Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке Страница 3

«Вы видите палаты вельможи подле мирной хижины ремесленника, которые не мешают друг другу, у каждого своя архитектура, свой масштаб жизни; ходя по Москве, вы не идете между двумя рядами каменных стен, где затворены одни расчеты и страсти, но встречаете жизнь в каждом домике отдельно»[11], — писал московский бытописатель П. Вистенгоф.

И в тридцатые, и в сороковые годы, и позднее современники наперебой описывали Москву, как смешение городской роскоши с сельской простотой, как город, в котором городская топография растворялась в рощах, огородах, оврагах, полях и горах.

Постоянной и неотъемлемой принадлежностью городского пространства были сады и пустыри. К примеру, в Леонтьевском переулке, там, где теперь стоит Музей народного искусства (бывший Кустарный), долгое время был пустырь, принадлежавший некоему Волкову, с разбитым на нем огородом, с которого кормилась многочисленная прислуга хозяина и еще оставались овощи на продажу.

Без сада, хотя бы в два-три дерева и несколько кустов, не обходился ни один, даже самый бедный московский домик. «Дом без растительности, да еще каменный, представлялся холодным и бездушным зданием, да и строился не для житья самого владельца, а для сдачи квартир и торговых помещений, т. е. для дохода»[12]. Но даже и доходные дома в Москве недолго оставались холодными: вокруг забора и по двору мигом вырастала трава, на куче сора появлялся бурьян, за сараями выглядывала густая крапива, невесть откуда прорастали какие-то кусты, — на крышу прилетали голуби, на чердаке поселялись кошки — и вот уже доходный дом «добрел» и превращался в нормальное московское жилье — неказистое, но приветливое и уютное.

Помимо садов стихийных, неправильных, растущих по собственному произволу, в городе было и множество маленьких частных парков. К примеру, «на Петровке за решетчатым железным забором и воротами, за газонами и фонтаном, возвышался красивый с мезонином одноэтажный дом, позади которого густел огромный сад с прудами, где гордо плавали лебеди. Оригинальные мостики, беседки совершенно напоминали богатую подмосковную усадьбу, а не владение в одной из самых торговых теперь улиц. Журавли с важностью выступали за забором для полного удовольствия постоянно глазевших на птиц любопытных прохожих. Это владение занимало не менее пяти десятин, если не больше, а таких владений в Москве было не мало»[13].

При этом — то ли прозвище «большая деревня» обязывало, то ли экология была уж очень хороша, — но вообще «растительность в Москве была богатейшая. Вековые липы и тополя своими огромными широкими ветвями опускались к улицам и переулкам, давая в летнее время тень и прохладу и защищая от дождей. Зимой гиганты, осыпанные инеем, казались величественными и грандиозными, особенно при лунном освещении»[14].

Огромные размеры города приводили к тому что, по сути, весь он собирался из множества отдельных городков или слободок, составляемых крупными улицами и прилегающими к ним переулками. Был свой мирок на Арбате, был другой рядом на Смоленском рынке, третий — на Таганке, четвертый — на Басманных, и т. д. и т. д. И в каждом мирке имелись собственный центр и свое захолустье. И все всех знали, если не близко, то по имени и в лицо. Все ходили в одни и те же церкви, в них венчались, крестили детей и отпевали покойников. В «овощных» лавочках прислуга перемывала косточки господам. Утаить что-либо в Москве было очень трудно — так же, как в глубокой провинции. Все всеми интересовались, а присяжные вестовщики разносили быль и небыль по всему околотку. «Галкина еще ходила купчиха… — рассказывала московская мещанка Н. А Бычкова. — Та, бывало, все сплетни со всего Смоленского привезет. И о Замятиных, о Комаровых, о Стародумовых. Иванов то, да Медведев се. У того свадьба, энтот помер, у кого крестины, кто разорился, а кто спьяну дебош сотворил. Три короба наговорит, натреплет, настрекочет. Что было и чего не было.

Марье-то Дмитровне все слушать интересно, потому что на Смоленском рынке родилась, тут и выросла, всех до единого человека знает. Марья Дмитровна все запоминает, поохает, посмеется, а потом другим расскажет. И непременно прибавляла: „За что купила, за то и продаю“»[15].

«Москва не город, а собранье городов: вся ее средина, то есть Кремль, Китай и Белый город, заслуживает вполне название столицы; потом весь обширный Земляной город как будто бы составлен из нескольких губернских городов, окружающих со всех сторон эту столицу царства русского, и, наконец, все то, что называли в старину Скородомом, походит на великое множество уездных городков, которые в свою очередь обхватывают весь Земляной город этой огромной цепью бывших слобод, посадов и сеч»[16].

