Игорь Курукин - Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного Страница 29

Должность эта при мнительном царе и завистливых опричниках была, надо полагать, многотрудной и рискованной — чего проще обвинить приказного дельца в «корыстовании» или злонамеренной «поноровке» налогоплательщикам? О конце жизни «особного» царского казначея сведений не сохранилось, но, кажется, Угрим Львович Пивов сумел избежать крушения; во всяком случае, ни в описаниях казней, ни в синодиках опальных его имя не встречается{32}. Известно только, что в опричнине состояли его родственники: сыновья Владимир и Михаил и ярославские помещики-братья Роман, Василий, Пётр и Дмитрий Михайловичи. Карьеру сделал только Роман Михайлович, который служил в заменившем опричнину «дворе», в 1578 году получил думное дворянство и на склоне лет постригся в ростовском Борисоглебском монастыре под именем старца Рафаила.

Следующим опричным казначеем стал дьяк Путила Михайлов, ведавший до того Поместным приказом, занимавшимся распределением земельных владений среди служилых людей. Видимо, Михайлов пользовался доверием государя, поскольку в 1564 году именно он читал москвичам грамоту удалившегося в слободу царя. Однако прослужил он в опричнине недолго — уже в следующем году покинул этот свет уже в качестве инока (то ли опричный дьяк принял постриг перед смертью, то ли ушёл в монастырь раньше, ведь после нахождения на такой должности ему явно было что замаливать). К тому времени дьяк сумел пристроить к службе во дворе сына Никиту — правда, на одну из низших должностей, поддатней (помощником) к третьему саадаку (лук и колчан со стрелами). За придворными чинами тот не гнался, пошёл по стопам родителя и стал дьяком — и не прогадал: и жизнь сохранил, и состояние сделал, и по душе покойного батюшки («по приказу отца своего Путала Михайловича, а во иноцех Сергия») дал вклад в московский Богоявленский монастырь — подмосковное село Нефимоново с девятью деревнями, отнюдь не последнюю из своих вотчин{33}.

Очень может быть, что, заводя опричнину, царь Иван поначалу не собирался устраивать в ней какие-либо органы центрального управления, подобные уже существовавшим к тому времени в государстве. С начала XVI века из отдельных поручений-приказов, дававшихся боярам и другим слугам князя, стали вырастать специальные государственные учреждения. К середине столетия действовала уже система важнейших общегосударственных приказов: Разрядный (Генеральный штаб), Посольский (тогдашнее Министерство иностранных дел), Ямской, Большого прихода, Разбойный (Министерство внутренних дел); существовал и особый Челобитный приказ, принимавший жалобы на работу других органов управления. Таким образом, XVI век стал временем рождения российской бюрократии — иерархической лестницы профессионалов-управленцев, назначавшихся сверху вниз и не подлежавших контролю со стороны управлявшихся ими подданных.

Становление приказной системы, конечно, отвечало духу времени — без неё управлять раскинувшимся на тысячи вёрст Московским государством было невозможно. Нарождавшаяся социальная сила, опиравшаяся на владение информацией, знание законов и новую «технологию» управления с помощью писаной бумаги, неизбежно должна была потеснить у кормила власти старую знать. Не случайно главный идейный оппонент Ивана IV, князь Андрей Курбский, упрекал царя в том, что он ищет себе опору в чиновничестве, возвышая его в ущерб знати: «Писари же наши руския, им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхецкого роду, ни от благородна, но паче от поповичев или от простого всенародства». О том же писал другой политэмигрант, стрелецкий голова Тимофей Тетерин, ливонскому наместнику боярину Михаилу Морозову: «Есть у великого князя новые верники (доверенные люди. — И.К., А.Б.) — дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину себе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».

Оно, конечно, так. Но ведь крайне чувствительный к попыткам умаления своего достоинства государь и сам не мог не замечать могущества приказной машины. Каково было стремившемуся к безграничной власти Ивану Васильевичу сознавать, что и он, носитель божественной воли, всё же зависит от вовремя поданного доклада или должным образом составленной выписи? По сути, они подталкивали гордого самодержца к принятию определённого решения, но проверить содержание представленной ему информации он мог далеко не всегда. Мы не говорим уже о необозримых возможностях, открывавшихся перед приказными крючкотворами и делавших в бесписьменном обществе беззащитными перед силой «бумаги» не только простого мужика или посадского, но и знатного боярина.

