Николай Карпов - Крым — Галлиполи — Балканы Страница 28

Это послание могло означать только одно: французское руководство решило воспользоваться тем, что уходит значительная часть самых боеспособных войск, и переселить всех оставшихся из города в палатки, ужесточить условия проживания и тем самым усугубить стремление поскорее покинуть Галлиполи на условиях, диктуемых французами. В ответ на это Кутепов, наоборот, на места эвакуировавшихся тут же перебазировал части и подразделения из полевого лагеря.

Оставшиеся с нетерпением ожидали вестей от тех, кто убыл на Балканы. Но неожиданно раньше других пришло сообщение из Бразилии. Подтвердились самые худшие опасения, зародившиеся еще во время отправки, прошедшей в обстановке непонятной скрытности и почти насильно. В Галлиполи вернулся один из офицеров, выехавших в конце апреля с теми, кто принял статус беженцев, — это были в основном семейные офицеры. Его рассказ полностью воспроизводит в своем дневнике штабс-капитан Г. Орлов. «Пароход "Рион", на котором отплыли "бразильцы", — пишет он, — из-за неисправности вынужден был вскоре пристать к острову Корсика. Часть беженцев сразу же покинула пароход и разъехалась по острову в поисках работы, главным образом на огородах и виноградниках. Остальные разделились на три группы. Одна, в которой было около 450 человек, во главе с полковником Брагиным, в конце июля все же отплыла в Бразилию на пароходе "Аквитания". Вторая, во главе с полковником Жилинским, вслед за ними отплыла туда же на пароходе "Трансваль", а третья, ее возглавил полковник Меркулов, тоже осталась на острове»{221}.

По словам рассказчика, уезжавшим в Бразилию перед отплытием с Корсики говорили, что каждая семья получит там участок земли в 23 гектара, семена для посадки, инвентарь для обработки почвы и деньги, чтобы продержаться до сбора урожая; что русские колонисты будут жить трудовой «коммуной» со своим выборным старостой, судьей, учителями и даже смогут иметь свое небольшое вооруженное подразделение для обеспечения порядка.

Как только беженцы приплыли в Бразилию, выяснились и подоплека столь странной вербовки добровольцев, и намерения вербовщиков. Инициатором отправки семей беженцев, оказывается, выступал некий состоятельный генерал Баскаков, планировавший приобрести в Бразилии крупные кофейные плантации. Он вступил в соглашение с полковниками Жилинским, Брагиным, Пятницким и Меркуловым, чтобы заполучить с их помощью несколько тысяч дешевых рабочих рук. Но из-за местных законов, о которых не знали заговорщики, эти планы расстроились. Генералу Баскакову как иностранцу не разрешили закупать землю. Группа полковника Брагина, прибывшая первой, вынуждена была принять закрепленные письменно условия местных арендаторов. Согласно этим условиям с беженцами заключался контракт на четыре месяца для работы в одиночку или группами не более шести человек на плантациях в 500—600 километрах от места высадки (г. Сан-Паулу). Работать надо было по двенадцать часов в сутки, оплату получать не деньгами, а их заменителем — бонами, за которые можно было кое-что купить, но только в лавке своего же арендатора. Как правило, заработанного хватало только на оплату питания, жилья, посуды и инструмента. По истечении срока контракта все оставались должниками арендатора и уволиться уже не могли.

Чтобы не ходить пешком за несколько километров от плантации до выделенных бараков, переселенцы вынуждены были жить в кукурузных шалашах, спать на голой земле, страдать от лихорадки и земляных вшей. Испытав все тяготы такой жизни, прибывшие с первой группой отправили в Сан-Паулу гонца, чтобы предупредить других беженцев. К этому времени стала известна и еще одна малоприятная подробность. По существующему в Бразилии законодательству, если эмигранты в течение пятнадцати дней не могли найти работу, их ссылали на строительство железной дороги в штат Матегрос, где была уже настоящая каторга.

