Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей Страница 29

Анализируя ход разработки и принятия основных начал судебной реформы в правительственных верхах, В. Набоков отметил, что «по таким кардинальным вопросам, как вопрос о введении суда присяжных или о несменяемости судей, или о гласном и устном производстве, или об учреждении суда кассационного, все были согласны между собою, — и представители новых взглядов, убежденные сторонники либеральных начал судебной реформы, не встречали противодействия (по крайней мере, явного) со стороны таких людей, как граф Панин, свободных от каких-либо заподозрений в склонности к либерализму»{307}.

Тем не менее по целому ряду вопросов уже в Государственном совете были внесены изменения в подготовленный проект «Основных положений преобразования судебной части в России». В частности, особым порядком ведения политических дел делалась попытка вписать в новую судебную систему III отделение. Так, еще при рассмотрении названного проекта в соединенных департаментах Государственного совета было решено изъять из компетенции присяжных заседателей рассмотрение дел о государственных преступлениях, учредив суд сословных представителей. Аргументация, содержащаяся в журнале Общего собрания Государственного совета, отражает полицейскую заботу о «незрелом» русском обществе. Там отмечалось, что политические преступления «не всегда и не во всех членах общества возбуждают такое отвращение, какое возбуждают другие преступления, особенно если прикрываются ложною наружностью мнимого желания общественного блага». Передать такие дела на суд присяжных означало бы «оставить государство, общество и власть без всякой защиты»{308}.

Не менее важный и болезненный для общества вопрос — о наказании за преступления и проступки только по суду — был решен с оговоркой, фактически сохранявшей почву для произвола тайной полиции. При рассмотрении статьи I «Основных начал уголовного судопроизводства» (эта статья содержала гарантии неприкосновенности личности) трогательную заботу о III отделении проявил В.Н. Панин. Из дневниковой записи Д.А. Ровинского о заседании департаментов Государственного совета видно, что 3 сентября 1862 г. министр юстиции потребовал предоставления права Министерству внутренних дел и III отделению «забирать в тюрьму и подвергать надзору в виде предупреждения преступления». Это относилось к тем политическим преступлениям, когда «доказать нельзя, что он опасное делает». Его нельзя «судить, а достав[ить]… в тюрьму целесообразно…»{309} Итогом обсуждения явилось принятие примечания к статье I, в котором определялось: «Административная власть принимает в установленном законом порядке меры предупреждения и пресечения преступлений и проступков»{310}.

Совместно с В.Н. Паниным В.А. Долгоруков выступал в Общем собрании Государственного совета за сохранение права императора утверждать приговоры судов по делам о лишении дворянства, чинов, орденов и т. п. Несмотря на то что большинство членов совета были за равенство дворян перед судом, император поддержал мнение меньшинства, видимо, не желая «без особой нужды трогать то, что выставлялось как некая сословная привилегия»{311}.

В то же время безуспешным было отстаивание ими требования о сохранении практики предания гражданских лиц военному суду по обвинениям в восстании, насильственном сопротивлении распоряжениям правительства и подстрекательстве военнослужащих к нарушению их обязанностей. Это положение было оставлено только для местностей, объявленных на военном положении{312}.

После высочайшего утверждения (29 сентября 1862 г.) и обнародования «Основных положений» вопрос о соотношении деятельности III отделения и системы нового судоустройства не был еще окончательно прояснен. 6 ноября 1862 г. для шефа жандармов в III отделении была подготовлена специальная записка, в которой отмечалось, что грядущая судебная реформа «не останется без огромного влияния на деятельность как государственной администрации вообще, так и органов высшей наблюдательной полиции в особенности». В документе прежде всего отмечалось расширение компетенции судебных органов за счет деятельности административных властей: как путем прямой передачи из ведения администрации в судебное ведомство, так и за счет сокращения определенных законом случаев возможного административного вмешательства.

