Елена Прудникова - Творцы террора Страница 30

Вдумаемся, что здесь написано. Конец Гражданской войны, право расстрела, кроме самих чекистов, имеют одни лишь ревтрибуналы. А чекистов имеют право приговаривать к смерти лишь коллегии не меньше чем краевых ЧК. При этом авторы письма вовсе не отрицают, что расстреливают «за преступления», они не кричат, что их товарищи погибли безвинно.

Что же творили чекисты в Туркестане, если собственному начальству пришлось их расстреливать едва ли не в массовом порядке?

«Если бы те, которые так легко подписывают смертные приговоры, посмотрели поближе на жизнь сотрудников и видели, что они босы, голы, голодны… что они происходят из рабочих и крестьян, имеют все недостатки, оставленные им в наследство царизмом, а главным образом буржуазную идеологию…»

Брали взятки, грабили местное население?

«Но если мы возьмем каждого коммуниста-чекиста или особиста и рассмотрим все его физические, психологические строения, то мы увидим, что у него есть желудок, который регулярно дает себя знать…»

Спекуляция продуктами, воровство при обысках?

«…у него есть другие наклонности, которые являются наследием прошлого и которые изжить почти невозможно…»

Изнасилования? Хотя за них, кажется, не расстреливали… Тогда что? В то время смертная казнь, в общем-то, применялась за весьма ограниченный набор преступлений, таких, как грабежи, бандитизм, торговля наркотиками, крупная спекуляция.

За что – этот вопрос отчасти проясняется в другом письме. Нарком внутренних дел УССР Манцев 20 июня 1922 года пишет Дзержинскому:

«…Хочу обратить внимание на тяжелое положение органов ГПУ и сотрудников по Украине. Я думаю, что это общий вопрос и в России положение едва ли лучше. Денежное вознаграждение, которое уплачивается сотруднику, мизерное, так же как продовольственный паек. Сотрудник, особенно семейный, может существовать, только продавая на рынке все, что имеет. Имеет он очень мало. И потому находится в состоянии перманентного голодания… Я лично получаю письма от сотрудниц, в которых они пишут, что принуждены заниматься проституцией, чтобы не умереть с голода. Арестованы и расстреляны за налеты и грабежи десятки, если не сотни сотрудников, и во всех случаях установлено, что идут на разбой из-за систематической голодовки. Бегство из ЧК повальное. Особенно угрожающе стоит дело с уменьшением числа коммунистов среди сотрудников. Если раньше мы имели 60 % коммунистов, то теперь с трудом насчитываем 15 %. Очень часты, если не повседневны, случаи выхода из партии на почве голода и необеспеченности материального существования. И уходят не худшие, а в большинстве пролетарии…»

Стало быть, борцы с преступностью сбивались в банды и тоже становились преступниками, по примеру тех, с кем боролись. Теперь ясно, в чем дело: за бандитизм тогда стреляли без сантиментов, иначе жить вообще было бы невозможно. Но почему, в таком случае, бандитов расстреливать можно, а чекистов нельзя?

А таков классовый подход! Туркестанские чекисты не просят, чтобы им прибавили жалованье, увеличили пайки, Нет, они говорят совсем о другом.

«Мы не протестуем против расстрелов, но высказываем свои взгляды о применении таковых к рабочим и крестьянам. Расстреливать нужно: буржуазию, спецов-интеллигентов, бандитов и идейных контрреволюционеров… Расстрелы для буржуазии и товарищеское исправление для рабочих и крестьян. Вот на чем должны быть основаны наши карательные органы».

А ведь речь идет не о политических, а обо всех преступлениях, в том числе и уголовных. И такой подход наверняка существовал не только в Кушке. Кстати, ведь и Манцев считает, что пролетарий, который, не выдержав лишений, уходит из ЧК, лучше «классово чуждого», который в ней остается.

Еще Макаренко сформулировал горькую истину касательно низкооплачиваемых государственных служащих: «сорок сорокарублевых педагогов могут разложить любой коллектив». То же самое мы видим на примере этих двух писем. Голод, мизерная зарплата, люди бегут из органов. Однако важно не кто бежит, важно – кто остается. Остаются либо идейные, те, кому все нипочем, либо последние, говоря современным языком, «лузеры», то есть неудачники, которым некуда больше податься. Либо… либо те, кто умеет использовать работу и власть над людьми для решения личных проблем. И не только налетчики, но и взяточники, и воры, и мастера «липовых» дел.

