Сергей Голицын - Сказания о земле Московской Страница 28

Народные бедствия — пожары и неурожаи — были часты по всей Руси. Горела Москва, горели другие города. Летописцы через каждые несколько лет записывали: «Погоре град, и церкви сгореша», неизменно называлось количество церквей.

Стояли церкви деревянные не только в Кремле, а и по другим московским холмам и меж холмами, по всем посадам. На Великом посаде, в Богоявленском монастыре, «за торжищем» построили еще одну белокаменную церковь. А теремов боярских, изб посадских и землянок после каждого пожара все больше строилось. И стремились москвичи — богатые и бедные — украшать свои жилища. Даже на малой избушке шла по коньку нехитрая резьба.

Раз «тишина» стояла и время находилось свободное, отчего же не украсить то, что было близко и дорого каждому человеку, не нарядить свое жилище?

Прослышав о московской «тишине великой», переселялись в Москву бояре из других городов, покидали своих обедневших князей и приезжали с семьями и слугами в Москву. Всех их Иван Даниилович привечал «с честию», давал земли, но с уговором: на войну позовут — снаряжайся сам, воинов снаряжай, коней седлай.

И простые люди приходили и приезжали в Москву, особенно много их являлось в неурожайные годы. Были это и беглые крестьяне, и землепашцы, ни от кого не зависевшие. Всех их встречал Иван Даниилович «ласково», а слуги его указывали переселенцам пустоши — селись, лес корчуй, землю паши, избу руби…

Неурожаи обрушивались каждые три-четыре года. «Нынче весна была тепла, а лето студено и мокро, и никакое жито не уродилося», или «тогда же засуха велика была, земля и болота горели» — так отмечали летописцы. Особенно тяжко бывало от неурожаев на скудных северных новгородских и псковских землях. Из-за неурожаев по всей Руси разорялись многие крестьянские хозяйства. В такие годы, случалось, поднимались городские и сельские бедняки, расправлялись с боярами, у которых с прежних лет сберегались запасы жита. «Въсташа чернь на бояр», — кратко записывал летописец.

И на земле Московской восстания происходили постоянно. Год за годом все более закабалялись «черные» люди, обрабатывавшие поля, какие принадлежали боярам, монастырям, князьям, самому великому князю. От безысходности, от отчаяния «чернь» шла жечь усадьбы, а случалось, приканчивала своих господ.

3

орговля в эти годы между Русью и Ордой пошла бойчее, нежели в прежние годы. Плыли из Москвы, из других городов русских по Москве-реке, по Клязьме, по Оке, по Волге широкие купецкие ладьи со всякими товарами, а навстречу им плыли караваны других ладей — золотоордынских, везли товары из восточных стран — разные пряности, драгоценные камни и многое такое, что на Руси считалось редкостью.

Купцы русские и купцы золотоордынские, если благополучно возвращались домой, получали за свою торговлю немалую прибыль…

Не только из Золотой Орды прибывали в Москву купцы, а со многих земель разными путями: по воде и посуху, а по зимам — на санях, из Новгорода и Пскова, из Киева и Волыни, из немецких и балтийских земель, из крымского Сурожа, из Византии. Везли купцы разные товары в Москву и раскладывали в лавках и по прилавкам.

От той торговли с каждым годом росло могущество Москвы, а от пошлины с купцов богател великий князь…

Где находился тогда, в XIV веке, московский торг — неизвестно. То ли в самом Кремле, то ли в Великом посаде, на месте нынешней Красной площади. При археологических раскопках были найдены и гири, и безмены, но эти находки ничего не доказывали, продавцы могли предметы торговли держать у себя дома. Торг несомненно был в богатевшем, растущем численно городе. Церквей во имя Параскевы Пятницы — покровительницы торговли — стояло тогда две: одна — в Кремле, другая — на Великом посаде. Торг должен был находиться возле одной из них. Возле которой? Где они точно стояли? Где копать?

Вот еще немаловажная для истории Москвы тайна, какую предстоит разгадать.

На торгах ежедневно толокся люд: одни продавали, другие покупали. В воскресные дни всегда, в любую погоду, собиралось много народу. И были особые дни, когда вся площадь и ближние переулки оказывались забитыми всяким людом, а по Москве-реке теснились одна к одной ладьи. В такие дни происходил «великий торг», то есть ярмарка.

Ярмарка собиралась ежегодно и продолжалась обычно три дня.