Немец-опричник Генрих Штаден красочно и подробно описывал злоупотребления московских приказных людей и их начальников:

«…на Казённом дворе были Микита Фуников, Непрей Хозяин Тютин и дьяк (канцлер) Григорий Кокуров. Они получали все деньги из других приказов (канцелярий) — доход страны. Они, в свою очередь, давали распоряжения о выдаче из казны каждому по благоволению и повсюду забирали у простого народа третий пфенниг, с лихвой набивая мошну и одновременно представляя отчёт великому князю в полном порядке. Микита Романович сидел в приказе (канцелярии) подклетных сел: это дворы, которые относились к дворцовому хозяйству; как он там хозяйничал, о том никто ничего поперёк не толковал. Причина: так как он приходился зятем (шурином) великого князя.

В Поместном приказе были Путила Михайлович и Василий Степанович. Эти двое хорошо набивали свою мошну. Которым было назначено просто выделять имения, те были вынуждены половину покупать у этих двоих. А кто не имел что дать, тот не мог и ничего получить.

Иван Григорьевич были в Разрядном приказе (военной канцелярии). Которые князья и бояре давали в эти приказы деньги, тех не записывали в разрядный список. А кто не мог дать денег, тот должен был отправляться, даже если ничего, кроме палки, не мог принести на площадь для смотра. В этой канцелярии ведали всеми польскими делами.

Иван Булгаков сидел в денежной канцелярии. Деньги, поступавшие из других городов и областей, здесь считали и взвешивали так, что всякий раз одна монета из пятидесяти попадала в карман раньше, чем их заносили в ведомость, а в том, что канцелярия выдавала, всегда не хватало десятой деньги.

В канцелярии по делам об убийствах (Разбойном приказе. — И.К., А.Б.) сидел Григорьевич (вероятно, Григорий. — И.К., А.Б.) Шапкин. И если кто был пойман во всей стране — в областях, городах, деревнях и на больших дорогах, совершивший там убийство и задолжавший деньги (он должен был откупаться), того подучивали, чтобы он обвинял купцов и богатых крестьян, будто бы те помогали ему убивать. Так эти важные господа добывали деньги».

Штадена удивляло, что взятки чиновникам нужно было давать по всякому поводу, даже для того, чтобы войти в приказную избу. Немец делал неутешительный вывод: «Эти князья, великие бояре, облечённые властью, дьяки, подьячие, приказные и все, имевшие власть, были нанизаны друг на друга и повязаны друг с другом, как звенья в цепи. А когда один из них совершал большой грех, заслуживавший смерти, то во власти папы (митрополита. — И.К., А.Б.) было освободить его от рук судебного пристава и отпустить без наказания. И кто чинил разбой, убийство, кражи и бежал с добром в монастырь, тот был в монастыре свободен, как на небесах, в то время как он воровал деньги из казны великого князя или грабил на дороге то, что принадлежало великокняжеской казне. Одним словом, все светские и церковные господа, нажившие свое добро неправедно, усмехаясь, говорили: „Бог дал“»{34}.

Осуждая приказные безобразия, опричник-иноземец связывал воедино жадных дьяков и подьячих с князьями, «великими боярами» и потворствовавшим им церковными властями. Но в грамотах, которые будущие опричники читали москвичам в декабре 1564 года от имени отбывшего в слободу царя, говорилось о том же — об «изменах боярских и воеводских и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государьству его до его государьского возрасту после отца его блаженные памяти великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всеа Русии»: «И царь и великий князь гнев свой положил на своих богомолцов, на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на околничих и на казначеев и на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей опалу свою положил в том, что после отца его… в его государьские несвершеные лета бояре и все приказные люди его государьства людем многие убытки делали и казны его государьские тощили, а прибытков его казне государьской никоторой не прибавляли, также бояре его и воеводы земли государьские себе розоимали, и другом своим и племяни его государьские земли роздавали». А духовные пастыри, «архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася с бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людми, почали по ним же государю царю и великому князю покрывати».