Из Кремля было видно не только Замоскворечье, но и Воробьевы горы. Под Кремлем шумел Китай-город, где «соединялась вся торговая сила», были сосредоточены огромные капиталы и была, так сказать, «самая сердцевина всероссийского торгового мира»[17].

Уже к 1840-м годам из Китай-города исчезли почти все жилые усадьбы, были застроены пустыри, и Ильинка с Никольской с прилегающими переулками превратились в оживленнейшие улицы города, где сосредоточилась банковская и торговая деятельность, где стояли Биржа, Ряды, Старый Гостиный двор, было множество лавок, торговых и гостиничных подворий, богатые магазины с зеркальными стеклами и парадными подъездами. С утра до вечера здесь царило деловое оживление: что-то разгружали, паковали, во всех направлениях тянулись возы, телеги, целые обозы. Сновали разносчики и артельщики, толкались мелкие биржевые маклеры — «зайцы», раскатывали извозчичьи пролетки, визжали и хлопали двери трактиров и контор. Вереницы широких и узких вывесок всех цветов, золоченые и черные буквы, навесы, столбы и столбики, выкрашенные в зеленую и белую краску, уличные лотки, мальчишки, голуби, поклевывающие конский навоз, бабы в платочках и дамы в шляпках, зазывалы, приказчики — оживленно, шумно и весело, как на гулянье.

Нынешний Васильевский спуск был тогда густо застроен. От храма Василия Блаженного до самой реки стекала оживленная и тоже торговая Москворецкая улица. Здесь стояла церковь Николая Чудотворца Москворецкого, торговали пряностями, воском, свечами, всевозможной упаковкой, обувью и рыбой. Между Москворецкой и Кремлевской стеной лежала Васильевская площадь, а по другую сторону Москворецкой переулки уводили вглубь густо застроенного Зарядья, зажатого между Варваркой и Китайгородской стеной и заселенного московской и пришлой мастеровщиной.

С восточной стороны Китай-город размыкался Варварскими, Ильинскими и Владимирскими (на Никольской улице) воротами. Между ними в районе церкви Иоанна Богослова, что под Вязом, были еще Проломные ворота. Другой границей Города считались Никольские и Спасские ворота Кремля. Возле Иверских (Воскресенских) ворот находились городская дума, долговая тюрьма — Яма, Гражданские палаты, сиротский суд и прочие присутственные места.

Особыми мирами были Толкучка (Толкучий рынок), втиснувшаяся под китайгородскую стену между Никольской и Ильинкой, и Охотный ряд, мясные и овощные лавки которого считались частью Городской торговой зоны.

На месте Ильинского сквера с Плевенской часовней находилась базарная площадка — «Яблочный двор», с узкими проходами меж торговых балаганов и сплошным деревянным забором. С юго-востока к Китай-городу примыкал Воспитательный дом, территория которого доходила до Солянки и нынешней Славянской площади. Его окружала каменная стена.

С юга под Городом текла река, а к ней лепились и торговые склады, и бани, и работавшие в летнее время купальни. На открытых плотах были устроены «портомойни», в которых, часто на ветру и с мокрыми ногами, московские прачки, кухарки и хозяйки победнее во всякую погоду мыли белье. «Мороз эдак градусов в двадцать с хвостиком — кругом лед, снег скрипучий, ветер пронизывает насквозь, прорубь то и дело подергивает тонкою пленкою льда, стоишь где-нибудь у моста в теплой шубе, надвинув понадежнее шапку, стоишь, переминаешься с ноги на ногу и любуешься. На плоту на открытом воздухе идет работа; женщины иные в нагольных тулупах, иные в заячьих шубах, а иные и просто в ватных кацавейках и в серпяных армяках, в сапогах, в калошах и в башмаках, смотря по состоянию и зажиточности хозяина… работают вальками, вода мерзнет на белье, валёк прилипает…»[18]

Каменный мост долго был действительно каменным и довольно горбатым. В его средней части находился мощенный булыжником проезд для экипажей, а по сторонам располагались широкие, метра в четыре каждый, проходы для пешеходов, обнесенные с двух сторон довольно высокими, по грудь, брустверами и похожие на коридоры. Уже к 1840-м годам мост сильно обветшал и боковые проходы обычно были перегорожены рогатками, так что пешеходы двигались по проезжей части, и это придавало мосту особое оживление. При Александре II Большой Каменный разобрали и построили в 1859 году новый. (Рассказывали, что разбиравший старый мост подрядчик Скворцов забрал добытые камни себе и использовал для возведения на углу Моховой и Воздвиженки доходных домов.)