Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли Страница 27

— Тогда пеняйте на себя!

Краснолицый, которого назвали Прайдом и в котором Генри узнал героя Нэсби и Престона, кивнул рядом стоявшему солдату. Тот, быстро и ловко взяв Принна за плечи, развернул его и легким пинком сбросил вниз, на руки депутатов. В этой сцене было что-то непристойное, что-то оскорбительное. Солдаты громко захохотали. Генри надолго запомнил жалкую возмущенную гримасу щербатого рта и черную неровную дыру на месте уха, открытую взметнувшимися волосами.

— Позвольте, да это бог знает что такое! Так не поступают с уважаемыми людьми! Дайте я пройду и все им растолкую…

Совсем рядом с собой Генри услышал знакомый голос, солдаты захохотали опять, и он увидел земляка, пастора Платтена, который тоже старался протиснуться наверх. Лицо его было красно от возмущения, жидкие волосы растрепались.

— Спикер! Где спикер? Я должен поговорить с ним! Да пропустите же меня, я член палаты!

Ему удалось отвоевать несколько ступеней вверх, дверь в палату в этот момент раскрылась, пропуская одного из тех немногих, кому разрешено было войти, пастор простер руку и крикнул:

— Господин спикер! Неужели палата допустит, чтобы на ее глазах изгоняли ее членов! Защитите нас!

Дверь закрылась, двое солдат беззлобно, с ухмылками взяли пастора за плечи и столкнули его вниз.

Генри не видел, как его будущий зять считал ступеньки. Новый взвод солдат внезапно вклинился в толпу у лестницы, началась давка, Генри швырнуло к стене, и чей-то стальной доспех уперся прямо в залеченную Элеонорой рану. Он охнул, постарался повернуться половчее, и когда, потолкавшись среди терпко пахнущих, одетых в железную броню тел, занял более удобное положение, то увидел, что солдаты, повинуясь указаниям Прайда, вылавливают из тех, кто рвется в палату, самых упорных, окружают их и проталкивают к боковым дверям, под арест. Вот уже и Принна ведут, закрутив ему руки сзади, и двух других, и еще кого-то…

Генри нашел глазами Платтена. Пастор все еще кричал, к нему тянул руку солдат конвоя. Тогда Генри, не размышляя, рванулся вперед, протиснулся среди железных доспехов, схватил пастора за рукав и, не разбирая возмущенных протестующих возгласов, потащил его скорее к выходу.

— Что такое?.. Это вы?.. Куда вы меня? Господи, что же это… — бормотал растерянный Платтен, а Генри упорно, не выпуская рукава, волок его за собой к спасительному готическому порталу, за которым виднелись голые деревья сада.

Когда они выбрались на воздух, Генри сразу свернул за угол, обогнул выступ и только тогда выпустил смятый и перекрученный в давке рукав пасторского одеяния. Оба постояли у стены.

— Да… — Платтен помотал головой и наконец взглянул на Генри. — Спасибо. Если бы не вы…

— Вы видели, как их хватали? — вместо ответа шепотом спросил Генри. — Их уже человек двадцать набралось. Вас бы тоже…

— А знаете, кто всем этим заправляет?

— Прайд?

— Прайд — исполнитель. Это дело рук Айртона!

«Это дело рук Кромвеля», — подумал про себя Генри.

Мимо проскакал взвод солдат.

— Пойдемте отсюда, — он снова взял пастора за рукав. — Здесь небезопасно. Сейчас лучше держаться от парламента подальше.

Платтен вдруг обхватил голову руками и застонал, как от боли:

— Ммм… Так поступить с парламентом… Это конец!

Генри легонько обнял его за плечи и, как ребенка, повел узкими улочками прочь от реки, от дворцов, от солдат. Они очутились в парке и свернули к северу, вдоль платановой аллеи. Генри не любил пастора и в глубине души жалел сестру. Но сейчас в сердце его шевельнулось сострадание.

— Это насилие необходимо, — уговаривал он издававшего глухие стоны Платтена. — Оно благотворно. Если парламент оставить в покое, он вернет на трон короля, и тогда Англия погибла…

— Но законы королевства! Древняя конституция! Великая хартия вольностей! — из глаз пастора катились слезы. — Ведь нас избрал народ, мы неприкосновенны… А солдаты сбрасывают нас с лестницы…

— Сам король нарушил Хартию, он первый поднял руку на парламент — разве вы не помните? А парламент угодничает перед ним, боится… Сейчас договориться о королем — это погубить Англию, потопить ее в крови. — Они свернули направо в узкий проулок, ведущий к Чаринг-Кросс; сзади раздался топот копыт, Генри притиснул Платтена к стене, чтобы пропустить конных.

— Ну что, лейтенант, все посмотрели? — Скиппон придержал коня и наклонился к Генри. — Хорошо запомнили? Потом будете рассказывать внукам.

