Георгий Катюк - Запад и Русь: истоки противостояния Страница 3

Им она и ознаменовалась. Раймонд д’Альфаро тотчас сообщил о приезжих катарам Монсегюра, предложив им расправиться с миссионерами. Катары восприняли предложение с радостным воодушевлением. По словам французской исследовательницы Зои Ольденбург, «они ринулись на мрачное рандеву с нетерпением влюбленных, жаждущих поскорее вновь увидеть свою милую». В свете данных о неспособности катаров отнимать жизнь даже у животных это крайне удивительно. Не менее удивительно слышать эту информацию из уст почитательницы катаров, коей являлась данная исследовательница. Впрочем, это только укрепляет нас в мысли о правдивости сообщения.

Итак, катарские воители, возглавляемые комендантом Монсегюра Пьером-Роже де Мирпуа, в количестве шестидесяти человек нагрянули среди ночи к спящим монахам. Расправа была короткой. Монахи даже не успели спеть «Salve, Regina», как им раскроили черепа секирами[9]. То, что произошло потом, еще меньше напоминало образ действий «добрых христиан». Рыцари занялись банальным грабежом, выглядевшим еще менее привлекательно оттого, что пожитки монахов были более чем скромными. Добычей стали книги, подсвечники, одеяла, ладанки, ножи и прочий нехитрый скарб странствующих проповедников.

Не мешала, стало быть, «чистая» религия грабить и убивать. Но может быть, религия тут ни при чем? Может быть, рыцари давали волю своим низменным инстинктам втайне от общины, будучи садистами-изгоями? Оказывается, нет. «Миссия, на которую Раймонд д Альфаро подвигал людей Монсегюра, – утверждает Зоя Ольденбург, – противоречила христианскому милосердию, но нет оснований предполагать, что Бертран Марти (глава общины катаров Монсегюра. – Г.К.) ее не одобрял».

То есть, надо полагать, в катаризме существовало такое же «разделение труда», как и в христианстве, где мирянам позволялось и даже вменялось в обязанность делать то, что возбранялось клиру. В данном случае речь идет о собственной армии, призванной отстаивать положения веры методами, кардинально отличающимися от действий клира, в качестве которого выступали «совершенные». Но это опять-таки приводит нас к выводу, идущему вразрез с официальным мнением: религия, которую защищает собственная армия, не может считаться ересью. Слишком большая роскошь для такого пустяка. Еще одно подтверждение того, что катаризм – явление, гораздо более широкое, чем просто духовное подвижничество.

Удивительным открытием на фоне рассказов о чуть ли не вселенской распространенности, древности и совершенстве католицизма воспринимается тот факт, что религия катаров до вторжения французов была в тех местах совершенно легальной и представленной собственными церквями и духовенством. «Катарское движение, – писал Жак Мадоль, – не было инициативой простого люда, оно так же организованно и почти так же широко распространено, как и само христианство: не менее четырнадцати диоцезов во Франции и в Италии, не считая Сербии, Болгарии и Византийской империи»[10].

В одном только Лангедоке в начале XII века существовало четыре катарских церкви – Альбижуа, Аженуа, Тулузская и Каркассонская. В 1226 году к ним прибавилась еще одна – Разесская.

Католицизм же, напротив, был здесь ненавидим и гоним, что с горечью отмечал Бернар Клервосский – один из идеологов Крестовых походов[11]. Ситуация до крайности странная, если вспомнить предысторию этой религии на юге Франции и в Испании. Как сказывают, еще в VI веке христианство в его католической редакции принял король вестготов Рекаред с супругой и свитой. До этого вестготы были арианами. Католичество было принято Рекаредом по соображениям политкорректности. Его исповедовали испано-римляне, коренное население Пиренеев, и дабы не дать разгореться межконфессиональному конфликту в стране, и было на II Толедском соборе в 587 году принято такое решение.

Собственно, попытки объединения двух конфессий предпринимались и раньше, еще при отце Рекареда – Леовигильде. В правление этого короля вспыхнул прокатолический мятеж под руководством его старшего сына Херменегильда, который, незадолго до этого, вероятно, не без содействия его жены, франкской принцессы Ингунды, был обращен в католичество. Мятеж, охвативший вверенную Херменегильду область со столицей в Севилье, тогда был подавлен, но во избежание рецидива Леовигильд решил как-то примирить протестующих.

