Сергей Максимов - Год на севере Страница 3

Получив рекомендательные письма к губернским властям и денежное содержание за полгода вперед, вьюжным февральским днем 1856 года Максимов отбыл из Петербурга. Тысячеверстный путь до Архангельска он покрыл за пять дней — довольно быстро, если учесть состояние дорог в этих малонаселенных местах. Затем наступила пора усиленных трудов в городских архивах. Писатель методично просматривал подшивки «Губернских ведомостей»: в неофициальной части этой еженедельной газеты, выходившей в Архангельске с 1838 года, накопилась масса сведений, присланных местными краеведами — учителями, чиновниками, священниками — из разных концов огромной губернии (в те времена в состав ее входили территории современных Архангельской и Мурманской областей, а также часть территории Коми АССР и Карельской АССР). Документы и рукописи, дошедшие из прошлого, также помогли писателю составить представление об этом крае. На страницах книги, родившейся в результате странствий по архангельским пределам, нашли место и выписки из старинных бумаг, и цитаты из книг путешественников, и выдержки из бесхитростных рукописных повествований местных историков-любителей.

Три месяца длилось «теоретическое» ознакомление Максимова с губернией. Наконец, когда на реках сошел лед, дороги просохли и потеплело так, что можно было путешествовать налегке, по-летнему, писатель отправился в путь вдоль берегов Белого моря. Где на лошадях, а больше на карбасах он двигался от селения к селению, везде останавливаясь, подробно расспрашивал поморов об их быте и занятиях. Согласно разосланному во все уезды по пути следования Максимова указу губернского правления об оказании всяческого содействия уполномоченному Морского министерства, местное начальство встречало писателя с величайшим почтением. Но то, что его принимали за одного из власть имущих, служило ему не лучшую службу. И чиновники, и мещане, и крестьяне боялись сказать что-нибудь не так, проговориться невзначай. Этнографу приходилось пускаться на всяческие хитрости, чтобы выудить у собеседников подчас простейшие сведения, записать песню или сказку. Никто не мог поверить, что этот долговязый молодой господин в очках интересуется столь несерьезными предметами — не иначе, для отвода глаз, заключали «проницательные» мужики.

Особенно скрытничали старообрядцы, составлявшие значительную часть населения Поморья: «...останавливался я в домах раскольников — хозяева суетливо прибирали все вещи, книги, оглядывали все углы, шкафы, все ящики в столах...». [p10]

Но все же «большому начальнику» удавалось расположить собеседников к откровенности; возможно, сыграла свого роль нетрадиционная внешность Максимова, поморы не раз заявляли, что впервые в жизни видят бородатого «начальника». Чиновникам в то время действительно воспрещалось ношение бород, и потому литератор из Петербурга мог убедить недоверчивых мужиков, что он — из другого теста, нежели полицейские и иные власти.

Но при всем недоверии к начальству, общем для русского простолюдина, поморов отличала от жителей центральных губерний независимая манера держаться и говорить. Максимова приятно поразила эта черта северного крестьянина. «Какая-то крепкая самоуверенность в личных достоинствах и развязность в движениях, хотя в то же время и своеобразная развязность, которая высказывается в протягивании руки первым, в смелом движении сесть на стул без приглашения», — отмечает путешественник при описании быта поморов Кемского берега. То же чувство собственного достоинства бросилось ему в глаза при общении с жителями дальней печорской глуши. Человеку, прибывшему из крепостной России, была в диковинку лишенная приниженных интонаций речь мужиков, смело обращавшихся к гостю «из самого – Питенбруха» на «ты», удивлял его и относительно зажиточный быт Поморья.

Книга о путешествии на Север складывалась уже в ходе поездки — писатель старался вести записи под свежим впечатлением от увиденного и услышанного. И, тем не менее, сочинение Максимова не носило характера этнографического дневника. За описаниями конкретных нравов и обычаев отчетливо проступала мысль о высоком значении личной свободы, о ее благотворном влиянии на духовный строй народа. Это понял и читатель — «Год на Севере» приобрел широкую популярность как своеобразный гимн воле.

