Сергей Романюк - Сердце Москвы. От Кремля до Белого города Страница 30

При императрице Елизавете Петровне в 1749–1753 гг. на месте нескольких старинных палат архитектор Бартоломео Растрелли возвел новый дворец, насчитывавший до тысячи помещений, – он назывался Зимним дворцом. В последующие годы дворец много раз перестраивался, а к коронации Павла I архитектор Н.А. Львов переделал его в классических формах.

В 1812 г. дворец сгорел, но к сентябрю 1817 г. был восстановлен архитектором В.П. Стасовым. Его разобрали в 1838 г., чтобы дать место современному сооружению – Большому Кремлевскому, или, как называли его тогда, Новому Императорскому Кремлевскому, дворцу.

В то время классическая архитектурная декорация с обязательным колонным портиком и набором украшений уже считалась устаревшей и не выражавшей стремление общества к воплощению форм русской архитектуры, что отметил ранее А.С. Пушкин: «С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности…» В новом, как тогда его называли, русско-византийском стиле и был представлен Константином Тоном проект нового кремлевского дворца, одобренный Николаем I. Начало работ относится к июню 1838 г., а закладка была совершена в следующем году.

В строительстве и отделке дворца участвовала большая группа архитекторов и художников – сам К.А. Тон, Ф.Ф. Рихтер, Н.И. Чичагов (оба последних проектировали интерьеры), В.А. Бакарев, П.А. Герасимов, Н.А. Шохин, Ф.Г. Солнцев, Дж. Артари и др.

Большой Кремлевский дворец, рядом колокольня Ивана Великого

Оконченный дворец освятили в апреле 1849 г. (в день Пасхи, 3 апреля, в присутствии императора и императорской фамилии), но его отделка длилась еще примерно год. Общая стоимость дворца составила примерно 12 миллионов рублей. Лучшие представители русской интеллигенции были против преступной политики правительства. Александр Тургенев, работая в архиве на Воздвиженке напротив Кремля, мог наблюдать за разрушением старины: «Из окон Архива, на который не отпускают и двух тысяч, видна ломка памятников русского древнего Кремля и раскрашивание соборов и построение теремов на развалинах старых зданий. Миллионы бросаются для разрушения, а для сохранения тающих хартий жаль – тысячи!»

Николай I с гордостью показывал новый дворец, не понимая, как ничтожно и смешно выглядит он в глазах цивилизованной Европы. Умница маркиз де Кюстин, автор путевых записок о России, писал: «К несчастью, нынче в Кремле возводят для удобства императора новый дворец; приходило ли кому-нибудь на ум, что это нечестивое новшество испортит несравненный облик древней священной крепости? Не спорю, теперешнее жилище государя имеет жалкий вид, однако для того, чтобы исправить положение, строители разрушают национальную святыню: это недопустимо. На месте императора я предпочел бы вознести новый дворец на облака, лишь бы не вынимать ни единого камня из древних кремлевских стен. В Петербурге император сказал мне, когда речь зашла об этих работах [по строительству в Кремле], что он желает сделать Москву еще краше: сомнительное намерение, – подумал я, – все равно как если бы он захотел приукрасить историю. Разумеется, древняя крепость выстроена против правил искусства, но в ней – выражение нравов, деяний и мыслей народа и эпохи, навсегда ушедших в прошлое и оттого священных. На всех этих памятниках лежит отпечаток силы, которая могущественнее человека, – силы времени».

Как это впрямую соответствует недавнему времени – позорным деяниям советской власти, да и времени расцвета современной российской бюрократии, когда рушат бесценное наследие!

На бровке холма выросло большое новое здание дворца, резко вторгшееся в кремлевский ансамбль. Особенно бросается в глаза нежелание (или, может быть, неумение) автора проекта соотнести его облик с древними русскими строениями, с их живописностью, разнообразием, многообъемностью. Большой Кремлевский дворец прежде всего предстает перед зрителем как громоздкий (длина его по фасаду четверть километра), нерасчлененный монолит с монотонным рядом одинаковых оконных проемов.

Характерна невыявленность крупных членений здания: если в зданиях классицизма, или барокко, или же в стилевых повторениях конца XIX – начала XX в. вводятся такие элементы, как, скажем, портики, обрамления парадных входов, членения фасадов выступающими элементами, то здесь этого ничего нет, здание дворца ничем не ограничивается, оно может быть продолжено без особых стараний куда угодно – вверх, вправо, влево. У него нет выраженного центра, и странное впечатление, даже находясь у самого здания, с трудом обнаруживаешь вход в него, который ничем архитектурно не выделен да еще смещен с центра фасада (центр его совпадает с квадратным трибуном с пологим куполом, но никак не совпадает с входом). Другой вход – с Соборной площади – вообще почти не виден: он как-то нелепо заткнут между Благовещенским собором и Красным крыльцом.

