Томас Рид - Сломавшийся мундштук Страница 3

Когда я, наконец, убедился в том, что мой хозяин и не думает шутить, моим первым желанием было заткнуть ему этим счетом глотку, чтобы он им подавился, а самому ускакать прочь. Но я тотчас же одумался. В сущности, меня отлично накормили и дали мне хорошую постель; я не мог ни на что пожаловаться. Правда, было крайне досадно сознавать, что меня одурачили, но делать было нечего. Мысленно дав себе слово никогда больше не верить в гостеприимство, я вынул кошелек и отсчитал шесть пезо. Затем, послав - тоже мысленно - милейшего Хозе ко все чертям, я пришпорил свою кобылу и ускакал прочь.

Я был так зол, что проскакал карьером мили две. Лишь тогда я остановил лошадь и перешел на рысь. Моя досада начала проходить, и я сам громко рассмеялся над собой.

Надеясь еще застать моих товарищей в Гвадалупе, я поехал, не задерживаясь, прямо по направлению туда. Показывать им "малюсенький счетик" я не собирался. Нет! Я согласился бы заплатить в два раза больше, лишь бы они ничего не узнали.

Размышляя таким образом и иногда снова принимаясь хохотать, я успел отъехать миль пять от Сан-Кристобаля. Вдруг моя кобыла громко заржала и самовольно свернула в сторону на какую-то незнакомую мне дорогу. Я ехал, отдав ей повод, и от неожиданности не успел натянуть его, как кобыла вдруг понесла. Я налег на поводья изо всех сил и надеялся, что мне вскоре удастся остановить ее. Но тут произошла катастрофа: мундштук внезапно сломался, - это был очень изящный, но непрочный мундштук, - и правый повод целиком очутился у меня в руке. Я мог действовать одним лишь левым. Будь тут местность открытая, мне все же удалось бы прекратить бешеную скачку моей лошади. Но она мчалась по узкой тропинке, обсаженной с обеих сторон тройным рядом колючего кустарника. Сверни она в сторону, я неминуемо очутился бы в кустах, что грозило мне весьма неприятными последствиями, так как колючки у них были очень длинные и острые. Пытаться остановить лошадь при помощи единственного повода было опасно. Лучше было дать ей скакать, покуда она не утомится, и стараться лишь удержаться в седле. Долго кобыла не могла выдержать, - она мчалась, словно хотела выиграть приз на скачках. При этом она иногда задирала голову и начинала ржать так, как она заржала, когда я в первый раз увидел ее.

Мы летели мимо быстро мелькавших высоких алоэ, мимо нескольких ранчо, где работники с восторгом замахали нам широкополыми шляпами и приветствовали нас громким криком.

Вдруг перед нами показался большой дом - гасиенда. У окон появилось несколько красивых женщин, смотревших на меня с изумлением. Я невольно вспомнил Дон-Кихота.

"Ох, - подумал я, - что они скажут обо мне! Какой глупый у меня должен быть вид!"

Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как моя кобыла круто повернула налево, - так круто, что я чуть не вылетел из седла, - и, проскакав через ворота усадьбы, вдруг очутилась в патио. Тут она сразу остановилась, как вкопанная. От нее шел пар и бока ее быстро вздымались, но она собралась с силами и громко заржала. Тотчас же в ответ ей раздалось ржание, и из конюшни выбежал жеребенок, который начал тереться о мать и ласкаться к ней, изъявляя живейшую радость.

Не успел я опомниться от удивления, как в патио вбежала очаровательная молодая девушка.

Не обращая на меня никакого внимания, она кинулась к моей кобыле и обняла ее за шею. Нежно целуя ее бархатистую верхнюю губу, она стала приговаривать:

- Милая, дорогая моя лошадка! Мора, Морита, скажи мне, где ты пропадала? Откуда ты вернулась?

Кобыла тихо ржала в ответ к поглядывала то на девушку, то на своего жеребенка, словно сама не знала, кому из них она более рада.

Я сидел в седле молча и смотрел в немом удивлении на эту странную сцену. Девушка была необычайно красива: ее длинные и густые черные косы, спускавшиеся на плечи, ее безукоризненные, словно точеные руки, ее темные блестящие глаза, ее румяные щеки, покрытые здоровым загаром, ее алые губки, нежно целовавшие лошадь, - все в ней было прелестно.

"Я, наверное, вижу сон! - решил я. - Я сейчас мирно лежу на чистой постели у Хозе. Во всем виновато это старое вино, которым он меня угостил. Даже "малюсенький счетик" - и тот мне приснился. Ха-ха-ха! Достойный алькад в конце концов оказался радушным хозяином! Все это - сон!"

Но в этот момент в патио вошло еще несколько дам и мужчин, а в воротах показались работники с ранчо, которые кричали мне вслед, когда я мчался мимо них.

