Виктор Исраэлян - Дипломатия в годы войны (1941–1945) Страница 28

В ходе советско-французских переговоров, происходивших в Лондоне 24 мая во время визита В.М. Молотова в английскую столицу, генерал де Голль также жаловался на политику Лондона и Вашингтона. Он указывал на трудности, которые встречает движение «Свободная Франция» со стороны Англии и США, «которые сводят значение движения свободных французов до уровня чисто военной организации, избегая всячески политической квалификации этого движения».

Де Голль информировал советских представителей о разногласиях между ФКНО и западными державами относительно заморских владений Франции, а также затруднениях, которые могут возникнуть в связи с «империалистическими тенденциями, проявляющимися в Америке»[213]. Советские представители еще раз подтвердили желание Советского правительства видеть Францию свободной и способной вновь занять в Европе и в мире свое место великой демократической, антифашистской державы. При этом была подчеркнута роль ФКНО в растущем сопротивлении французского народа и в утверждении прав французского народа на победу путем его участия в общей борьбе.

Советско-французские переговоры в Лондоне в значительной степени способствовали укреплению авторитета ФКНО. Вскоре после переговоров английское министерство иностранных дел заявило, что французский порт Дакар не будет занят союзниками без предварительного согласования с ФКНО, а США сообщили даже о своем намерении признать ФКНО как руководителя движения «Свободная Франция». Комиссар по иностранным делам ФКНО Дежан в беседе с советским послом Богомоловым прямо признавал, что указанные англо-американские заявления являлись результатом советско-французских переговоров[214].

Особенно ярко дружественное отношение Советского Союза к Франции проявилось в вопросе о статуте движения «Свободная Франция», который имел важнейшее значение для укрепления международных позиций этого движения. Французский комитет еще весной 1942 года поставил перед союзниками вопрос о признании его временным правительством, что позволило бы комитету занять надлежащее положение в антигитлеровской коалиции и лучше отстаивать интересы борющейся Франции. Однако из-за резко отрицательного отношения к этому вопросу со стороны Вашингтона и Лондона ФКНО вынужден был отказаться от этой идеи.

В июне 1942 года Французский комитет национального освобождения представил Великобритании, Соединенным Штатам и Советскому Союзу формулы, определяющие само понятие Сражающаяся Франция (так предлагалось отныне именовать движение «Свободная Франция»). Французы хотели, чтобы под понятием «Сражающаяся Франция» – «Франс комбатант» – понималась совокупность французских территорий и граждан, которые не признают капитуляции и активно борются за освобождение Франции и общее дело союзников. «Французский национальный комитет – руководящий орган Сражающейся Франции, – говорилось в формулировке комитета, – лишь один имеет право организовывать участие французов в войне и представлять при союзниках французские интересы, особенно в той мере, в какой эти интересы затрагиваются ведением войны»[215].

Английское правительство внесло в предложения комитета такие поправки, которые существенно изменяли французскую формулу. Оно, по существу, не желало выходить за пределы формулы «движения свободных французов», считая, что «Сражающаяся Франция» – это символ сопротивления французов державам оси. Кроме того, правительство Англии стремилось сохранить за собой свободу рук для установления отношений с другими органами французской власти, которые могли бы быть созданы в будущем[216].

Правительство США также внесло в проект комитета формулу, которая еще более отличалась от французского проекта. В американском документе вовсе не упоминалось о «Сражающейся Франции». Американцы продолжали упорно придерживаться старого термина – движение «Свободная Франция». Французский комитет национального освобождения определялся как «символ французского сопротивления вообще державам оси»[217].

Лишь Советское правительство полностью приняло предложенную французами формулу. Это решение правительства СССР 24 сентября 1942 г. посол Богомолов сообщил комиссару по иностранным делам ФКНО Дежану. Оно было высоко оценено французами, видевшими в этом «важный этап на пути, который должен все больше объединять Францию и Советскую Россию в едином стремлении разгромить агрессию и фашизм и вместе трудиться для восстановления мира, в условиях военной безопасности и экономического процветания»[218].

