Платон - Суд над Сократом (Сборник исторических свидетельств) Страница 28

92. Ныне подобного рода люди обвиняют Сократа; я же встал на защиту его и продолжу речь свою, надеясь удостоверить вас в той истине, что и мысли, и дела Сократа были для умов горожан не менее полезными, чем больному лекарство. Сейчас рассказать хочу поподробнее о беседах философа с юношами афинскими, — вашими, сограждане, сыновьями; ведь эти-то беседы и считает Анит пагубными чрезвычайно; но коль скоро не удастся мне хотя бы единственного из судей в правоте истца разубедить, готов я с Сократом рядом встать и правосудию ответить.

93. Итак, слышали юноши из уст Сократа, например, следующее: "Одиссей в Хиосе велит рядовых воинов подвергнуть порке, когда видит в них готовность бежать; военачальников же отвращает от малодушия словами, причем мягкими. Боюсь, напрасно Гомер о поступке таком нам поведал, ибо справедливость для всех одна и от высоты положения не зависит; то есть, коль скоро намерение дезертировать — преступно и достойно телесного наказания, то подвергнуться каре должны были все воины без разбора. Если ж минутная слабость в битве не более чем ошибка, каковую исправить должно, упреком иль разъяснением, то поступил герой поэта против справедливости, одних лишь побранив, а других побив". Возможно, кто-то из Гомерова рассказа сделает вывод, что человек влиятельный по природе превосходит всех прочих, хотя много раз поступки доблестные и благородные совершались людьми, не облеченными высшей властью. Простолюдин, бывало, вел себя по-геройски, а вождь — недостойно.

94. Кто насмехался над прорицаниями Кассандры, позоря ее пред афинянами, и обрек войско тем самым на великое бедствие? — Один из его предводителей[144]. Почему не вспомнил о том Одиссей — по рассеянности иль, может, был глуповат? Но тогда и вовсе права решать не имел. А если в рассказе Гомера правды нет, а одна лишь выдумка, то ложью его, как и всякою, не один Одиссей оклеветан, а все мы обмануты.

95. Еще говорил Сократ так: "Берегитесь принять за истину рассказанное Гомером об Автолике[145]. Ибо, называя мошенника любимцем Гермесовым, считает поэт его безнаказанность результатом обильных жертв. А ведь богам дары смертных не в диковинку-но много ли припомните случаев, чтоб поспешили они с благодарностью?"

96. Что скажешь, Анит? Я повторил Сократом сказанное, и какой же пагубой слова мои на собравшихся отзовутся? Да никакой, лишь направят афинян к пользе взвешенного раздумья. Чем оскорбил я, сограждане, правосудие, открыв слуху вашему Сократово предостережение? Не будучи сам поэтом, не завидовал он их славе, а стремился лишь к одному: научить собеседников наблюдательности и осторожности, так, чтобы странствовали они по просторам поэзии с духом свободным. Ибо легко на тропинке, к пропасти ведущей, неумелому оступиться, если признает он мудрость и опытность проводника невозбранимыми, так что и слабого голоса сомнения в душе своей испугается.

97. Однако Анит вне себя от ужаса, будто земля разверзлась, раз некий афинянин иных мест уроженцев здравомысленнее оказался, требует Сократа, о поэзии размышляющего, в руки Одиннадцати отдать, и считает себя притом спасителем юношей от крамолы. И все же, соберись, о Анит, с духом, и ответь нам на сей раз правдиво: знаешь ли ты человека, который слышал явственно, как Сократ Одиссея за способ рядовых воинов вразумления нахваливал, и поучал юношей при этом: "Вот и ты с людьми богатыми и влиятельными будь осторожен и терпелив, а с бедняком не церемонься?" Может, представишь суду свидетеля, из круга собеседников Сократа изгнанного за несогласие с нравоучением?

98. Но говорит обвинитель, вконец, видно, запутавшись, что не верил Сократ в силу собственных доводов и подкреплял их, для убедительности, изречениями поэтов великих. В ответ не преминул бы я заметить, как сильно обмолвка Анита противоречит прежде им сказанному; ибо выходит из слов твоих, что обвиняемый питал-таки к поэтам уважение, — но умолкаю, ибо во сто крат доказательнее, чем я иль кто бы то ни было, ответит тебе призываемый мною свидетель.

99. Внимайте, мужи-афиняне! В трудный наш час, во мраке сомнений дорогу к истине не найдя, чьей помощи взыскуем и, вдохновленные оракулом, свершаем славные дела и величайшие подвиги?

100. Им, Аполлоном Пифием[146], владыкою над Акрополем, основателем и покровителем города, судьею всем судьям, отличен Сократ средь прочих мудрецов, чьи знания и ум вы превозносите — да, этими дарами благословлял бог многих и прежде Сократа. Его же направил на путь исследования истины, назвав задачи сей наидостойнейшим. И хотя с того дня всепроникающая сила мудрости его обрела очевидность, не возгордился Сократ своей избранностью, не стал высокомерен с завистниками, лишь вынуждал любого спорщика истине уступить.

