Не верь. Наивно, глупо. Ведь существует логика… Все остальное чушь… Ведь ты в тюрьме, ты в Г. П. У. и нет, не может быть надежд…

Опять борьба… Опять сумбур… Ох тяжело! Ну что ж?

Нет веры? Разум победил?

И тут услышал я ответ, он твердый был: Нет. Вера — есть… Ее победа!

И голос громкий, твердый, сильный:

Иди к Нему… Ему всецело ты отдайся и покорись. И Он поможет. Не может не помочь! Поможет!

И я пошел. И начал я молиться… Так редко молятся…

Без слов, одной душой…

Покой пришел. И Бог со мной… Ему отдался я всем существом своим и начал верить. Больше… Знать: — Я осознал что Он со мной и был и есть… Что Он меня не оставлял… Что счастлив я сейчас не маленьким полузвериным счастьем, которого я так искал, а новым Божьим… Вне всех условий, обстоятельств… Вне стен тюрьмы… Вне чувств… Я счастлив был, что Царство Он свое во мне установил… Что Он во мне…. Что Царь Он мой… Что раб Его я… Что я себя в Его объятья отдал и Он меня несет…

{131} Так хорошо, спокойно стало мне… Бог мне помог. Я Царство Божие, я счастие познал!

Звон ключа и звук открываемой двери вернули меня к жизни, Вошел надзиратель… Одевайтесь на допрос…" В дверях — "барышня"… Знакомая. Она меня уже водила на допрос. Узнала, кивнула головой. Чуть улыбнулась… Ведь ей не привыкать…

Опять рассудок… Голова… Опять сомненья… Что ждет меня?

Тупик… Расстрел… А Бог?

Нет. Бог не сейчас… Бог после… Сейчас допрос… Сейчас мне надо думать, говорить… Сейчас борьба… А вера где?

И веры меньше. Она не та… Ее уж нет… Надежда…

Нет, дело разберут. Я все им объясню. Ведь там же люди. Они поймут… За то что я бежал, дадут мне год, а может оправдают. Все к лучшему. Вот выход. Вот и… Бог помог … Да… Бог… Да… Он поможет!

"А ну-ка, поскорей", крикнул надзиратель. Хотелось огрызнуться.

Я оделся и вышел. Часы в висячем коридоре показывали час. Тюрьма спала. Но только наружно. Свет был погашен, в камерах темно, люди на койках, но я уверен, половина не спит. Страдания живут полной жизнью.

Мы спустились с висячего коридора на нижний, асфальтовый. Гулко звучали наши шаги. В верхних этажах звенели ключи. — Вызывали на допрос. Мы подходили к помещению канцелярии…

Кто следователь? Как поведет допрос? Что знает и что ему давать? До Петрограда все, а после и до момента ареста ничего… Ох, неприятно, нужно говорить и думать… Но главное — спокойствие…

Вдруг… Жизнь горя вырвалась наружу! Крик, стон, полный страдания несся из камеры… Женщина! Но почему в мужской тюрьме?

Э, все равно! Сейчас не надо развлекаться. Сейчас допрос…

{132} Я вошел в камеру следователя… Сильный, яркий свет ударил мне в глаза… За маленьким деревянным столиком, исчирканным чернилами и карандашом, стоял "уполномоченный" Г. П. У.

Большие, открытые, скорее приятные, разве только немного наркотические, но в о общем симпатичные глаза..

Лицо актера — милое. И только руки немного хуже. Я по рукам часто сужу о человеке. А здесь мне необходимо было сразу составить о нем впечатление. Руки человека, который способен и не побрезгует опустить их в какую угодно грязь.

Но руки — это еще не все… Подумал я. В общем он располагает к себе. Кажется я хорошо попал…

"Здравствуйте… Садитесь пожалуйста… Вы арестованы и содержитесь под арестом как "Неизвестный № 11. Ваша фамилия?" — вкрадчивым, мягким тоном начал он и сейчас же прибавил. — "Вы можете не называть вашей фамилии, если не хотите"…

На его вопрос я ответил вопросом. — В чем я обвиняюсь?

"В шпионаже в пользу Антанты". — Моя фамилия Бессонов. — Немедленно ответил я. Он проиграл. — Попадись я на это, зафиксируй он на бумаге мой отказ назвать фамилию и еще два-три моих показания и дело о шпионаже сфабриковано. — Санкция Москвы. Меня к стенке. Следователь делает карьеру. Раскрыл дело о шпионаже…

Допрос продолжался, но недолго.

Я сам прервал его порядок и спросил уполномоченного знает ли он мое дело. Он ответил, что нет. Тогда я рассказал его в кратких чертах. Указал на неосновательность ссылки в Сибирь и предупредил, что я дам исчерпывающие показания до моего побега из Сибири, на вопросы же о моем местожительстве в Петрограде, я отвечать не буду.

Он внимательно слушал меня, поддакивал относительно неосновательности моей ссылки, задавал вопросы. Я отвечал, мы курили и все это казалось шло у него от души. Допрос продолжался около часу.

"Итак, Юрий Дмитриевич, вы не скажете мне, где вы жили в Петрограде?"

{133} — Я этого сказать не могу.

"Ну так и запишем".

Он записал, я подписал.

Все это делалось, мягко, умно и тонко… Допрос кончился, мы простились за руку. Друзья…

Всякий допрос это своего рода спорт. Шансы не равны, но борьба идет.

Следователю нужно все взять и ничего не дать. Допрашиваемому как можно больше взять и только в меру дать.

Происходило что то странное…

Ланге (я спросил у него его фамилию) ничего не дал, но ничего и не взял… И мне кажется, что и не пытался… Я не понимал. Что ж это? Новость в Г. П. У?.. Там человек?

Что в нем? Добро? И больше чем у его товарищей?

Или… Или это что то особенное страшное… Это дьявол до конца…

Я вернулся в камеру… Было часа два ночи… Без мыслей и желаний лег я на койку и немедленно заснул.

В двери открылось окошечко, рука просунула кусок хлеба, и надзиратель крикнул:

"Кипяток".

Я подставил кружку, мне налили, и дверца закрылась… Было холодно… Кипяток согрел..".

День начался…

Вспомнился вчерашний допрос… Мое положение… Тоска защемила сердце.

Умыться… Но ведь и вытереться нечем. Не будет возможности переменить и рубашку…

Выстирал носовой платок и помылся. Встал на уборную, посмотрел в окно. — Знакомый двор. Идет прогулка. Это будет единственным развлечением…

По коридору послышались шаги… Я соскочил. Открылся "глазок". Посмотрел надзиратель.

Прошел по камере… Стены исписаны…

На двери — большое распятие. Глазок окружен сиянием и надпись "всевидящее око". У койки и у столика азбука для перестукивания.

Надписи. Большей частью краткие, жуткие. Год… {134} Число… Фамилия… Или инициалы, и дело… — Шпионаж. Политический бандитизм. Контрреволюция. Все и по надписям соединено со смертью.

Две-три — "смертников". — "Здесь сидел приговоренный к расстрелу такой то". Не знаю насколько правдивы такие надписи, так как ставя себя на положение "смертника", я не могу сказать было ли бы у меня желание писать на стенках. Хотя может быть и да. Все-таки отвлечение мысли, если она не имеет должного и единственно спасающего направления. Если она вся не направлена к Богу.