Лев Колодный - Замоскворечье Страница 3

Этот музей на Якиманке, 38, обосновался в доме с мезонином в годы "большого террора". Его фонды пополнялись тогда интенсивно архивами писателей, уходивших на казнь. Публицист Ленин, взяв власть, задумал "собирать находящиеся в частных руках библиотеки, архивы, рукописи, автографы". Иными словами, грабить их владельцев. Основал Литературный музей бывший управляющий делами ленинского правительства Владимир Бонч-Бруевич, покупая за бесценок, получая конфискованные бумаги "врагов народа".

В должности консультанта музея тихо служил литератор Николай Павлович Анциферов. Романов и стихов он не сочинял. Писал о родном Санкт-Петербурге, успел выпустить до сталинских заморозков книги с идеалистическими названиями "Душа Петербурга", "Быль и миф Петербурга"... Двадцать лет не издавался, затаился. В конце жизни встретил земляка, изгнанного из Ленинграда, Илью Глазунова. Он принес в музей иллюстрации произведений Достоевского, которыми никто тогда не вдохновлялся из страха прослыть неблагонадежным. Анциферов рекомендовал дирекции купить рисунки неизвестного молодого мастера. Старик привязался к неприкаянному художнику, внимавшему каждому слову знатока двух столиц, Петербурга и Москвы. Портрет под названием "Н. П. Анциферов" видели многие на выставках Ильи Глазунова. Художник полюбил старика и музей на Якиманке, но спасти от уничтожения не смог, как ни старался.

У Литературного музея нет с тех пор своей крыши над головой. Обещанный дом взамен сломанного - советская власть не построила, приспособила под выставочные залы палаты монастыря на Петровке... (Здесь впервые показаны были ксерокопии рукописей "Тихого Дона", подаренные мною музею Михаила Шолохова в станице Вешенской.)

Бывшие отцы города изуродовали Якиманку типовыми домами. Четыре однояйцовые башни-близнецы громоздятся в конце улицы. Еще непригляднее панельный короб в ее сердцевине. Впервые отдельную квартиру здесь получил в числе других жителей коммуналок молодой горнопроходчик Владимир Ресин. Его отец-коммунист до войны уступил комнату в отдельной квартире нуждавшемуся в жилье товарищу по службе. Им был отец Семена Фердмана, известного артиста театра и кино Семена Фарады. Прожили десятки лет две семьи дружно в коммуналке в деревянном доме Ростокина. Оттуда с радостью перебрался на Якиманку в новостройку растущий молодой инженер с женой, дочерью и стариками-родителями.

На мой вопрос о судьбе дома-уродины на Якиманке бывший жилец, первый заместитель мэра Москвы, главный прораб "Москвы в лесах" ответил, что после сноса пятиэтажных "хрущоб", настанет черед других более высоких коробок.

Где на Якиманке сохранилась хоть одна купеческая усадьба, неужели не осталось церквей в переулках? Нашел я их за гостиницей. На пригорке, застроенном фабричными корпусами, стоит чудом уцелевший храм Марона в старых Панех. Есть у него второе название - Марона в Бабьем городке. Жили здесь осевшие на чужбине плененные поляки, паны. Отсюда название - в старых Панех. По одной версии, Бабий городок хранит память о русских бабах, храбро оборонявшихся от ордынцев. По другой версии, молотами-бабами вбивали сваи в эту болотистую местность.

Единственная в Москве в честь подвизавшегося в Сирии в IV-V веках чудотворца Марона церковь не раз капитально перестраивалась за триста лет своего существования. Поэтому ни в каких списках памятников советской Москвы не значился ни обезглавленный храм, превращенный в автобазу, ни колокольня. Но именно на ней подобраны были колокола, самые чистозвонные в Белокаменной.

"Звон мароновских колоколов впервые привлек мое внимание в 2-3 года. Мароновские колокола меня поразили!" - писал в автобиографии гениальный звонарь Константин Сараджев, обладавший феноменальным слухом. У каждого из семи звуков гаммы он различал не один бемоль и один диез, а 120! Композитор Скрябин каждый звук видел в цвете. Сараджев воспринимал не только звуки в цвете, но каждый предмет, каждого человека ощущал в одной присущей ему тональности. И в цвете! Невероятно, но факт, поражавший знатоков. Любимую Таню слышал в тональности Ми-бемоль, так ее и называл. С раннего детства Котика Сараджева учили играть на рояле. Но музыкантом, как отец, известный композитор, как мать, пианистка, - не желал быть, хотя его исполнение восхищало современников. Ребенком, слушая игру отца на фортепиано и скрипке, мысленно переводил их звучание на язык колоколов и плакал, если адаптация ему не удавалась. С 14 лет он взбирался на церкви и играл на колоколах. Мальчишечьими руками овладел техникой трезвона. Описал звуковые спектры свыше 300 колоколов-благовестников Москвы и Московской области. Сочинял музыку для колоколов, когда большевики сбрасывали бронзовые звоны на землю и переплавляли, как металлолом.