Глава IV

ДИПЛОМАТИЯ АГРЕССОРОВ НА ПЕРЕПУТЬЕ

Трещины в оси Берлин-Рим

Чем упорнее становилось сопротивление советских войск на восточном фронте и призрачнее победоносное для фашистского блока окончание войны, тем более выявлялась непрочность хищнической основы этого блока. Провал планов молниеносной войны против Советского Союза, которые так широко рекламировались гитлеровской пропагандой в 1941 году, заставил Гитлера и его сообщников призадуматься над дальнейшими перспективами войны.

Завершение создания коалиции антигитлеровских государств во главе с СССР, США и Англией, обладавшими огромными материальными и людскими ресурсами, не сулило ничего хорошего участникам фашистского блока. Было ясно, что как только эти ресурсы будут в полном объеме и эффективно пущены в действие, поражение гитлеровской Германии и ее союзников станет неотвратимым.

Это понимали, видимо, и заправилы фашистской Германии. Заметно изменились в 1942 году содержание и характер переговоров, которые Гитлер вел с другими фашистскими главарями. Если в 1941 году в сентенциях Гитлера звучали исключительно бравурные ноты, а его собеседники, поддакивая фюреру, спешили заручиться своей долей при будущем разделе добычи, то после поражения германских войск под Москвой Гитлер все настойчивее требовал более активного участия своих союзников в боях на советско-германском фронте. Он все еще бахвалился, расточал обещания, но все чаще и чаще прибегал к угрозам, запугиванию. Так, в одной из бесед с фашистским диктатором Румынии Антонеску он прямо заявил, что существует лишь одна альтернатива – полная победа или полное поражение[219].

В первой половине 1942 года гитлеровская верхушка все еще питала надежду на возможность завершения войны против Советского Союза крупным наступлением на восточном фронте. В этот период Гитлер продолжал предаваться иллюзиям о слабости советских вооруженных сил. Он заверял своих военачальников, что «с русскими покончено – у них ничего не осталось, чтобы бросить против нас»[220]. Однако по мере того, как становилась очевидной тщетность надежд на быструю победу, настроение главарей гитлеровской Германии заметно менялось. Так, министр вооружений гитлеровского «рейха» Шпеер в своих мемуарах вспоминает, что после двух месяцев тяжелых боев на советско-германском фронте летом 1942 года выражение на лицах участников ежедневных трапез у Гитлера становилось все угрюмей и «Гитлер также начал терять свою самоуверенность»[221].

Что касается союзников Гитлера, то и в 1942 году их войска вели бои на многих участках советско-германского фронта, а экономика в значительной мере работала на нужды Германии. Однако делали они это порой с оглядкой, стараясь переложить ббльшую ношу военного бремени на других. Стали предприниматься даже попытки взвалить ответственность фашистского блока за поражения и неудачи на советско-германском фронте исключительно на военное руководство Германии и на самого фюрера.

Этими чертами характеризовалась вся довольно активная дипломатическая деятельность фашистских государств в 1942 году, и прежде всего германо-итальянские отношения.

В начале 1942 года германское посольство в Риме с беспокойством сообщало в Берлин о том, что в различных итальянских кругах довольно откровенно й безбоязненно высказывают критику и недовольство германским руководством войной. Итальянский посланник в Дании Канинно, например, открыто выражал пораженческие настроения и заявлял о своем неверии в германскую победу, за что, по требованию немцев, был отозван из Копенгагена[222].

Гитлер был встревожен этими сообщениями и предложил Муссолини встретиться. Переговоры двух фашистских главарей состоялись в Зальцбурге 29 и 30 апреля 1942 г. В который уже раз повторилась знакомая картина. Присутствовавший на встрече диктаторов Чиано записал в своем дневнике: «Гитлер говорит, говорит, говорит. Муссолини, который привык сам говорить, а здесь был вынужден почти все время молчать, страдал. На второй день после завтрака, когда уже все было сказано, что можно было сказать, Гитлер проговорил непрерывно 1 час 40 мин. Он ничего не упустил, он говорил о войне и мире, религии и философии, искусстве и истории. Муссолини машинально посматривал на свои часы и думал о своих делах»[223]. Оснований же для печальных размышлений у дуче было более чем достаточно – сообщения о низких боевых качествах итальянских войск на советско-германском фронте, тревожные вести из самой Италии о быстро растущем антифашистском движении итальянского народа.