Андрей Снесарев - Жизнь и труды Клаузевица Страница 29

Конечно, вполне законно стараться помочь правительству или его заставить быть справедливым, доставляя ему советников, посланных от разных классов населения, но если какое-либо учреждение и способно пропитать политику государства мудростью, энергией и постоянством, то это, прежде всего, министерство и государственный Совет, сформированные согласно крепким принципам и облеченные авторитетом. Со стороны таких властей никогда не будет препоны для энергичной воли крупного властителя и всегда [будет] поддержка и руководительство для властителя слабого; это истинные органы политической деятельности, совершенно не похожие на народные собрания, где больше заняты прекрасными речами, чем нужным делом.

Парламент, как его себе мнят немецкие демократы, оказывает на общественное мнение злое влияние, он повергает души в постоянное беспокойство; он заставляет думать каждого, что государство нуждается в его непосредственной помощи, как будто эта болезненная агитация и страсти болтунов и наглецов могут принести хоть какую-нибудь пользу охране общих интересов. Важно не то, чтобы граждане принимали непосредственное участие в руководстве делами, но чтобы, не посвящая все свое время исключительно своей частной жизни, отдавали бы себе отчет в больших интересах, национальных и постоянных, следили бы за политикой правительства и свидетельствовали бы о своем удовлетворении или недовольствии.

Удовлетворение или недовольство народа, относительно чего не трудно будет ориентироваться, внушали [бы] правительству те меры, которые нужно принять для общего блага.

Особенно автора смущали некоторые события, вроде Вартбургских празднеств[252] и убийства Коцебу, а с другой стороны такие беспочвенные, но полные огня и демагогии проповеди, как книга Гёреса; и он задается вопросом, неужели в обстановке Пруссии имеются аналогии с картинами, пережитыми Францией до революции[253].

Пересчитавши состояние Пруссии (большие налоги, упадок торговли, дурную жатву 1816 г., вызвавшую ужасный голод…), он находит его довольно безотрадным, но все эти горести характера временного, а в целом население имеет полные данные быть удовлетворенным; главная причина их волнения — только пустота некоторых болтунов, страшно желающих играть роль и иметь аудиторию.

В своей боязни демагогических идей Клаузевиц доходит до совета правительству взять в более прочные руки народно-учебное дело, иначе либеральные педагоги испортят детей раньше, чем последние сами научатся ценить жизнь своим здоровым фактическим чутьем.

Эта политическая боязнь свобод и революции, как известно, была достоянием первых трех десятилетий XIX века, и философ военный в этом случае не представлял собою исключений. Как известно, на конгрессе в Карлсбаде Австрия, например, упрекала Пруссию, что она является очагом демагогии, да и ее армия будто бы заражена прискорбным духом независимости[254].

На этом неожиданно обрывается манускрипт. Судя по свободе, с которой Клаузевиц выражается по адресу канцлера Гарденберга, министра финансов Бюлова и князя Меттерниха, можно быть уверенным, что трактат не предназначался для ближайшего опубликования.

Резюмируя политическое существо мемуара, можно сказать о мыслях Клаузевица следующее: в стране монархической правительство законодательствует без народа, но для народа; оно не слушает пустых требований, но оно не противоречит ни одной из действительных социальных сил; оно присутствует при их игре, при нарастании одних и падении других; оно учитывает соотношения сил и направляет их борьбу в духе равенства, стараясь сделать ее мирной; правительство выдвигается над нацией и руководит ею, но с глубоким ее знанием и стараясь представить собою ее в целом.

Этот интересный документ своим содержанием столь далек от наших дней, что подойти к нему с современной оценкой невозможно, но как историческая рама он очень поучителен, а для Клаузевица очень характерен. Сохранить свежую голову и чутье правды в те годы, когда все мечтало о конституциях и парламентах, для этого действительно надо было многое наблюдать и сохранить всю устойчивость умозаключений, но с другой стороны, жить пережитками просвещенного абсолютизма после революции было слишком отстало и для консервативного Клаузевица. Мы многое поймем, если не упустим из виду, что перед нами думы военного человека, крепко жившего еще под обаянием Фридриха II и воспоминанием о нравственном иге Наполеона… Пруссия, по его чувству, все еще оставалась на вулкане, а в этом случае и парламент, и демагогия рисовались автору недостаточно надежными спутниками для неукоснительной подготовки к войне.

