Марк Солонин - Нет блага на войне Страница 30

Запись от 30 июня:

«…Надоела эта комедия с этой сволочью. Собрался всякий националистический сброд, разбить их нет никакого труда, но это будет на руку немцам, и противопоставим против себя западных украинцев. Среди них только верхушка идейно сильна, а основная масса — это слепое оружие в руках националистических прохвостов. При первом ударе все это разлетится…»

Запись от 2 июля:

«…B наши руки попал ряд ценных националистических документов, которые показывают полное слияние немецких фашистов с украинскими националистами. Есть письмо Мельника, одного из националистических руководителей к германским властям [с просьбой] о помощи им оружием для борьбы с Московией… Нет никакого сомнения, что верхушка националистов обманывает рядовую массу в том, что они ведут борьбу против немцев, а на самом деле они ведут вместе с немцами и при их поддержке борьбу против советской власти…»

Запись от 5 июля:

«…Костяком и основой повстанческой Украинской армии являются полицейские западных областей. После занятия немцами западных областей Украины кулаки и репрессированные элементы пошли в полицию, которая грабила и убивала еврейские семьи, и этим грабежом жили, а когда немцы посадили их на паек, вся эта черносотенная сволочь, которой руководили националисты, забрала данное немцами оружие и ушла в леса. Здесь они объединялись по сотням и первой своей задачей поставили объявить беспощадную резню всему польскому населению. Началась страшная резня, целые села, районы, польское население самым зверским образом убивалось, причем зверски мучили и убивали детей, женщин и стариков, а все постройки предавали огню. Несомненно, что немецкая охранка здесь в этой национальной резне [сыграла] главную роль…»

Запись в дневнике Руднева от 5 июля 1943 года — это сделанное по горячим следам (увы, в данном случае расхожее выражение приобретает очень мрачный подтекст) свидетельство о самом главном, самом масштабном действии, совершенном бандеровской УПА и СБ. Не случайно, что факт совершения этого тягчайшего преступления (а по действующим нормам международного права преступления геноцида не имеют срока давности) с неподдельной яростью отрицался и отрицается апологетами бандеровщины. Точнее говоря, сам факт массовых убийств польского населения на Волыни никто уже не отрицает. Практически не осталось места и для дискуссии о масштабе резни — 60 тыс убитых насчитывается только на Волыни (не считая Галичину, где, правда, резня началась позднее и проходила с меньшим размахом), и это только в тех населенных пунктах, по которым польским исследователям удалось составить конкретные списки погибших; понятно, что общее число жертв значительно выше. Предметом яростной дискуссии являются причины произошедшего и роль во всем этом руководства ОУН(б).

У самых безсоромных авторов резня называется «вооруженные столкновения между отрядами УПА и Армии Крайовой». Вот такая она, оказывается, польская партизанская армия, на три четверти состоявшая из женщин и детей… Или: «поляки начали первыми».

Остается спросить — зачем? Перед началом войны, в 1939 г., на Волыни (по оценкам разных авторов) поляки составляли никак не более 15–18 % населения, причем большая их часть была сосредоточена в городах; село же было преимущественно украинским. После аннексии этих территорий Советским Союзом значительная часть польского населения была депортирована в Сибирь и Северный Казахстан; в частности, практически поголовно были высланы (если не арестованы как «шпионы и враги советской власти») так называемые «осадники» — польские крестьяне, которым власти 2-й Речи Посполитой предоставляли лучшие земли на кресах всходних («восточных окраинах»). К моменту начала второй, гитлеровской оккупации Волыни поляки составляли не более 7–8 % сельского населения, распыленного среди моря украинских сел и хуторов. Причем остались именно те, кто жил на этих землях бок о бок с украинцами сотни лет. И вот они-то в припадке массового сумасшедствия начали резать десятикратно превосходящих их в численности украинских соседей?

