Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 28

Вот и тишина — пока! Нет затишья только в небесах — авиация и наша и немецкая действуют. Немцы стараются бомбить все пути подвоза к Ленинграду, особенно станции и мосты единственной железной дороги и пристани на Ладожском озере. Заодно тщатся, как запасную цель, бомбить Ленинград. Но это удается редко и только их отдельным прорвавшимся самолетам.

А над путями сообщения воздушные бои каждый день. Недавно, после двухлетних — с начала войны — напрасных усилий, немцам удалось разрушить мост через Волхов. Пострадал, кажется, один пролет. Сейчас мост, насколько я знаю, уже восстановлен и движение поездов продолжается. В городе да и в армии о происшедшем на Волхове почти никто не знает.

Вообще болтовни, слухов в городе нет, население давным-давно попросту не интересуется слухами и сплетнями. Все привыкли к любым военным происшествиям, все уверены в главном: в победе. Мысль о том, что вдруг да взяли бы Ленинград немцы, не возникает ни у кого, она представилась бы каждому такой нелепицей, что вызвала бы только ироническую усмешку. Штурм?

Да, штурм возможен. Начала его допустимо ожидать — даже следует ожидать — в любой день. Но результат будет плачевный для гитлеровцев! Так мыслят все. А многие вообще не верят в то, что после сталинградского опыта немцы могут решиться на штурм Ленинграда…

— А вот наши летчики, — сказал мне вчера Тихонов, — разбили Нарвский мост, и немцам теперь приходится возить все в Лужскую губу морем, а мы их долбаем на море, им туго приходится.

Николай Тихонов, как всегда, оживлен, говорлив, охоч до длинных рассказов. Его все любят, с ним все почтительны и приветливы, и он, конечно, все это действительно заслужил своими работоспособностью и энергией. Честь ему и хвала!

Я уже упоминал, что недавно в Ленинград приезжал корреспондент агентства «Юнайтед пресс» — первый американский корреспондент за все время войны. Фамилия его Шапиро. Правда, он никакой не американец: в 1926 году он окончил Московский университет, и, не ведомо никому из нас как, позже оказался в Америке. Но факт — вещь неоспоримая: он прилетел в Ленинград как американский корреспондент — агентства, обслуживающего две тысячи американских газет. Прилетел на «Дугласе», с двумя сопровождающими его нашими офицерами. Пробыл здесь три дня, улетел. Н. Тихонов и другие возили его по городу, показывали разрушения, средства ПВО и многое еще, что интересовало его.

Американскому корреспонденту везло. В день посещения им, например, Кировского района туда не лег ни один снаряд. А накануне туда же легло шестьдесят… Такая же тишина была и в контрбатарейном полку Витте. Накануне этот полк подвергался яростному обстрелу несколькими батареями так, что даже все огороды были искрошены.

Тихонов говорит, у Шапиро создалось впечатление, что город разрушен наполовину. Сразу это нам кажется неправдоподобным. Но если подумать и присмотреться, то ведь и действительно, неповрежденных домов, у которых даже стекла уцелели, в Ленинграде осталось совсем немного! Просто мы привыкли и не замечаем многого. Да и мало ли таких разрушений и повреждений, какие не так уж бросаются в глаза!.. Конечно, если судить по цифровым показателям (кои, естественно, станут гласностью только после войны), город разрушен весьма основательно.

Внешне жизнь города мало чем отличается от жизни прошлого лета. Еще больше огородов — даже, например, на груде мусора, образовавшейся на улице Герцена у разрушенного (а ныне закрытого фальшивой фанерной стеною) дома, разведен огород! Кстати, на той фанерной стене разрисовывавшие ее художники вывели, как обычно выводится дата окончания постройки дома, цифру: «1942».

Да, печально выглядит городское «строительство» 1942 года! Фанерная стена, прикрывающая зияющий провал!

Торгуют магазины, особенно книжные. Прохожие невозмутимы, неторопливы.

Попадаются — правда, очень редко — хорошо одетые женщины. Но, конечно, не меньше половины всех проходящих по улицам — военные.

Медали «За оборону Ленинграда» далеко не у всех. Я бы на глазок сказал, что не больше десяти процентов прохожих имеют эти, на зеленой ленточке, медали. Это в общем немного. После войны, особенно в других городах, люди с медалью «За оборону Ленинграда» будут попадаться редко, хотя нам, сегодняшним ленинградцам, и кажется, что медаль эта — массовая. А через несколько лет в Ленинграде ее редко можно будет увидеть в толпе прохожих.

Тогда опять будут толпы прохожих. В наше время, идя по одной стороне улицы, всех людей, идущих по другой стороне, от одного до другого квартала, можно легко и безошибочно пересчитать — всегда окажется не больше двух-трех десятков. Причем, на таких улицах, как Невский, Литейный… Вот, оторвавшись на миг от моей записи, специально для проверки этого утверждения, выглянул в окно. На всем протяжении канала Грибоедова (по противоположной его стороне) от Невского до собора «На крови» насчитал пятнадцать прохожих. А по этой стороне — двух. Да на пешеходном мостике — одного. А ведь сейчас середина дня!..