О том, как влияет работа в «органах» на вчера еще хорошего парня, тоже пишут особисты из Кушки.

«Если мы посмотрим на коммунистов, находящихся в пролетарских карательных органах, то мы увидим, что они… благодаря однообразной, черствой, механической работе, которая только заключается в искании преступников и в уничтожении, постепенно против своей воли становятся индивидами, живущими обособленной жизнью. В них развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д., и они постепенно, для себя незаметно, откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту, которая страшно напоминает касту прежних жандармов. Партийные организации на них смотрят, как на прежнюю охранку, с боязнью и презрением… Являясь бронированным кулаком партии, этот же кулак бьет по голове партии…»

И, наконец, именно кушкинцы написали фразу, вынесенную в эпиграф этой главки: «как это ни печально, но мы должны сознаться, что коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат, который приводится в движение механически…»

Дзержинский, к которому попало это письмо, в ужас не пришел. Никаких «супермер» он тоже не придумал. В своей резолюции лишь написал, что «к тем из рабочих, которые совершили преступление случайно, только потому, что жили в слишком тяжелых условиях… применять высшую меру надо с чрезвычайной осторожностью». (То есть, по сути, дал индульгенцию – само собой, любой пойманный бандит будет кричать, что грабил от голода и дома дети плачут, даже если это не так.) ЧК он предложил врачевать более частой сменой состава и «сближением» с партией. Идеалист с Лубянки даже не заметил, что сам рубит сук, на котором сидит: при постоянной ротации кадров как можно говорить хоть о каком-то профессионализме? Или это качество, в чекистской работе не обязательное? А всем прочим впору содрогнуться от его идеи, по сути, наладить обучение милым чекистским привычкам. Поработал год в ВЧК – иди потрудись еще где-нибудь. Научился сам – научи товарищей…

Был в НКВД такой Ефим Евдокимов, которого потом из «органов», в порядке очередной склоки, тоже выдавили, и он перешел на работу в партийный аппарат. В 1937 году Евдокимов был первым секретарем Азово-Черноморского крайкома. Так вот: этот не самый большой в стране край по приказу 00447 по первой же разнарядке потребовал расстрела 5 тысяч человек – столько же, сколько печальной памяти Западно-Сибирский крайком и Московский обком. Потом Евдокимов стал первым секретарем Ростовского обкома и в дальнейшем расстрелял еще 3500 человек, в то время, когда на остальной территории края расстрелов уже не было. То есть все 8500 человек, погибших в крае, были на его… совесть у него едва ли присутствовала… в общем, все эти люди числились за ним.

Это – то, с чего начиналась советская политическая полиция в те времена, когда формировалось лицо конторы. Люди, работавшие в ней тогда, – они ведь никуда не делись. Те, кому работа была не по нраву, уходили, а те, кому она нравилась, продолжали работать в «органах», постепенно росли по службе. Естественно, их качества оставались при них, поскольку искоренением всех этих милых привычек никто толком не занимался. Если мы посмотрим послужной список чекистской «верхушки» к 1937 году, там полно выдвиженцев Гражданской войны – необразованных, жестоких, не знающих и не желающих знать никаких законов и не признающих над собой никакого контроля. И с этим «лицом» органы вступили в «тридцать седьмой год».

Нравы «новых меченосцев»

Все, чего я хотел, – это согласия с моими желаниями после конструктивной дискуссии.

Чтобы изменилось «лицо» советской политической полиции, потребовались две тотальные «зачистки» – 1937–1939-го и 1953–1956 годов, естественная смена поколений, а потом еще десятилетия упорного труда, колоссальный многолетний пиар, повышающий престиж организации, так что в нее стали стремиться попасть лучшие из лучших.

Всего этого в начале 30-х не было. Репутация у чекистов была, мягко говоря, не самая хорошая, попасть туда стремились отнюдь не лучшие из лучших, а полуграмотные «борцы» с «незаконченным низшим» образованием (впрочем, если и с законченным, то от этого не легче). Кадровый голод в СССР был чудовищным. Людей не то что с высшим, а даже со средним образованием буквально рвали на части. И на долю ВЧК, а потом ОГПУ их доставалось уже совсем немного: работа непрестижная, да и люди требуются «лучшие, то есть пролетарии».