Слушать игру Сараджева приходили со всей Москвы. Он во время служб поднимался на колокольню Марона, чтобы исполнить божественные гимны, заполнявшие небо над Якиманкой малиновым звоном. Ну, кто в "красной Москве", где ему пришлось жить, позволил бы создать на этой колокольне задуманную им концертную звонницу? Сталин запретил в 1930 году церковный звон в столице! И в том же году Сараджев ездил в США по командировке. Большевики продали американцам отобранные им колокола. Вместе с ними звонарь год прожил в Гарварде, где сотворил звонницу и обучал игре на колоколах.

Лишенный смысла жизни музыкант зачах и умер молодым. Его бы предали забвенью, если бы не Анастасия Цветаева. Она, выйдя из лагеря, написала о покойном друге. Дмитрий Шостакович, познакомившийся с рукописью, не усомнился в даре гениального музыканта.

Прочитав воспоминания Анастасии Цветаевой, я задал долгожительнице вопрос, ответ на который не получил в ее мемуарах. Сообщили ли Марине Цветаевой в Париж прибывшие из Франции в СССР до ее возвращения из эмиграции муж и дочь, что она, родная сестра, арестована?

- Нет, скрыли от Марины это известие.

Значит, взяли грех на душу. Быть может, это известие остановило бы Марину Ивановну от рокового шага - вернуться на родину. За слепую веру в Сталина поплатились: муж Сергей Эфрон - жизнью, дочь Ариадна - сломанной жизнью.

...У Марины, великой сестры Анастасии Цветаевой, был в Замоскворечье собственный дом. Но об этом - впереди...

У НИКОЛЫ В ГОЛУТВИНЕ

Дворянская Москва в стиле позднего классицизма - ампира, восставшая из пепла после пожара 1812 года, уважалась пролетарской властью. Чего не скажешь о купеческой Москве, когда ампир уступил эклектике и модерну. Шедевры Федора Шехтеля обзывались "купеческими декадентскими особняками". Им в светлом будущем ничего хорошего не светило.

Купеческая Москва - это не только Замоскворечье. Театр "Ленком" бывший Купеческий клуб. Художественный театр создал сын купца Алексеев, финансировал театр купец Савва Морозов. Другой Савва, Мамонтов, соорудил "Метрополь". Историческая библиотека - бывший клуб приказчиков. Третьяковская галерея, Театральный музей - купеческие затеи. Все дома, опоясавшие в ХIХ веке Красную площадь: ГУМ, Исторический музей, бывший музей Ленина - новостройки купеческой Московской думы.

Арбатские переулки оплакивали поэты. Пресса возмущалась, когда ломали особняки западников и славянофилов. Якиманские переулки крушили без особых протестов общественности, хотя и их истоптали великие предки.

С Большой Якиманки стекали к реке четыре Голутвинских, Земский и три Бабьегородских переулков. Первым, можно сказать, повезло, один - исчез, но три других сохранились со значительными потерями. Земский - стерт с лица земли. От Первого Бабьегородского - остался один дом 5/7, строение 9. Восемь других строений под этим номером и все здания переулка - уничтожены. От Второго Бабьегородского я нашел с трудом дом 29, строение 1. Этот двухэтажный представительный особняк простоит века. Рядом с ним насчитывалось 32 владения, в каждом - по несколько домов. Где они?

Ничего не осталось от старой Крымской набережной. По моим подсчетам, на прибрежной Якиманке канули в Лету 200 владений. Стало быть, несколько сот домов! Какими они были, дает представление заросшая деревьями капитальная купеческая недвижимость Крымского тупика и Якиманского переулков. Им повезло: они отстоят от реки. По Генплану у берега замышлялся парк.

В Голутвине (так называлось древнее село, на чьем месте произвели вырубку леса - голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья - Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом, на его стенах я насчитал 60 окон, сохранился по адресу Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор дом стоит с заколоченными окнами немым укором новой власти.

Нижний этаж этого купеческого особняка кирпичный. Вверх - деревянный не по бедности: считалось - в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя, чего мы не видели в пьесах великого драматурга. Мальчики приобщались к семейному делу, льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревском рынке, в лавках. Младший Сергей жил музыкой, учился петь.