Овощей в городе пока еще нет. Голодновато. Мне, например, той еды, что получаю я в столовой ДКА, явно не хватает, даже по количеству, не говоря уже о калорийности. Ужин и завтрак я теперь приношу домой и съедаю его зараз.

Вчерашние ужин и завтрак вместе едва наполнили небольшой горкой гороховой каши чайное блюдечко. Хлеба получаю теперь достаточно — 700 граммов (летняя норма).

Особенно не хватает сахару, — в месяц полагается мне 750 граммов, но дают его по талонам мелкими порциями, каждую в плотной бумажке, получается не больше полукилограмма в месяц. Ничего другого сладкого и понюхать не приходится. В столовой ДКА нам, питающимся, дают еды явно меньше нормы. Все это замечают, но както стесняются учинить скандал.

Городское население в массе своей также питается плохо — кроме тех, кто пользуется карточкой первой категории и дополнительной карточкой (то есть практически двумя нормами первой категории, — сахару, скажем, 1900 граммов, иногда частично заменяемого шоколадом). Но у гражданского населения есть возможность прикупать или «приобменивать» продукты на рынке. Нам, офицерам, и некогда и нельзя ходить на рынок. Я вот даже представления о рынке не имею. Вчера терапевт, осматривавший меня в гарнизонной поликлинике, искавший причину непроходящих болей, сказал, что у меня совсем нет жирового покрова, что я очень худ и несомненно истощен. Это так. Врач рекомендовал мне найти способы улучшения моего питания. Я усмехнулся.

Много курю. Досаждает постоянный бронхит…

Сейчас — четверть третьего. С полчаса назад обстрел города прекратился…

Всегда не хватает времени! За июнь месяц я написал и послал в ТАСС четыре крупных очерка, одну информационную корреспонденцию, два рассказа.

Передал весь этот материал и в Радиокомитет. Окончательно подготовил и вчера сдал (выверив гранки) в Гослитиздат книгу рассказов и очерков в десять печатных листов… А кроме того, потратил несколько трудных дней на приведение в порядок отцовской квартиры, на перевозку оттуда на своем, восстановленном мною велосипеде нужных мне вещей, на налаживание квартирного быта… А велосипед мой, приобретенный в 1921 году, валявшийся в разобранном виде, теперь очень помогает мне — экономит время и силы.

Глава шестая

В Пятьдесят пятой армии

Теплоход № 19 — Обстрел Усть-Ижор — Школа снайперов — Исполнение клятвы мести — Колхоз имени Макса Гельца — Сторож пристани — В прифронтовом поезде

(Рыбацкое, Овцино, 55-я армия. 3–6 июля 1943 г.)

3 июля, 6 часов вечера. Ленинград

Борт теплохода № 19 — а попросту, в мирное время, этот теплоход назывался речным трамваем. Покачивается у пристани «Площадь Декабристов», перед отходом в Рыбацкое, куда я решил поехать, чтобы побывать в 55-й армии, у снайпера Тэшабоя Адилова, и в редакции газеты «Боевая красноармейская» (редактор ее — Досковский).

Над пристанью — Исаакий, на фоне черных грозовых туч. Медный Всадник закрыт мешками с землей, заделан деревянными щитами, а скала обведена земляным, сейчас зеленеющим холмом.

В сквере огородов нет, потому что весь он таит в себе блиндажи и землянки; здесь всюду зенитные батареи. У набережной против Адмиралтейства — эскадренный миноносец, прикрытый зеленой маскировочной сетью, тянущейся на берег к деревьям бульвара. Ветер колеблет поднятый на корме бело-голубой военно-морской флаг. Моросит дождь. Нынче была гроза. И старушка, ожидающая отплытия, услыхав внезапные раскаты грома, беспокойно взглянула на небо.

— Это гроза, бабушка!

— А кто их там разберет! — с сомнением сказала старушка.

Вот заработали моторы, и мы пошли вверх. Проходим мимо эсминца, он выкрашен вдоль в два цвета: нижняя полоса под цвет гранитной набережной, коричнево-серая, верхняя — обычная, стального, военно-морского цвета. Прошли под мостом, идем мимо Зимнего, обгоняя серую военную моторную лодку, с распущенным бело-голубым флагом. Против Эрмитажа — ледокол «Ермак» (закрыт сетями, и не узнаешь!), сторожевой пароходишко, буксировщик, баржа, а дальше, уже против Петропавловской крепости, — длинный, двухтрубный крейсер, расписанный желтыми, рыжими, серыми полосами… Нева — сера. Небо — серо.