Далее автор записки касался практики рассмотрения политических дел: «Точно так же правительство может без опасения предоставить преобразованным судам обсуждение политических преступлений и проступков, не прибегая, как прежде, ни к военному суду, ни к учреждению чрезвычайных комиссий. Здесь нельзя не заметить, что последние годы III отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, применяясь к потребностям времени, само усвоило постепенно образ действия, отличный от прежнего и заключающийся в том, чтобы возникающие дела по важным политическим преступлениям направлять к судебному рассмотрению». Подобное заключение любопытно не только как признание факта эволюции методов действия тайной полиции, но и как свидетельство возрастающего доверия правительственных сфер к обществу, убеждения в том, что гласное рассмотрение дела и наказание по суду будут поняты и поддержаны.

Должна была сократиться и сфера деятельности жандармских штаб-офицеров: «… учреждение мировых судей сделает ненужным примирительное разбирательство в жандармских управлениях дел гражданских, а со введением гласности в судах, секретный надзор в губерниях чрез жандармских офицеров утратит часть своего прежнего значения, так как об отправлении правосудия правительство получит возможность иметь сведения иными путями». Главная идея записки заключалась в обосновании возможности сохранения в неизменном виде жандармской организации, так как «помимо судебной части останется много предметов, за которыми в интересах правительства иметь через особые органы постоянное бдительное наблюдение на местах, особенно с развитием общественных отношений»{313}.

Как видим, грядущая судебная реформа внушала оптимизм не только образованному обществу, лелеявшему мысль об избавлении от административного произвола, но и руководителям самого одиозного института российского абсолютизма — III отделения. Они достаточно уверенно смотрели в будущее, вполне резонно полагая, что спрос на тайные услуги не уменьшится.

Правительственный курс не был до конца последовательным. После принятия в 1864 г. Судебных уставов продолжала существовать Следственная комиссия, работа которой противоречила уставу уголовного судопроизводства. В начале 1870-х гг. руководители III отделения признавали, что оно «при новых Судебных уставах поставлено в совершенную невозможность действовать самостоятельно в делах политического свойства»{314}. Это положение «поправил» закон 19 мая 1871 г., установивший производство дознаний по политическим делам жандармами и начавший законодательное наступление на судебную реформу{315}.

Наряду с конкретными вопросами совершенствования и новой организации «хозяйственного механизма для удовлетворения местных нужд и потребностей» земская реформа подспудно преследовала и политические цели. Она «была для правительства в первую очередь средством консервации самодержавной формы правления, предоставления обществу самоуправления на низшем, провинциальном уровне, чтобы не допускать его в столицу»{316}. По мнению министра внутренних дел П.А. Валуева, «необходимо было положить предел возбужденным по поводу образования земских учреждений несбыточным ожиданиям и свободным стремлениям разных сословий»{317}.

Проект реформы в июле-октябре 1863 г. обсуждался на заседаниях соединенного присутствия департамента законов и государственной экономии Государственного совета с приглашением ряда высших должностных лиц, в числе коих был и В.А. Долгоруков. 14,18,19 декабря 1863 г. проект рассматривался в Общем собрании Государственного совета и 1 января 1864 г. «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» было утверждено императором.

Не случайно главным предметом спора стал вопрос о составе земских учреждений, поскольку, по словам участвовавшего в обсуждении Д.А. Милютина, круг деятельности земств обусловливался их составом. Считая конституционные проекты неприменимыми для российской действительности того времени, Д.А. Милютин вполне определенно противодействовал идеям ограниченного представительства П.А. Валуева — В.А. Долгорукова. Д.А. Милютин и его сторонники в Государственном совете при обсуждении реформы стремились в будущем растворить заявлявшую о себе в дворянских собраниях помещичью фронду в более демократичном составе земских собраний, а ее политическую активность направить на разнообразную хозяйственную деятельность. И хотя высочайшее одобрение получила позиция Д.А. Милютина, вполне определенно заявлявшего, что «земским учреждениям не дается значения ни политического, ни сословного; а лица, способные к занятию делами хозяйственными, каковыми должны быть дела земских учреждений, находятся во всех классах»{318}, его политические оппоненты настойчиво отстаивали интересы высшего сословия дворянства.