Леонид Милов - Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса Страница 29

В свое время эти многообразные явления весьма емко были охарактеризованы как «социальные проявления антагонизма производственных отношений». Но здесь помимо проявления антагонизма ярко представлены и эмоции, и восприятия, и оценки крестьян и дворовых людей.

Главное же состоит в том, что в этой среде становилось заметным явлением и безразличное отношение к своему собственному хозяйству, безразличие к удручающей перспективе своей собственной жизни и жизни членов своей семьи.

Столь крайняя и болезненная реакция крестьянина-труженика зарождается в условиях, когда вместо 1–1,5 десятин (в двух полях) более или менее тщательной вспашки он вынужден (и барин понуждает к этому!) пахать вдвое — втрое больше. Но там, где нужно вспахать 3–4 раза, он вынужден пахать 2 раза, а то и единожды. Там, где, как минимум, тщательная подготовка к севу возможна лишь при пяти — шестикратном бороновании, он вынужден бороновать 1–2 раза («А обыкло боронить худу: семя едва покрывается земля»)54. Однако сознание столь вынужденной небрежности может привести, в конце концов, к нервному срыву, ожесточению, отчаянию и т. п. В итоге такие крестьяне «Божия наказания, голоду, бед, болезней и самой смерти не чувствуют», «о воскресении мертвых, о будущем Суде и о воздаянии каждому по делам подумать не хотят и смерть свою за покой (!) щитают»55. На наш взгляд, именно отсюда идет тот крестьянский «атеизм», о котором писал В.Г. Белинский в знаменитом письме к Н.В. Гоголю («годится — молиться, не годится — горшки покрывать!»). Только это в действительности не атеизм, а трагическая апатия и к жизни, и к Богу.

В инструкциях управителям вотчин крестьяне такого типа находятся постоянно в поле зрения. Причем речь идет не о барских работах, где небрежение и лень часто встречаются, а о собственном хозяйстве крестьян. Так, В. И. Татищев пишет: «…в худых экономиях то не смотрят за крестьянскою работою, когда они обращаются в собственной свой работе, понеже от лености в великую нужду приходят, а после произносят на судьбу жалобу». И кто «к работе ленив будет, тех сажать в тюрьму и не давать хлеба двои и трои сутки»56. В инструкции дворецкому Ивану Немчинову Артемий Волынский (1724 г.) настоятельно предписывает, чтобы каждый крестьянин после барского урока на себя вспахал «против того вдвое», «не отговариваясь тем, что посеять нечем или не на чем пахать, понеже на то им определяется ссуда». «И тако всеми мерами ленивцев принуждать и накрепко того за ними смотреть»57. В «Учреждении» гр. П.А. Румянцева предусмотрена борьба с теми же явлениями: «За нерачительными о себе крестьянами… накрепко смотреть, чтоб оные земель своих без посеву не покидали, или исполу посторонним не сеяли и в протчем дом свой не разоряли»58.

Обычно в такой практике историки видели консервирующие уравниловку действия помещиков. Однако если не забывать, что мы имеем дело с обществом, обладающим ярко выраженным экстенсивным земледелием, требующим непрерывного расширения пашни, с обществом, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве был постоянным и неутолимым в течение целых столетий, несмотря на более или менее стабильный прирост населения страны, то ракурс оценки не может не измениться. Ведь в условиях, когда общество постоянно получало лишь минимум совокупного прибавочного продукта, оно объективно стремилось к максимальному использованию и земли, и рабочих рук. И суровые рычаги принуждения — для той эпохи объективная необходимость. Тот же А. Волынский, глубоко изучивший поведение крепостных крестьян разбираемой нами группы, писал: «Токмо есть еще такие плуты мужики, что нарочно, хотя бы он мог и три «лошади держать, однако держит одну, и ту бездельную, чтоб только про себя ему самую нужду вспахать, без чего прожить нельзя. И хотя бы и невейной хлеб есть, только меньше ему работать»59. В условиях безнадежной нерентабельности продукции Нечерноземья данное поведение весьма логично. В этом гигантском регионе крестьянский труд всегда был и сверхнапряженным, и непривлекательным, так как, по словам кн. М.М. Щербатова, «худым урожаем пуще огорчается и труд [свой]…«в ненависть приемлет»60.

