Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) Страница 29

остановил его и весенний ледоход. Туда Карпо Подвисоцкий, козак-шляхтич, доставил

ему челны из-за Порогов. Въ

*) По другим известиям, убиты были еще: Дульский, герба Налэнч, радомский;

Станислав Лащ, герба Правдич, белзский; ИИалчовокий, герба Орел, заторский.

**) По другим известиям, 300.

***) В военном деле препятствие.

102

,

козацких купах, по известиям Жовковекого, преобладали два мнения: одни хотели

бежать за московский рубеж, другие—к татарскому хану, е тем чтобы, отдавшись на

„его ласку", воевать с Татарами Иолыну. Не смотря на выраженную королю готовность

ходить войною на Москаля так же, как и на Татарина, Наливайко направил общее

бегство за Днепр к Суле, которой роменские берега Москва называла своими.

К Жовковскому пришли между тем контингенты панов Потоцких и Ходкоишчей.

Молодой Ходкович, в то время еще православный, в сообществе православного князя

Кирика, захватил задний козацкий полк шляхтича Кремпского в Каневе, в день

Воскресения Христова, и так как опустошители Волощини и других православных

областей праздновали светлый праздник пьянством темным, как ночь *), то

православные ходковичане и кириковцы перебили u перетопили в Днепре

православных валивайцев. Вера здесь, как н во всех козаконанских усобицах, были ни

при чем.

Лиовковский уже и тогда знал, что козаки побегут в Лубни, хотя они стояли еще на

Днепре в нерешимости, броситься ли им в счастливую для валивайцев Белоруссию,

или в старинную Половецкую землю, в „поле незнаемое", по выражению варяжского

певца. Козаки позаботились о том, чтоб отнять у своих преследователей все средства к

переправе, и несколько перевозных суден затопили в Днепре. Но лишь только

направились к Переяславу, киевские мещане указали панам затопленные козаками

судна и предложили Жовковскому свои услуги. Козаки вернулись, под

предводительством Лободы, отрядом, довольно сильным для наказания „киянъ“ за

измену козацкому делу; но было уже поздно. Тогда Лобода вступил в словесные

переговоры с Жовковским, сидя в челне на Днепре. Жовковекий согласился пощадить

Козаков только под условием выдачи Наливайка и его сообщников. Наливайцы были в

козацком войске сильнее лободинцев, и переговоры не привели ни к чему. Пато старый

сечевик, шляхтич Кремдский, с пятью сотнями запорожцев, послушался совета

Жовковского и держался в стороне от Иадивайкова бунта, пока наконец был вынужден

присоединиться к заднепровским беглецам. Другой шляхтич, Додвысоцкий,

запорожский адмирал, не согласился оставить наливайцев без опоры и держался с

морскими чайками на Днепре, готовый к их услугам.

*) Украинская пословица: „ИИЪЯНЫЙ, як ничъ“.

.

103

Для наблюдения за ним, коронный полевой гетман оставил на Русском берегу

Днепра каменецкого старосту, Яна Потоцкого, а сам перешел на Татарский, В

Переяславле был замок, построенный уже давно киевским воеводою Константином II

Острожским. Но пограничные замки, под ведомством князя Василия, как известно,

пришли в крайний упадок. Город, лежавший между болотистых речек, Альты и

Трубежа, мог бы служить, пожалуй, точкой опоры для козацкой орды; но Жовковский с

каждым днем увеличивал свое войско прибывавшими к нему в помощь панами, а

козаки побросали склады припасов позади себя на Русской стороне Днепра и набрали с

собой козацких жен с детьми. Осада для них была бы гибельна. Наливайко и Лобода

бежали далее, к реке Суле.

Истребленные на Днепре паромы и байдаки, сверх затопленных, не скоро могли

быть восполнены новыми. Жовковский, как по отой, так и по другим причинам,

простоял на киевских высотах несколько недель, наконец переправился через Днепр, и

не застал уже в Переяславе Козаков.

Тогда Лубны были еще молодою, едва шестилетнею колонией. Основал ее, на

старинном урочище, воевавший с Косинским князь Александр Вишневецкий, и

иаименовалч>, по своему имени, Александровым. Не трудно было вытеснить Козаков

из новой колонии; но за местечком Александровым текла обильная затонами и

мочарами река Сула, а через нее шел длинный деревянный мост, перемежаемый

„греблями^ и дививший тогдашних инженеров, как чудо строительного искусства.