Впрочем, тогда речь шла лишь о незначительных уступках католицизму. Так, на Толедском соборе 580 г. было введено почитание реликвий и мучеников, дотоле неизвестное арианству с его иконоборческой традицией. В пользу католичества была несколько изменена и догматика. Вместо понятия «подобосущности» (similis) Сына Отцу было введено понятие их равенства (aequalis).

При Рекареде же католичество окончательно восторжествовало на полуострове и прилегающих к нему с северо-запада территориях. Я имею в виду области будущего Тулузского графства, входившие в империю вестготов и ставшие впоследствии оплотом ереси катаров. «Рекаред, – писал Григорий Турский в своей «Истории франков», – прекратил спор, принял кафолическое вероисповедание и чрез осенение священным крестом и миропомазание уверовал в Иисуса Христа».

Получается нечто странное: вначале среди вестготов, сменивших римлян в этих местах, восторжествовало христианство в католической редакции, а затем неизвестно по какой причине потомки вестготов вдруг резко отпали от него (вплоть до полного неприятия и даже изгнания его из подконтрольных им территорий) и ударились в катаризм, являющийся, по-видимому, одной из форм их «отчей веры» – арианства!

Но почему в других местах этого не произошло, если католицизм был таким уж никудышным? И почему он при вестготах завоевал всенародное признание?

Причин для подобной метаморфозы не видно. История с принятием католичества Рекаредом воспринимается как сказка.

То есть, если мы хотим иметь связное представление о прошлом, то должны согласиться с тем, что католицизм возник и утвердился в качестве доминирующей доктрины Запада лишь в эпоху Крестовых войн. Очевидно и то, что в роли пусть даже и несколько поиздержавшегося, но все еще официального имперского учения, тогда выступала как раз религия катаров.

Но если эта религия была действительно такой древней и всеобъемлющей, как здесь выясняется, то широкую известность она должна была получить и в прошлом, пусть даже под другим названием. Но к каким верованиям прошлого ее можно отнести? Мнения исследователей на этот счет разнятся. Одни убеждены в ее происхождении от манихейства – персидской ереси дуалистического характера, изобретенной пророком Мани еще в III веке под влиянием идей зороастризма. Другие усматривают связь с раннехристианским гностицизмом. Третьи, не мудрствуя лукаво, просто производят ее от уже упомянутого богомильства, восторжествовавшего чуть раньше на Балканах и достигшего юга Франции через посредство ломбардских патаренов[12].

Бесспорно, связь со всеми этими учениями есть, – а в случае с богомилами даже и полное тождество, – но что-то не позволяет усматривать в них корни катаризма. Не дотягивает каждое из них до имперской религии. Видимо, надо искать более древнее и универсальное начало.

И здесь следует обратить внимание на еще одну группу оценок. Ряд исследователей видят в «ереси» происки евреев, связывая ее корни с иудейской доктриной. Например, французский историк Мишле называет Лангедок «французской Иудеей» и пишет о его обитателях следующее: «В эту французскую Иудею, как справедливо называли Лангедок, проникли восточные верования: персидский дуализм, мистицизм и манихейство… Руководители брабансонов и альбигойцев, прикрываясь учением Аристотеля, тайно проповедовали пантеизм Аверроэса, тонкости каббалы и вообще иудейские идеи».

У той же Зои Ольденбург можно встретить если не прямое указание на связь с иудаизмом, то хотя бы отнесение катаризма к первоначальному христианству, которое, как мы знаем, не сильно отличалось от иудаизма[13]. Вот что она сообщает: «Современные историки (Фернан Ниэль) пишут, что учение катаров было не ересью, а религией, не имевшей ничего общего с христианством. Точнее было бы сказать, что оно не имело ничего общего с тем христианством, которое сформировалось за 10 веков существования Церкви. Религия катаров – это ересь, возвратившаяся к временам, когда догматы христианства еще не выкристаллизовались, и античный мир, столкнувшись с новой верой, искал пути ассимиляции с этой чуждой, чересчур динамичной и живучей доктриной, чьи явные противоречия смущали привыкшие к ясности античные умы».

В другом месте она высказывается еще более определенно: «Катары объявляли себя последователями традиции более древней, более чистой и более близкой к учению апостолов, чем римская Церковь, и требовали считать себя единственными христианами Святого Духа, ниспосланного им через Христа. Казалось бы, в этом они отчасти правы: катарский ритуал, из которого до нас дошли лишь два документа, датированных XIII веком, свидетельствует (и о том же пишет Жан Гиро в своей работе об инквизиции), что эта Церковь, без сомнения, располагала очень древними текстами, восходящими к первоначальной Церкви»[14].