Увы, я ошибся! Они, оказывается, вовсе не приветствовали меня, как я думал, а как раз наоборот.

Мне надо было как-нибудь выпутываться из этой истории. К счастью, туман в моей голове, вызванный мараскином старого Хозе, успел уже рассеяться, и я начал соображать, в чем дело. Кобыла моя прибежала к себе домой. Это было ясно. Не менее ясно было и то, что старый господин с седыми усами и густыми черными бровями был не кто иной, как дон Мигуэль Кастро. Да, кобыла подвела меня! Как же мне теперь выпутаться?

Признаться во всем, надеясь на благородство ее владельца? Но ранчеро (работники на ранчо), столпившиеся у ворот, внушали мне мало доверия. Окунуть меня в пруд или повесить на дереве было бы для них веселым развлечением. Нет, чистосердечно признаться во всем - опасно. Впрочем есть выход! Ура! Сломавшийся мундштук - вот в чем мое спасение!

Покуда эти мысли проносились у меня в голове, мужчины, предводительствуемые хозяином, приблизились к кобыле, на которой я все еще продолжал восседать. Сначала они по-видимому, опасались, как бы вслед за мной не прискакал отряд техасских стрелков. Но теперь, успокоенные, очевидно, уверениями ранчеро, что я ехал один, они окружили меня. Лица у них были строгие и возмущенные.

Надо было торопиться. Я спокойно слез с лошади, и, приняв самый невозмутимый вид, подошел к старику и вежливо поклонился ему.

- Дон Мигуэль Кастро, если не ошибаюсь?

- Вы не ошибаетесь, сеньор, - сердито ответил он.

- Эта кобыла принадлежит вам?

- Да, сеньор.

Тон был все еще весьма грозный.

- Ее недавно украли у вас?

- Да, сеньор.

- Ее увел техасский стрелок?

- Ее увел гнусный вор, - злобно ответил мексиканец.

При этом лица присутствующих приняли еще более грозное выражение.

- Да, его никто не назовет честным человеком, - ответил я с улыбкой. - У вас есть управляющий, - продолжал я, - который на днях был в Мексике и узнал эту кобылу?

- Да, сеньор.

- Я купил ее у техасского стрелка, который обманул меня относительно ее происхождения.

- Мне все это известно, - тотчас же сказал старик.

- Я сказал вашему управляющему, так как он был мне лично неизвестен, что я не отдам кобылу, покуда он не подаст жалобу главнокомандующему или покуда я не буду иметь чести переговорить лично с вами об этом деле.

- Что же дальше?

- Я ехал мимо с товарищами, но затем отделился от них и свернул на дорогу, ведущую в вашу гасиенду. Прошу только извинить меня за стремительность, с которой я влетел к вам во двор. Как вы видите, мундштук у меня сломался, а кобыла, почувствовав близость дома, обрадовалась и понесла.

Разумеется, я чуточку приврал, но я, признаться, чувствовал, что мне грозит серьезная опасность. Эти люди не задумались бы над тем, чтобы убить меня. В этой местности недавно стояли техасцы, - как раз в то время, когда кобыла была уведена. Кроме того, они убили несколько мексиканцев. Местные жители были поэтому чрезвычайно возбуждены против наших войск и с удовольствием заставили бы меня расплатиться за все грехи техасцев. Но я не имел ни малейшего желания висеть на дереве и потому счел себя вправе несколько приукрасить истину.

Дон Мигуэль стоял и с недоумением глядел на меня.

- Итак, вы утверждаете, что эта лошадь принадлежит вам? - снова заговорил я.

- Да, сеньор, это моя лошадь.

- Будьте добры, прикажите вашему конюху расседлать ее.

Он тотчас отдал, приказание.

- Не будете ли вы так любезны сохранить седло и уздечку, пока я за ними не пришлю?

Физиономия дона прояснилась.

- Разумеется, сеньор, - ответил он.

- А теперь я попрошу вас написать мне удостоверение о том, что ваша кобыла вам возвращена. Это мне необходимо для того, чтобы я мог потребовать обратно деньги, которые я за нее заплатил.

Дон и вся прочая компания были совершенно ошеломлены моим "необыкновенным великодушием". Лица у всех прояснились, ранчеро ушли, и минут через пять я уже сидел за столом в столовой, окруженный семейством Кастро. Все были чрезвычайно любезны со мной, включая и молодую красавицу, которая оказалась истинной владелицей лошади. Счастье мое, что наш полк не стоял поблизости от гасиенды: иначе я, наверное, потерял бы еще что-то другое, кроме кобылы. А это грозило значительно более тяжкими последствиями... Но я знал, что никогда больше не увижу юную красавицу, и это помогло мне уйти невредимым из-под огня ее прелестных черных глаз. Быть может, эта бесчувственность была вызвана еще отчасти и тем, что дон Мигуэль достал из своего погреба бутылку какого-то необыкновенного вина.