Крупнейшие исторические труды

К этим годам пребывания Клаузевица в роли директора Академии относятся его наиболее крупные и наиболее разработанные исторические труды. Так как они не являются преддверьем его главного труда, поскольку, по-видимому, созданы одновременно с последним, то с принятой нами точки зрения они представляют уже меньший биографический интерес. Для полноты картины трудов мы скажем и об этих работах несколько слов. Эти труды: «Поход 1814 года во Франции», «Поход 1815 года во Франции» и «Кампания 1799 года в Италии и Швейцарии».

Первый труд[255] — «Feldzug von 1814 in Frankreich» — состоит из двух частей: из небольшого обзора событий похода (Übersicht des Feldzugs von 1814 in Frankreich) и из критики операций (Strategische Kritik des Feldzugs…). Вторая часть разбивается в свою очередь на два отдела: рассмотрение планов сторон и критика их выполнения.

«Поход 1814 года» по своей осведомленности не отличается от остальных трудов, но в нем бросается в глаза большая систематичность стратегического анализа. Очевидно, он был писан тогда, когда программа труда «О войне» была обдумана, намечены были главные вехи, и терминология уже отчетливо уложилась в голове писателя. Намечая, например, план наступающих, он рассматривает его по такой программе:

1. Основания для наступления.

2. Сфера наступления или кульминационный пункт победы.

3. Объект наступления в пределах этой сферы.

4. Время.

5. Пункт атаки.

6. Крепости.

7. Частные предприятия.

8. Операционные линии и базис.

На то же намекает определенное высказывание теоретических положений, например: «По нашей теории деление сил при атаке допустимо лишь тогда, когда связанные с этим выгоды несоразмерно велики…» Это прямо из книги «О войне».

Подробности[256] для нас интереса не представляют, чувствуется, что автор события post factum[257] подгоняет довольно упрямо под свою теорию, несколько забывая про те моральные факторы, о которых он так много говорит в этой же самой теории.

Второй труд — «Der Feldzug von 1815»[258] — представляет по сравнению с другими уже более совершенную форму. Он заключает в себе свыше 200 страниц, и это — только для пяти дней кампании. На этот раз Клаузевиц является уже достаточно осведомленным; он, между прочим, пользуется реляцией об этой кампании, написанной на острове С[вятой] Елены, прибывшей во Францию неизвестным путем и напечатанной в 1820 г.[259]

Клаузевиц во многом согласен с Наполеоном, но все же основная тенденция осудительная: она сводится к тому, чтобы доказать, что император в этой кампании вел себя, как отчаянный игрок[260].

Наконец, большой труд — «Die Feldzüge von 1799 in Italien und der Schweiz»[261] — занимает особое место среди других и по характеру изложения, и по специальной природе войны, которая в нем трактуется. Эта работа, в момент ее публикации, дала повод к полемике между Клаузевицем и Жомини. Последний, задетый во многих местах, жаловался, что прусский писатель очень многое взял у него.

В своем вступлении Клаузевиц приводит мотивы, побудившие его написать этот труд: «Две кампании, имевшие место в 1799 г. в Италии и Швейцарии, не могут быть отделены одна от другой… Обе принадлежат к наиболее важным и поучительным во всей военной истории. В них мы видим действующими четырех главнокомандующих с большим именем: Суворов, эрцгерцог Карл, Моро и Массена; среди генералов второй категории мы, с одной стороны, видим Лекурба, Макдональда, Жубера, Сульта, Шампионне, Дессоле, и с другой — Края, Меласа, Гоце, Багратиона — почти все, что армии могли показать лучшего. В качестве военных фактов мы имеем семь больших сражений, три форсированных перехода рек, значительное число горных позиций, использованных для наиболее решительных атак и для наиболее упорных оборон в наиболее высоких местах Альп; наконец, переход армии чрез район Готарда, занятый и обороняемый противником, который, сбитый сначала, потом, как постоянно растущая лавина, запрет естественные выходы и принудит армию искать другой дороги, обходя скалистые и наиболее крутые пропасти».