Узнав обо всем этом, вторая группа прибывших после размещения в эмигрантском лагере стала требовать отправки назад, в Европу. Сам руководитель группы, полковник Жилинский, бросил людей и устроился где-то в Сан-Паулу. Такой же путь избрали еще 30—40 человек русских беженцев. Настойчивые требования желающих вернуться в Европу все же были удовлетворены: сначала их отправили в Рио-де-Жанейро, а потом переправили снова на Корсику. Возвратившийся офицер сообщил и другую деталь этой эпопеи: «Многие русские эмигранты, уехавшие в Бразилию раньше, начиная с 1905 г., узнав об отъезде галлиполийцев обратно в Европу, умоляли их взять с собой. За билет на пароход предлагали все свои сбережения»{222}. Но и на Корсике мытарства вернувшихся не закончились. Все, кто не смог устроиться на работу, были насильно посажены на пароход без объявления конечной цели назначения. Быстро распространился слух, что пароход следует в Советскую Россию. Среди русских начались волнения, их поддержала команда парохода, потребовав, чтобы всех отвезли обратно в Турцию. И хотя согласие властей было получено, в него мало кто поверил. Во время захода в порты Мессина и Мальта некоторым на шлюпках и спасательных кругах удалось бежать. В конце концов пароход прибыл в Константинополь, где основная масса беженцев сошла на берег, а около 350 человек вернулись в Россию{223}.

Распространенные потом в лагере, эти сведения оправдали решение Врангеля и Кутепова до последнего сохранять армию как боевую единицу. Переход на положение беженцев ничего хорошего не сулил.

Переезд войск на Балканы проходил не без осложнений. Ранее уже упоминалось об инциденте в порту при отправке парохода в Бразилию. Не меньший резонанс среди галлиполийцев и французского гарнизона вызвал конфликт между русским и французским офицерами, едва не закончившийся дуэлью. Это произошло во время посадки на корабль, увозивший русских в Болгарию. Существовал порядок, по которому семьи вывозились раздельно, и французы тщательно следили за его соблюдением. Но некоторые жены, опасаясь, что их отправят не в ту страну, куда уезжают мужья, вместе с ними пытались проникнуть на борт корабля, переодевшись в мужскую военную форму. Так поступила и жена полковника Малевинского, но следивший за погрузкой офицер французской комендатуры лейтенант Буше заметил ее и в грубой форме выдворил с корабля.

Возмущенный этим полковник Малевинский прислал к французу секундантов, но тот вызова не принял. Письмом на имя старшего секунданта, генерала Карцова, он сообщил, что в решении этой проблемы он не свободен, так как был при исполнении обязанностей по службе, и решение о его участии в дуэли может принять только его начальник, командир французского батальона. После этого лейтенант Буше был спешно откомандирован в Константинополь, а французский комендант сообщил генералу Кутепову, что между французами и русскими могут быть только служебные отношения, кроме того, русские получают французский паек и, следовательно, занимают подчиненное положение, а потому дуэль невозможна{224}.

Ответ Кутепова был тверд и прямолинеен. «В вопросах чести, — пишет он 11 августа 1921 г. полковнику Томассену, — никакое подчинение и никакие угрозы не могут заставить нас забыть ни своего личного достоинства, ни, в особенности, традиций нашей армии, знамена которой находятся в нашей среде. В этом отношении, конечно, никакие соображения о пайках и т. п. не могут повлиять на наше поведение… Международное и уголовное право всех культурных наций всегда выделяло и выделяет вопросы чести в особый кодекс, нравственно обязательный для каждого офицера и дворянина»{225}.

После этого секунданты Малевинского составили протокол, где было сказано, что в условленное место в назначенный час лейтенант Буше не прибыл и не представил основательных причин своего отсутствия, и это расценивается как трусость{226}.

Описанный случай, как и многие ему предшествующие, серьезно повлиял на отношение офицеров и солдат к Кутепову. После высадки с кораблей и назначения его командиром корпуса расхожим было мнение о нем как об абсолютно бездарном военачальнике, который не сумел командовать в боевой обстановке, никогда не жалел людей, напрасно погубил много жизней, бесцельно изматывал лучшие части, не дорожил опытными кадрами и никогда о войсках по-настоящему не заботился. У многих были еще свежи в памяти картины бегства из Новороссийска, где весной 1920 г. Кутепов проявил далеко не лучшие свои организаторские качества{227}.

Теперь же, под конец «галлиполийского сидения», многие начали понимать, что только благодаря поистине железной воле этого генерала войскам удалось выжить. Упусти он вопросы дисциплины и порядка, армия в лучшем случае превратилась бы в толпу беззащитных беженцев, которые вскоре оказались бы в концентрационных лагерях за колючей проволокой. Ему удалось навести воинский порядок и, опираясь на сплоченность своих частей, противостоять всем попыткам распылить армию. Поворотным и весьма заметным событием стало предъявление французами своего мартовского ультиматума о роспуске войск. Решительность и твердость Кутепова тогда сильно подняли его авторитет среди солдат и офицеров.