101. Так вот: когда говорил Сократ, ведающий о Дельфийском провозвестии, с юношами афинскими, что за нужда была ему помощи искать у Пиндара, Симонида[147] — да кого ни назови? Коль скоро знаешь, что сами судьи правоте твоей свидетели, не станешь выбирать сих из числа людей ничтожных, с корыстной душою. Замысли Сократ недоброе, мог и так успокоить опасающихся впасть в грех кощунства: "Вспомните: это Пифия говорит моими устами, а чрез нее прорицающий у подошвы Парнаса бог. Богом я назван первым из мудрых, и кто мне возразит — богохульствует". Слышал ли кто нечто подобное от Сократа? Даже Анит не дерзнет утверждать сию ложь, пусть запасся оной в избытке.

102. Говоришь ты, Анит, что юноши, силе слова учителя покорные, Сократа почитали более отцов и смотрели свысока на старших братьев? Выходит, убеждал он их истиной — не одними афоризмами. Но, может, огорчались отцы и братья, ожесточаясь в душе? И, не зная, как детей своих образумить и спасти от искушения, взывали афинские граждане к судьям, дабы остановили те Сократа в его недобром промысле?

103. Нет, не приведешь ты нам в пример отца, что отрекся от сына, ибо тот Сократовыми поучениями бесповоротно был испорчен. И о муже предусмотрительном не расскажешь, который сына держал под замком, дабы спасти его от влияния пагубных слов, произносимых на площади. Ибо не было таких, Анит. Не видели афиняне в рассуждениях Сократа и следа тлетворности, понимали как должно слова его о воровстве, об осквернении святилищ, и об оправданной хитрости. Так как знали и сами, что иной раз все это — не преступление: скажем, если диктуется интересами войны. Любой из нас военачальника, перехитрившего противника, поставит выше того, у кого на обман смекалки и духу не хватило. Ибо обвести врага вокруг пальца — справедливо.

104. Знаменитый Фемистокл обманом прославил себя дважды: возвел Длинные Стены[148] и тем спас Афины, затем — и всю Грецию. Вот и врач, по нашему разумению, вправе утешить больного ложкою лжи. А иной раз атлет, крепкий телом, в спасительном снадобье не меньше больного и слабого нуждается, и обману рад, когда бремя правды ему не по силам.

105. В чем преступен Сократ, славя Меланта[149] за победу, хотя завоевана она с помощью лжи, — не шла ли речь тогда о жизни и смерти? В чем злоумышляет обвиняемый, когда хвалит Одиссея за похищение Палладия[150]? Разве не украли прежде троянцы у Менелая самое ценное из всего им имеемого?

106. Да и кому придет в голову, что Сократ, юношам о том рассказывая, учит их вести себя с согражданами и друзьями так же, как с воинами вражеской армии? У кого недостало б рассудка урок пропустить мимо ушей, иль указать учителю, что поведение, достойное похвалы на поле сражения, в мирной жизни не имеет обыкновения считаться примерным? Думаю, любой из участников беседы, слыша, как одобряет Сократ мошенничество, понимал преотлично, что говорит он об обстоятельствах войны с троянцами и только. Поступок, который расценили б мы в иное время как бесчинство, на войне подчас и оправдан — и покорив враждебный город, афинянин, лаконец, и откуда б ни был воин родом, не щадит его, опустошая иногда и святилища, ибо считает завоеванное противника имущество божественной себе наградой.

107. Но коварная изобретательность Анита переходит все пределы, когда уверяет он: Сократ-де хвалил эллинов за хитрость, и Фиеста средь прочих, чем отцов наших оскорбил. Не дает обвинителю покоя мысль, что недостаточно смысл сказанного Сократом о троянцах или предводителе беотийцев в ложном свете представить, дабы согласились вы, судьи, признать обвиняемого оплотом порока — и еще толику лжи добавляет — авось, и она сойдет за правду. Однако, всем, кто хоть сколько-нибудь знает Сократа, ясно, что никогда не поставил бы он в один ряд, об эллинах говоря, Одиссея с Мелантом и Фиеста.

108. Даже и по рассеянности. Не находилось места в речах Сократовых злу и коварству, ибо чист был от них мудрец душою.

109. Но что удивляться безделице, если находим в обвинениях Анита и нечто, во сто крат большего негодования достойное? А именно, такое утверждение: "Он учит лжеприсяге". И это говорит обвинитель о человеке, который, правду слов своих подтверждая, покой божества клятвою бременить не спешит — и иную, земную, тварь[151] свидетелем истины призывает, советуя и согражданам попусту священные имена не тревожить? Кто поверит абсурду? Вот, скажем, если встретим мы человека, который и издали на воду взглянуть боится, вообразим ли себе, что в разговоре с приятелем обсуждать он станет тонкости мореходного ремесла?