...За лето 1856 года путешественник добрался до Колы — тогдашнего административного центра Лапландии, побывал на Терском берегу Белого моря, на Соловецких островах. Четыре месяца странствий по местам недавних столкновений с десантами английского флота позволили писателю представить масштаб бедствий, причиненных войной даже этому краю, лежащему за тысячи верст от полей сражений. Не столько сожженные села и разрушенные памятники старины напоминали о пережитом лихолетье, сколько явное обнищание народа, на несколько лет отрезанного морской блокадой от привычных мест промысла. В то же время Максимов смог убедиться в глубоком патриотизме поморов, сказавшемся в том, что они не боялись понести ущерб в ходе столкновений с превосходящими силами англичан и смело давали отпор их попыткам хозяйничать на русских берегах. О любви к своему Отечеству, понимании его величия говорили и слова свадебных обрядов, и сказки, и предания о новгородской старине, о Грозном царе, о Петре Великом...

Вторая часть путешествия Максимова пришлась на зимние месяцы. С октября 1856 по февраль 1857 года он проделал долгий путь по скованным льдом большим рекам Севера — Мезени, Пинеге и Печоре. Конечной точкой его странствия стал на этот раз Пустозерск — крайний форпост русской государственности в приполярной пустыне. Посещение этих суровых мест значительно обогатило представления писателя о своеобразии исторических судеб края, сохранившего до новейших времен духовное наследие новгородской вечевой республики.

Широко распространенная на Севере грамотность, цивилизованный быт поморов, развитое чувство красоты, выразившееся в строительстве жилищ, в росписях и вышивках, наконец, своеобразный и богатый язык — все это создавало целостную картину особой культуры, сложившейся на окраине России за пять-шесть столетий. А хозяйственная жизнь народа, трудившегося на морской ниве, материальная культура поморов составили основание этой зрелой и богатой духовной культуры. Максимов с подлинно писательским мастерством воссоздавал в своих записях целостный облик увиденного им мира, через портреты встреченных им людей передавал характерные особенности разных народов, населявших обширную губернию. Такое повествовательное мастерство и поставило книгу Максимова в ряд заметнейших сочинений того времени.

Когда «Год на Севере» появился отдельным двухтомным изданием (это было в 1859 году), все крупнейшие журналы высоко оценили труд молодого писателя. В «Библиотеке для чтения» выступил ее тогдашний редактор А. В. Дружинин, один из ведущих критиков и прозаиков; книгу Максимова он воспринял, прежде всего, как явление изящной словесности, что для тонкого и проницательного ценителя прозы ведущих русских мастеров значило очень много. Н. В. Шелгунов, рецензировавший «Год на Севере» в «Русском слове», писал: «г. Максимов человек места, по преимуществу, он сроднялся тесно с русской природой, с русской жизнью, он отлично чувствует и понимает ее и в этом заключается секрет его силы и той поразительной верности, с какой он описывает быт русского крестьянина и простую, но осмысленную верным пониманием жизни и окружающих обстоятельств, речь простого русского человека». [p11]

Судить об отношении к произведению Максимова в литературных кругах того времени можно по цитате из «Отечественных записок»: «Первое впечатление, производимое книгой, совершенно в пользу автора. Вы видите живую, наблюдательную, восприимчивую натуру; вы чувствуете присутствие неоспоримо замечательного таланта в этом рассказчике, который о чем бы ни принялся говоритьвам — о поездке ли по морю во время бури, об ужасах ли полярной зимы, о поездке ли в Соловки, об утомительной езде по тундрам или о процессе рыбной ловли и рыболовных снастях — непременно увлечет вас живою непосредственностью впечатлений, простотой и прелестью рассказа. Начнет ли он передавать вам разговор поморских крестьян — вы чувствуете, что перед вами говорят живые люди, что в их речах нет слова сочиненного, придуманного автором. Все это явления природы, все это сцены из жизни, отлично схваченные, отлично переданные, и вы с жадностью перелистываете книгу, незаметно приближаетесь к концу и, может быть, пожалеете, что нельзя идти дальше, что вместо двух довольно толстых книжек не написано их больше». [p12]

Но не только литературные достоинства определяли ценность книги Максимова. Ее высоко оценили и представители строгой науки. «Записки Русского Географического общества» так отозвались о труде путешественника: «...рассматриваемое сочинение хотя и не представляет систематической связи этнографии и истории (что впрочем, и не было целью автора), но для того, кто в истории ищет народной жизни, должно быть названо одним из важнейших для нее пособий...». [p13]