Генри встрепенулся:

— Вы были там, сэр? Что делают те, кто прошел?

— Они счастливчики — их пропустили, они теперь хозяева положения. Но им сейчас трудновато: они — парламент и должны отстаивать свои права. Они приказали остальным занять места в палате. Но как это сделать? Солдаты стоят крепко. Составили комитет и послали его к Фэрфаксу для переговоров.

— А сами армейцы ничего не объяснили?

— Нет, как же, объяснили. В палату пришел полковник Окстелл и потребовал исключить всех, кто голосовал за мир с королем и выступал против Армии. А остальные должны заявить свое согласие с действиями Армии и назначить дату своего роспуска.

— И что тогда?

— Тогда будет избран новый, равный и справедливый парламент, — Скиппон подмигнул. — Но для этого нужна конституция.

— А про «Народное соглашение» ничего не говорили?

Скиппон посуровел, грубоватые черты его омрачились.

— Нет, лейтенант, об этом — ничего. И вам советую помалкивать.

Пастор Платтен выступил вперед:

— А лорды? Как расценивает происшедшее палата лордов?

Скиппон перевел на него глаза, невеселая усмешка бегло тронула губы:

— Лорды оказались умнее всех и разошлись сами, не дожидаясь публичного скандала. — На простоватые черты генерала снова легла забота. — До свидания, джентльмены, счастливого пути. Мне приказано ехать умиротворять Сити. — Он позвал своих солдат, почтительно отставших. Топот копыт прозвучал по неровным булыжникам мостовой и замер. Генри предложил Платтену:

— Может, перекусим? Я с ночи на посту…

Пастор покорно кивнул, и Генри понял, что человек этот потерял все, что так недавно было его неотъемлемой принадлежностью: уверенность в себе, тщеславие, амбицию, волю.

— Смотрите, смотрите! Нет, этого не может быть! Господи, вправду она… Элизабет! Ты как здесь очутилась?

Они только что вышли из харчевни на Чаринг-Кросс, где Генри накормил завтраком безвольный мешок, именовавшийся Патриком Платтеном, и вдруг внимание его привлекли две прошедшие мимо дамы. Сомнений быть не могло: одна из них была его сестра Элизабет, собственной персоной. В другой он узнал лондонскую кузину Эмили.

Элизабет обернулась с испугом, глянула на брата, лицо ее побелело, и она, не стыдясь прохожих, стремительно бросилась ему на грудь.

— Генри! Ты жив? Господи, ведь я тебя разыскиваю!

— Сестричка, милая, я писал…

— Мы ничего не получали, ничего, с самой весны… Мы измучились, ждали… Отец на войне, о тебе ни слуху ни духу… — Она закрыла лицо руками.

— Да я здоров, все в порядке, ну что ты… — Он гладил темную тяжелую шаль, покрывавшую ее плечи. — Сейчас в парламенте такое творилось… Больше половины депутатов не пустили на заседания…

Тут только она подняла голову и посмотрела на Платтена. И как ни была потрясена встречей с братом, которого уже несколько раз хоронила в мыслях, все же, увидев пастора, поразилась еще больше. Из него будто выпустили воздух, он обмяк и постарел.

— Простите… — Она присела перед женихом, глядя в землю. — Добрый день. Я не ожидала…

Она чувствовала себя виноватой. В Лондон она приехала не только затем, чтобы разыскать брата. Тайной и заветной ее мечтой было повидаться с отцом, вымолить у него разрешение и расторгнуть помолвку с пастором.

После того случая в церкви, когда она поняла, что соединить с ним судьбу — значит предать и Уинстэнли, и Джона, и нечто еще, самое дорогое и сокровенное, она твердо решилась. Убедила мачеху и сестер, что необходимо поехать в столицу разыскать Генри, собралась и — благо Лондон недалеко — вот уже две недели жила в чинном пуританском доме кузины, Но встречи с пастором Элизабет не ждала и, увидя его, смутилась. А он, казалось, не замечал этого, занятый собою.

— Добрый день, добрый день, — бормотал он привычно вежливые, ничего не значащие слова. — Все ли благополучно дома?..

Она видела, что ответ ему безразличен, и промолчала.

Как ни занят был Генри событиями утра, от его внимания не укрылась странная натянутость в обращении сестры с женихом. Но размышлять было некогда. Жизнь кипела вокруг, история вершилась в этот день на глазах, и Генри боялся пропустить еще какое-нибудь важное событие. Раскланявшись и велев им скорее возвращаться домой, он пообещал Элизабет зайти на днях и повлек пастора дальше. И точно, едва они свернули на оживленную улицу, их внимание привлекли несколько открытых повозок, застрявших на углу. Кучер одной из них возился с оглоблей, задние ждали. Солдаты окружали повозки, слышалась перебранка. Генри и пастор подошли ближе, и тут только Платтен оживился и всплеснул руками: