Тихон Семушкин - Чукотка Страница 29

ИЗ ДНЕВНИКА ДЕЖУРНОГО ВОСПИТАТЕЛЯ

Записи учительницы

"10 января 1929 года.

Все острей и острей чувствуется незнание чукотского языка. Мы совершенно безоружны. Мой переводчик Алихан не всегда под рукой, к тому же он часто и сам не уясняет себе все то, что я хочу сказать.

Алихан устает от постоянных переводов.

- Скоро мой язык устанет разговаривать, - жалуется он. - Наверно, я разговариваю больше всех на земле.

И действительно, Алихан сначала выслушивает меня, затем переводит ученикам, а после этого переводит их ответ. Видно, что ему очень надоела эта "работа", так интересовавшая его вначале. Алихан очень гордился тем, что новости, сообщенные мною, он узнавал первый. Теперь это его не интересует, и он становится неактивным переводчиком. Нагрузка для такого мальчика, как Алихан, очень велика. Но что же делать? Другого выхода у меня нет.

Часто приходится прибегать к далеко не совершенным способам обращения с детьми: мимике, жестикуляции. Но что это все значит? С грустью ловишь себя на мысли: что ты за воспитатель, если не можешь провести с ребенком беседу, которая могла бы оказать на него влияние?

Не помогают и фразы, сказанные на исковерканном чукотском языке. Нередко скажешь что-нибудь по-чукотски невпопад, и это вызывает смех детей.

Мне понятно, почему они смеются, и я пытаюсь объяснить причину моего плохого разговора. Говорю им, что скоро я научусь "лучше разговаривать по-вашему". Все они кричат:

- Карэм, карэм, ты не научишься, потому что ты русская, а все русские разговаривают по-нашему смешно. Потом ты женщина, а говоришь по-чукотски как мужчина. Это очень смешно.

И, вспомнив какое-либо слово, неудачно сказанное мною, они дружно принимаются хохотать.

Мое положение становится ненормальным: я - учительница, и вдруг становлюсь предметом насмешек со стороны своих учащихся. Правда, эти насмешки носят незлой характер. Пока приходится со всем мириться.

Воспитательная работа при таком положении хромает, если не на обе ноги, то на одну-то во всяком случае. Замедляется и темп учебной работы. Например, чтобы показать приемы правильного письма, приходится объяснять не всему классу, а к каждому ученику подходить по очереди и по нескольку раз молча демонстрировать.

С первого дня, как только мне пришлось столкнуться с учениками нашей необычной школы, я сразу почувствовала все трудности работы. Эта новая, незнакомая обстановка выбивает меня из колеи. В педагогическом техникуме, где я училась, все мои познания и представления о народе, среди которого приходится работать теперь, были очень невелики. Я знала, что этот народ живет на Крайнем Севере, в Арктике, занимается охотой и разъезжает на собаках. Вот и все.

Вступая на путь новой и ответственной работы, необходимо иметь какую-то точку опоры. Эта опора заключается в знании быта, в изучении чукотского языка. Без этого работа вызывает неуверенность, сомнение.

Хочется много работать, для того чтобы воспитывать этих новых, советских людей, будущих строителей социалистической тундры. И это желание поднимает настроение; тебя все больше и больше влечет к этим милым и приветливым "мохнатым" ребяткам".

Записи учителя

"15 февраля 1929 года.

Все же нам не повезло. Очень трудно прививать культурные навыки чукотской детворе. Недошедший пароход еще более осложнил нашу работу. В самом деле, какой порядок может быть в ученической столовой, когда у нас нет даже мисок? Суп разливается в чайные чашки, а деревянные ложки почти одинакового диаметра с чашкой. Школьники оказываются на положении лисицы в гостях у журавля. Я объяснил ученикам, что у нас плохо с посудой: пароход не дошел до культбазы и купить теперь негде. После этого не успел я отлучиться на минутку в учительскую, как увидел, возвратившись, такую картину: на столе море супа; костюмы, лица - все измазано супом; кругом стружки. Ребята, вооружившись ножами, в один миг обстрогали ложки, приспособляя их к чайной чашке.

Они со всей серьезностью на лицах заняты изготовлением подходящих ложек.

- Теперь ложками можно доставать суп с самого дна чашки, - говорит один "деревообделочник", показывая свою изуродованную ложку.

Некоторые по неосторожности откололи почти половину ложки - и тоже довольны. Половина ложки свободно входит в чайную чашку, и они с восторгом доедают суп.

22 февраля 1929 года.