Таким образом, система крепостного права объективно способствовала поддержанию земледельческого производства там, где условия для него были неблагоприятны, но результаты земледелия всегда были общественно-необходимым продуктом. М.М. Щербатов, вполне понимая, что большая часть тогдашней России лежит в зоне неблагоприятного климата, считал, что внезапная отмена крепостного права (речь шла об обсуждении в 60-х годах XVIII в. вопроса о крепостном состоянии крестьян) приведет к массовому оттоку крестьян, ибо они оставят неплодородные земли и уйдут в земли плодородные. «Центр империи, место пребывания государей, вместилище торговли станут лишены людей, доставляющих пропитание, и сохранят в себе лишь ремесленников…»61

Следовательно, крепостничество теснейшим образом связано с характером земледельческой деятельности российского крестьянства, оно органично свойственно данному типу социума, ибо для получения обществом даже минимума совокупного прибавочного продукта необходимы были жесткие рычаги государственного механизма, направленные на его изъятие. А для этого стал объективно необходимым и определенный тип государственности, который и стал постепенно формироваться на территории исторического ядра России.

Долгое время в нашей историографии, и прежде всего в трудах Б.Д. Грекова, проблема становления крепостного права решалась как один из вариантов «второго издания» крепостничества в странах к востоку от Эльбы. Разница была лишь в том, что страны к востоку от Эльбы действительно были втянуты в складывающийся европейский аграрный рынок, развитие которого стимулировалось развитием промышленного капитализма на Западе Европы. Что же касается Русского государства, то при отсутствии в XVI в. экспорта зерна историки выдвинули идею формирования внутреннего хлебного рынка, что вызвало к жизни такую форму феодального товарного хозяйства, как поместье. Рыночная функция поместья, в свою очередь, вызвала резкое усиление эксплуатации крестьянства в виде полевой барщины, что в конечном итоге привело к торжеству крепостного права. Отсюда происходил взгляд на крепостничество, как на «нисходящую фазу» феодализма в России, что привело к лихорадочным поискам «всероссийского рынка», начиная с XVII в., поискам капитализма и т. д. В этой связи представляется весьма необходимым уделить внимание специфике происхождения крепостничества в России.

О происхождении крепостничества

Поскольку крепостничество в России существовало в течение многих столетий, составляя одну из коренных особенностей русского феодализма, то причины возникновения крепостничества скорее всего следует искать не в пределах тех или иных конкретно-исторических ситуаций, а в факторах наиболее фундаментального характера, связанных с особенностями в становлении и развитии феодальных отношений, в частности феодальной земельной собственности и хозяйства.

К числу таких факторов мы в первую очередь должны отнести многовековое существование в России общины. Основной причиной жизнедеятельности русской общины была ее несравненно более важная, чем в Западной Европе, роль в организации земледельческого производства, что обусловило ее большую внутреннюю прочность и влияние. Главной предпосылкой к этому была, как уже говорилось, специфика природно-климатических условий.

Сравнительно большая производственная роль древнерусской общины, в отличие от германского варианта марки, давала лишь простор развитию имущественной дифференциации, основывающейся, главным образом, на накоплении движимого имущества. Пауперизация, вероятно, была обусловлена, в основном, лишь сравнительно низким уровнем развития производительных сил в сельском хозяйстве. Размах пауперизации сдерживался силами той же общины, и пошедший по миру крестьянин редко оставался без земли. В Древней Руси вследствие этих причин аллодиальное владение, на наш взгляд, как исторически значимое явление не состоялось.

Процессы классообразования в древнерусском раннефеодальном обществе характеризовались по преимуществу не разложением общины, а генезисом господствующего класса в недрах государственного аппарата (например, в лице дружинного компонента), поскольку государственность в Древней Руси, по всей вероятности, развивалась как внутренняя потребность жизнедеятельности «нации», т. е. совокупности восточнославянских племен в период завершения разложения первобытнообщинного строя.

Эволюция господствующего класса древнерусского общества — это трансформация «слуг народа» в кооперацию господ, над народом, процесс необычайно медленный, занимавший огромный многовековой период. Лишь в завершающей фазе этот процесс был осложнен и форсирован волнами завоеваний и покорении соседних союзов племен и государственных образований, шедшими из исторического ядра Киевского государства.