Козаки решили — перейти за реку, сжечь позади себя мост, воспользоваться

замедлением панов для дальнейших своих „утековъ*. Из-за Сулы легко было им

направиться и в московские придонецкия пустыни, пуда через 42 года бежал

прославленный у наст* Остраишца, и в низовья Днепра, куда мужественно

ретировались его действительно славные соратники. Но Жовковский из своего

становища под Супоем, писал, в половине мая, что будет преследовать Козаков хоть бы

„за московским рубежем, хоть бы и под Черным морем. Он просил только королевского

на то соизволения. Не скоро пришло оно к нему; но достойно замечания, что реляцию о

своей решимости Жовковский послал опять через того Русина, галяцкого каштеляна

Гойского, на устное донесение которого так много рассчитывал при начале своей

гояитвы, и которого родной брат сражался вместе с Вишневецким и другими панами

против Косинского под Пятком.

104

.

Коронный полевой гетман настиг Козаков еще в Лубнах. оная все их замыслы,

искусным распоряжением перевел за реку Сулу, через незабытый тогда еще Вгтовтов

брод, часть артиллерии и конницы; под начальством того Струся, которому было так

тесно от Наливайка в его старбстве, и перегородил „утикачамъ“ дорогу, как в

Московию, так и в Татарию. Между тем как потомок воспетых в древних думах братьев

Струсей совершал отважное, крайне рискованное дело свое, Жовковский занимал в

Лубнах Козаков заманчивыми для них переговорами; потом вытеснил их из местечка

на левый берег Сулы, не дал им при этом зажечь моста и, преследуя по пятам, поставил

бегущих между двух своих лагерей. Волей и неволей должны были они окопаться на

урочище Солонице, верстах в пяти от Лубен. Одной стороной своего табора примкнули

козаки к болотистому берегу Сулы; три остальные стороны четвероугольника выходили

в чистое поле.

В конце русского мая борющиеся силы стояли одна против другой во всеоружии

боевых средств и были готовы с обеих сторон на подвиги выносчивости, которою

козаки брали больше всего, по которой у соратников Жовковского было столько же, как

и боевого искусства. Наливайко, Лобода и присоединившийся к ним Кремпский

насчитывали у себя до 8,000 народу, кроме женщин и детей. Но Жовковский утверждал,

что в козацких окопах не больше 2,000 добрых воинов; остальных называл он кашею.

Коней боевых и ездовых было у них 10,000, пушек 21; большой запас оружия и

аммуниции. У панов набралось до 5,000 пехоты и кавалерии с 15 пушками: войско

сравнительно многочисленное.

Задача осаждающих состояла в том, чтобы лишить Козаков продовольствия и

принудить голодом к покорности; задача осажденныхъ—в том, чтоб утомить,

неприятеля вылазками, обмануть его бдительность и выскользнуть из панских рук,

подобно тому, как Наливайко, царь козацкой завзятости и гений козацких „утековъ*,

выскользнул из рук Жовковского в прилуцкой дуброве.

На Солонице, в том и другом становище, собрался цвет нашего малорусского

рыцарства, составлявшего польскую славу и польское бесславие. На Солонице среди

нас было весьма мало коренных Поляков, за исключением людей, ополячившихся

посредством веры. К числу таких Полонусов принадлежал и сам панский

фельдмаршал. Под его предводительством лучшие из нас бились против худших за

древнюю культуру днепровских Полян, под-

.

105

нятую из упадка политическим слиянием их с Поляками привислянскими,

озаренную просвещением Италии и Германии, стремившуюся к высшим идеалам

общественной свободы. Под знаменем конституционного государства и

цивилизованного общества стояли здесь против домашней орды люди обеих

национальностей, дослужившиеся впоследствии до высших дигнитарств. Были среди

них и православные строители (или ктиторы) церквей и монастырей, этих

единственных тогда устоев русского элемента в борьбе с объединителями двух

несоединимых вер, оказавшейся гибельною для Польши.

Как в начале знаменитого похода отвечали паны на зазыв полководца равнодушным

молчанием, так под конец спешили к нему с контингентами свовми, уразумев ясно,

чего должны ожидать в будущем от „украинского своевольства*.... Только князья

Острожские не прислали сюда своих всегда многочисленных почтов, находя, вероятно,