Можно понять неистового Стасова, ревнителя русской старины, в его гневных филиппиках против Тона: «Он был делец самый ординарный, таланта не имел никакого… был только сметливый каменщик, без образования и без художества… Это были изобретения без даровитости и без вкуса, где не присутствовало знания Древней Руси, но где наскоро было нахватано кое-что с некоторых московских построек и грубо повторено в сокращенном и испорченном виде. Кроме Москвы, Тон не видал никакой русской архитектуры (вот еще – беспокоить себя, ездить по России!), да и то, что он видел в Москве, он воспроизводил в самой неумелой форме. Это были все точно снимки писаря-канцеляриста с талантливых картин. Этого не понимали одни только высшие власти, которым „казенная“ народность очень нравилась».

В одном из лучших путеводителей по Москве, изданном в 1917 г., так писали о Большом Кремлевском дворце, неизменно называя его «казармой»: «Строилось это здание в 1838–1849 гг. по проекту бездарного архитектора николаевского времени, бывшего, однако, законодателем архитектурных вкусов, академика Тона». Чтобы как-то реабилитировать это строение, исследователи архитектуры дворца нашли некоторое сходство его (правда, не очень-то заметное) с теми постройками, которые стояли ранее на этом месте. Несколько оживляет скучный ряд дворцовых окон невысокий аттик, где в пяти арочных нишах находятся изображения двуглавых орлов, замененных после революции на герб и буквы – СССР. Над орлами шесть гербов (слева направо): царства Польского, Казанский, Московский, Астраханский, Великого княжества Финляндского и Таврический. Дворец выглядит трехэтажным, но на самом деле там два этажа, так как второй этаж двусветный. На уровне этого этажа проходит незаметный балкон, образуемый выступом первого.

Я бы написал, что побывать внутри дворца нужно всякому обязательно, если бы… Дело в том, что обычным россиянам, которым и принадлежит этот дворец, вход внутрь заказан, его туда никак не пропустят, и поэтому по необходимости описание в этой книге дается весьма сжатое, лишь для того только, чтобы дать читателю общее впечатление.

Во дворце более семисот помещений, но основной объем занимают три парадных зала второго этажа, посвященные русским орденам – Апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского и Святого Георгия Победоносца, а также два небольших – Святого Владимира и Святой Екатерины.

Первые два зала расположены один за другим по парадному фасаду дворца, а третий – по правому боковому фасаду. Все они роскошно отделаны и представляют собой выдающиеся образцы прикладного искусства, где дарования проектировщиков, художников, скульпторов, мастеров развернулись в полную силу.

Сияющий, бело-золотой, огромный (длина 61 м, ширина 20,5 м, высота 17,5 м) Георгиевский зал посвящен русской армии. Орден Святого Георгия был воинским, им награждались только за военные подвиги те, «кои… отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для нашей воинской службы полезные советы». Первая степень этого ордена была исключительно редким и почетным отличием: если высшим орденом Российской империи наградили около тысячи человек, то первой степенью Георгиевского креста обладали только двадцать пять. Первым кавалером его был знаменитый полководец генерал-фельдмаршал П.А. Румянцев-Задунайский. Лента этого ордена имела три черных полосы и две желтых, а знак ордена – белый эмалевый крест.

На стенах Георгиевского зала помещены названия воинских частей и списки георгиевских кавалеров, на высоких колоннах-постаментах у стен зала поставлены мраморные статуи скульптора И.П. Витали, символизирующие земли, вошедшие в Россию: от завоевания Перми в 1472 г., захвата Польши, Грузии, Финляндии и до присоединения Армении в 1828 г. – неоконченная история российской экспансии в лицах. При освящении церковный чиновник, московский митрополит Филарет, радостно продекларировал – «скрижаль или каменная книга, у которой можно читать величие настоящего и чтимую память прошедшего и назидание для будущего», почти дословно повторив известное высказывание жандарма Бенкендорфа: «…прошлое России – восхитительно, настоящее более чем великолепно, что же касается будущего – оно превосходит все, что может представить самое смелое воображение».