Во время вечернего чая было обнаружено несколько чайных чашек, не совсем чисто вымытых. Некоторые школьники заявили свою претензию к дежурным. Эта претензия меня крайне удивила, так как грязь обычно их мало смущает. Ребята говорят об этом, видимо, для того, чтобы понравиться мне. Они уже знают, что учителя - сторонники чистоты, и поэтому стараются поддерживать ее не для себя, а для учителя. Ну, пусть хоть с этого начинают. Потом войдет в привычку.

Рультуге-первый лукаво посмотрел на меня и, обращаясь к дежурному ученику, сказал:

- Почему ты плохо вымыл чашку? Когда я дежурил, ты пил из чистой чашки.

Трое дежурных приняли этот справедливый упрек молча и с недоумением. Они даже не пытались защищаться, не понимая: в чем, собственно, дело?

По моему предложению выбираются три плохо вымытые чайные чашки и ставятся на середину стола. Они у всех на виду, и ребята ждут: что же будет с этими чашками?

- Придется, вероятно, им самим пить из грязных чашек, - говорю я ученикам.

Грязные чашки пододвигаются к дежурным. Молча они берут их. Дежурных смущает не грязь, а самый факт плохой работы.

- Вымойте чашки хоть для себя, - говорю я.

- А мы можем пить и из таких, - заявляет один из дежурных.

- Нет уж, идите на кухню и вымойте их как следует.

Сконфуженные дежурные берут каждый свою чашку и очень неохотно направляются в кухню.

Ручки многих чашек откололись. Все хотят пить чай из чашки с ручкой. Кто же отбивает ручки у чашек? Я попросил виновников поднять руки. Они честно сознались.

- А почему Тает-Хема не подняла руку? Ведь у нее тоже чашка без ручки, - сказал Рультынкеу.

- Ручку отбила не я, - горячо возразила Тает-Хема. - Рультынкеу ударил по ручке ложкой, от этого она отвалилась. Вина не моя, хотя чашка и стояла против меня. Я только плохо караулила чашку. Надо было мне держать ее в руках.

Ребята согласились, что она, пожалуй, в самом деле не виновата.

28 февраля 1929 года.

Сегодня наконец удалось установить таинственное "вредительство". Входя в школу, я заметил группу учеников, стоявших на скамейках вокруг лампы. Они с интересом рассматривали разбитое стекло лампы и вздрагивающее пламя фитиля. В широкой части стекла зияла дырочка. Увидев меня, школьники слезли со скамеек и разошлись.

Ко мне подбежал Лятуге. Он энергично показывал на дырочку в стекле, а потом на учеников. Видно было, что он жаловался на них. Ему надоело ходить и просить новые стекла.

Было совершенно очевидно, что школьники намеренно разбивали ламповые стекла. Все же я склонен думать, что они это делают не из шалости, - они охвачены "духом исследования". Стекло они видят впервые, а как же не узнать все свойства его!"

* * *

Прочитав эту запись учителя, я вызвал школьницу Тает-Хему поговорить с ней о ламповых стеклах.

Выбор пал на нее потому, что она любила поговорить и откровенно рассказывала о всех школьных событиях.

Бойкая девочка, с очень красивым лицом, Тает-Хема была любимицей всей культбазы. Она часто забегала в квартиры сотрудников в надежде получить конфеты или еще какие-либо подарки. Этим ее немного избаловали, но это же обстоятельство сделало ее исключительно общительной с русскими. Она держала себя свободно, без тени смущения, и часто даже шутила. Ей было лет девять, но она была самая развитая и самая большая проказница.

Тает-Хема охотно вошла в учительскую и села на стул, с интересом ожидая вопроса. Каждый раз, когда с ней происходила беседа один на один, она была очень довольна. Тает-Хема знала, что школьники толпятся около двери и с большим нетерпением ожидают ее возвращения. Конечно, ей решать рассказать или не рассказать про разговор. Некоторое время она будет молчать, испытывая их терпение, а потом расскажет подробно, со своими добавлениями.

Тает-Хема с самым серьезным выражением лица сидит и молчит. Она сгорает от любопытства: зачем ее позвали, какой будет разговор?

- Ну, что же ты ничего не спрашиваешь? - говорит она наконец, не в силах совладать со своим любопытством.

- Сейчас, сейчас, Тает-Хема! Вот напишу записку, тогда поговорим.

- Спрашивай же скорей! - нетерпеливо говорит она.

Но я намеренно медлю.

- Расскажи, Тает-Хема: отчего так часто бьются у нас в школе ламповые стекла?

Тает-Хема делает лукавые глаза и смеется.

- Наверно, "келе" делает дырочки в стеклах. Он всегда что-нибудь портит.

На лице у нее появляется таинственное выражение. Она поднимается со стула и, погрозив мне пальцем, шепчет:

- Подожди немножко!