Много тогда народу приходило, приезжало, приплывало в Москву! Вновь после оскудения из-за ордынских набегов поднимались на Руси разные ремесла. Кузнецы, гончары, кожевники, столяры, плотники, другие ремесленники — московские и из ближних сел — раскладывали изделия своих рук на длинных столах, сколоченных из жердей, или прямо на земле, или в особых, защищенных от дождя лабазах.

Всего того, что продавалось на тогдашнем московском торге, просто невозможно перечислить — так он был богат и разнообразен…

И был он шумным. Продавцы и покупатели переговаривались, торговались между собой долго, после удачной сделки хлопали друг друга по плечам и ладоням и пересмеивались, но, бывало, и спорили, бранились, даже до драки доходило дело.

Изредка длиннобородые бояре степенно вышагивали, приценивались к украшениям для своих жен, встречаясь с другими боярами, кланялись взаимно, на приветствия посадских едва отвечали кивком головы.

На церковной паперти нищие калеки и слепцы пели тихими голосами молитвы, протягивали руки за подаянием.

Много народу толпилось на ярмарке — и те, кто был побогаче, и холопы, какие пришли не столько покупать, сколько потолкаться. Крестьянки с ближних сел, в белых, до пят длинных, с цветными вышивками холщовых сарафанах, с красивыми кокошниками на головах, приехали с мужьями торговать всем тем, чем богата была тогдашняя деревня. Продавали шерсть, холст, мед, воск, овощи, яблоки, другие фрукты, жито — ржаное и ячменное, крупу, птицу, яйца, молоко. Мужья-крестьяне брали своих жен как советчиц на такое важное дело, как покупка или продажа коня, коровы, овцы.

Расхаживали и женщины-москвички, те, кто был победнее. А боярыням с дочерьми полагалось дома оставаться, там они вели все хозяйство, пряли, ткали, вышивали, ходили только в церковь…

И вдруг бубны зазвенели, громкий хохот раздался. Толпа расступилась. Откуда ни возьмись, явились ряженые — с криками, шуточками, прибауточками. На одном личина была напялена — маска с рогами, другой надел вывернутую наизнанку шубейку на козьем меху, третий вовсе бабой переоделся — в сарафане, в пестром платке, еще один вел ручного медведя.

Да это скоморохи объявились! Их тотчас же окружили, со смехом начали слушать, хлопать в ладоши.

— Свят, свят! Сгинь, сгинь! — То длиннобородый дьякон церкви Параскевы Пятницы, тряся посохом, грозился народному веселью.

Ох, не по нутру были церковным властям скоморохи! Из-за этих озорников православный люд вместо молитв предавался греховным «игрищам бесовским». Сколько негодующих слов произносилось в церковных проповедях, провозглашались запретные указы; скоморохов изгоняли из иных городов.

А все равно неугомонные не унимались, продолжали забавлять простой народ своими шуточками, насмешничали даже над боярами. Только великого князя не задевали, за такое их могли до смерти забить батогами…

4

друг разом все стихло. Скоморохи смолкли, заторопились, скрылись в ближнем переулке, потащили за веревку упирающегося медведя.

И опять толпа расступилась. Вдоль лавок золотоордынских купцов медленно вышагивал невысокий человек в одежде боярина. Свита сопровождала его. Он попросту заговаривал с одним купцом, с другим, приценивался к товарам, в руках нес «калиту» — кожаный мешок с отделениями, украшенный вышивкой, вроде теперешней сумки. Одну такую сумку, правда, более позднего происхождения, нашли в Москве во время археологических раскопок под подъемным мостом Кутафьей башни.

— Кто сей вельможа? — спрашивали заморские купцы москвичей, указывая на невысокого человека с калитой в руках.

— То не вельможа, а наш великий князь Иван Даниилович, — отвечали москвичи.

Те дореволюционные историки, кто пытался приукрашивать деяния московских князей, утверждали, что Иван Даниилович потому ходил с калитой по торжищу, что раздавал бедным деньги.

Сомнительно! Все действия этого умного и проницательного князя говорят о его осторожности, бережливости. «Опасливым» прозвали его.

Русский народ всегда любил насмешничать. Москвичи прозвали своего князя Калитой не за щедрость, а, наоборот, за скупость, за расчетливость, за умение приобретать. Он в своих завещаниях все, что сумел накопить, до последнего малого серебряного перстенька не забывал поминать. Молва ходила о его богатствах, припрятанных в сундуках, в кладовых, запертых железными засовами с хитроумными замками.