Елизавета I - Кэролли Эриксон Страница 28

История получила широкую огласку, и толковали ее в однозначно зловещем смысле: Сеймур вознамерился убить короля, регента и Марию, а затем жениться на Елизавете и стать таким образом королем Англии. Пэджет называет его «величайшим мошенником» и бандитом, у которого было «больше амбиций, чем ума и даже простого здравого смысла», по из его слов явствует, что адмирал не мог рассчитывать на помилование именно потому, что до настоящего преступника — хитрого и коварного — он не дотягивал. Отыскали и допросили его союзников и сообщников, против него самого был выдвинут длинный перечень обвинений. Над всеми ними нависла фатальная угроза.

Через несколько дней после ареста адмирала в Хэтфилде появилась небольшая группа людей, судя по виду, явно посланных туда с каким-то важным делом. Услышав об их прибытии, казначей кинулся, словно загнанный заяц, в свои апартаменты. Руки его тряслись, лицо побелело от страха. Один слуга припоминает, что выглядел он «бледным и потерянным», заламывал руки и говорил жене: «Лучше бы я не родился на свет». Перри ничуть не сомневался, что эти люди посланы по его душу и над жизнью его нависла смертельная угроза. Перед тем как его арестовали, он успел сорвать с шеи цепь — знак занимаемой должности, а с пальцев — кольца, усыпанные драгоценными камнями. Должно быть, их вместе с другими драгоценностями захватила в Лондон жена, отправившаяся туда вслед за беднягой Перри.

Не успев укрыться, не успев обратиться за помощью к своей повелительнице, не успев даже перемолвиться словом, Перри, Кэт Эшли и еще один слуга попали в руки угрюмых стражников, спешно доставивших их в столицу.

Глава 8

Страшна хромизна,

Страшна кривизна,

Ужасны шрамы от ран,

Но так не страшна

Безобразность сама,

Как ум, обращенный в обман!

Разбирательство — это был еще не официальный допрос — началось тотчас же. Кэт Эшли и Перри не успели еще отвезти далеко от дома, как Елизавете пришлось отвечать на вопросы, что связывает ее с Сеймуром. Она была совершенно ошеломлена происходящим и только отрицательно качала головой. Потом она несколько пришла в себя, и на следующий день подтвердились худшие из ее опасений.

Роберт Тайритт, хитрый и циничный дознаватель, которого Совет послал в Хэтфилд добиться от Елизаветы всей правды, начал осаду с уловки. Он позаботился о том, чтобы письмо, якобы посланное одной из придворных Елизаветы ее подругой, а на самом деле сфабрикованное им самим, попало в руки принцессы. Из него она узнала о судьбе своих приближенных: Кэт и Перри заключены в Тауэр.

Прочитала она это письмо в присутствии леди Браун, одной из доверенных своих фрейлин, а та передала ее реакцию Тайритту. По ее словам, Елизавета «сильно расстроилась» и залилась слезами. Выплакавшись, она взяла себя в руки и задала леди Браун главный вопрос: признались ли в чем-нибудь Эшли и Перри?

Скорее всего леди Браун сказала, что ничего не знает, и Елизавета, которой растерянность теперь не мешала мыслить трезво и ясно, попыталась сообразить, в каких достаточно безобидных проступках могли сознаться ее приближенные. Сделав вид, что хочет лишь узнать всю правду, она послала за Тайриттом, намереваясь выведать, что же все-таки сказали своим тюремщикам Кэт и Перри.

Начала она с двух небольших признаний, которые не могли иметь сколько-нибудь серьезных последствий. Первое — в приписке к одному из своих посланий Сеймуру она заметила, что Перри можно «доверять» во всем. Но относилось это вовсе не к каким-то тайным замыслам, речь просто шла о том, чтобы подыскать ей жилище в Лондоне. И второе — миссис Эшли предостерегала милорда адмирала против приезда в Хэтфилд, дабы «избежать возможных кривотолков». Впрочем, даже и это не понравилось Елизавете — нет и не может быть никаких «кривотолков». Но в любом случае нельзя такую мелочь ставить в вину человеку.

Тактика Елизаветы была Тайритту совершенно ясна, и он без дальнейших умолчаний раскрыл ей всю серьезность ситуации, призвав «подумать о собственном достоинстве да и о нависшей опасности, ибо Елизавета всего лишь подданная короля». Далее, воспользовавшись тем, что она сама заговорила о Кэт Эшли, Тайритт принялся нудно рассуждать, какая это безответственная и бесчестная особа, не только нескромная и неумная, но еще и морально испорченная, да и Перри не лучше. Если Елизавета откровенно во всем признается, он, Тайритт, убежден, что, «учитывая ее молодость, все и зло и позор» Совет переложит на плечи этих двоих.

Но если Тайритт решил, что Елизавета воспользуется, как неразумное дитя, возможностью спрятаться за спиною других, а уж тем более близких ей людей, то он сильно ее недооценил. «По лицу видно, что она виновна», — докладывал он регенту, добавляя, что Елизавета упрямо твердит, что ни в какие тайные переговоры с Сеймуром ни Кэт, ни Перри не вступали. И у него такое ощущение, что простыми угрозами и гневными речами на Елизавету воздействовать не удастся. «Коль скоро речь идет о миссис Эшли, — писал он, — она выдержит любые штормы».

И тем не менее Тайритт продолжал давить на Елизавету, заходя с разных сторон, пытаясь — отказавшись наконец от политики прямых угроз — взять мягкостью, лишь бы отыскать слабое место. И он нашел его. «Доброе убеждение» взамен гневного окрика все-таки сработало, во всяком случае, Тайритту показалось, что таким образом он «начинает входить к ней в доверие». Действительно, Елизавета сделала серьезное признание: у нее была долгая беседа с Перри, в которой казначей спрашивал, готова ли она выйти за Сеймура, если Тайный совет одобрит этот брак. «Это доброе начало, — отмечал Тайритт, — надеюсь, и дальше все пойдет в том же духе».

Три дня он неустанно задавал вопрос за вопросом, но на четвертый увидел, что заходит в тупик. Не то чтобы Елизавета замкнулась, напротив, тон бесед сделался почти дружеским, по его словам, «более дружеским, чем когда-либо с самого момента моего здесь появления», особенно после того как он передал Елизавете письмо от регента (тут тоже не обошлось без хитрости: письмо действительно было адресовано Елизавете, но Тайритт якобы показал ей его, «преодолевая сильное внутреннее сопротивление», мол, «если бы не обстоятельства, и за тысячу фунтов этого бы не сделал»; Тайритту показалось, что Елизавета восприняла этот шаг как «большое одолжение»).

Однако же чем дальше, тем яснее становилось, что она