Последний «рубеж обороны» адвокатов бандеровщины выглядит так: «Террор развивался стихийно и массово как реакция на двадцатилетие унижений и насилия со стороны польских властей… Руководство ОУН и командование УПА некоторое время просто закрывали глаза на то, что творится». Просто закрывали глаза. От стыда, надо полагать…

Прежде чем перейти к цитированию документов, обратимся к фрагменту из книги «Горькая правда», написанной в Канаде украинским историком Виктором Полищуком. Автор родился и вырос на Волыни, в крестьянской семье; жизнь, порядки и обычаи этого глухого, бедного края видел он своими глазами:

«Я, як і мої сестри, виховувався (воспитывался) в українській патріотичній родині (семье), яка, однак, не мала нічого спільного (общего) зі зневагою (презрением) до поляків чи євреїв. Найближчим нашим сусідом був єврей Гершко, з котрим батько й мати розмовляли виключно по-українськи, так само, як і ми, діти, з його дітьми. Ніколи між нами не було сварки, а на єврейську пасху сусід давав нам мацу.

В нашому містечку не було української школи, отже я ходив до польської, а читати й писати по-українськи навчив мене батько. Закінчивши 1939 року сім (семь) класів, я склав екзамен до комерційної гімназії в нашому місті, проте (однако) війна й арешт батька 17 вересня (сентября) 1939 року більшовиками перекреслили плани мого дальшого тоді навчання (обучения). Всі канікули ми, діти, проводили на селі, в діда й баби. Ні від них, ні від будь-кого в селі тоді я ніколи не чув поганого слова на адресу поляків чи євреїв. Село було однонаціональне, українське, спокійне, працьовите (работящее). Характерно, що ніколи, ні влітку, ні під час різдвяних чи великодніх свят (ни летом, ни на Рождество или Пасху) я не бачив там пхяної людини. В моїх діда й баби на рік (в год) ішло не більш, як півлітри горілки: по малій чарці випивали дідуньо, мій батько й дядько Іван. Хати не мали замків (не имели замков), двері замикали кілочком (палочкой), що мало означати, що нікого вдома немає. Про крадіжки ніхто не чув (про воровство никто и не слышал)…»

То же самое можем мы прочитать и в великом множестве других воспоминаний; те, кто постарше, мог слышать это и от своих родителей. Именно так и жили: работали от рассвета до заката, по великим праздникам выпивали по малій чарці самогонки, двери запирали палочкой. Теперь нас хотят убедить в том, что эти люди так сильно обиделись на польскую власть, что через четыре года после разгрома и исчезновения 2-й Речи Посполи-той «стихийно и массово» пошли резать, рубить топорами, колоть штыками, пилить пилами своих польских соседей? Причем произошел этот «стихийный взрыв народного возмущения» именно там и именно тогда, где и когда появились вооруженные отряды УПА. При этом во всех остальных регионах Украины ни массовых, ни даже единичных случаев антипольских выступлений не было и в помине, а в Галичине резня началась примерно полгода спустя и, опять же, «совпала» по времени с организацией вооруженных отрядов украинских националистов (УПА и УНС). И это называется «стихийность?

Тотальная этническая чистка («повне усунення всіх займанців з українських земель») была запрограммирована «отцами-основателями» ОУН еще в 1929 году. В 1943 появился наконец инструмент (УПА), при помощи которого можно было это усунення начать. О какой же «стихийности» можно тут говорить? Так никто (никто из тех, кто был лично знаком с ситуацией) про «стихийность» и не говорит. Мыкола Лебедь (благополучно избежавший наказания и перебравшийся за океан) в своих мемуарах с гордостью (!) пишет: «Поляки, що одержали наказ (получили приказ) опустити (покинуть, очистить) терен, здебільшого добровільно (по большей части добровольно) той наказ виконали (исполнили); їхнє нерухоме майно (недвижимое имущество) перейшло у власність (собственность) українського народу».

Сохранившийся в украинском госархиве документ позволяет уточнить конкретное содержание того, что Лебедь называет «приказом» и «добровольным» его выполнением:

«З огляду на офіціяльну постанову (позицию) польського уряду (правительства) в справі співпраці (в деле сотрудничества) з Совітами, треба поляків з наших земель усувати (изгнать). Прошу це так розуміти: давати сільському населенню доручення (указание) до кількох днів (в течение нескольких дней) випровадитися на корінні (коренные, исконные) польські землі. Коли воно не виконає (исполнит) цього, тоді слати боївки, які мужчин будуть ліквідовувати, а хати і майно палити (розбирати). Ще раз звертаю при цьому увагу (обращаю при этом внимание) на то, щоби поляків закликати (призывать) до покинення земель, а доперва після (и только после этого) ліквідовувати, а не навпаки (а не наоборот). Прошу на це звернути спеціальну увагу…»