Александр Тюрин - Правда о Николае I. Оболганный император Страница 30

Административный совет (правительство) состоял из пяти министров, одобренных государем, но непременно поляков, и комиссара (это был ультралиберальный российский сенатор Новосильцев).

Первым наместником Польши стал генерал Зайончек, давний враг России, сражавшийся под знаменами Костюшко и Наполеона.

После воцарения Николай I подтвердил Учредительную Хартию. Польская армия не участвовала ни в русско-персидской, ни в русско-турецкой, ни в кавказской войне. По выражению императора, он «не требовал от Польши ни казны, ни войска».[103]

Англия покоряла Ирландию, последовательно демонтируя все устои традиционной ирландской жизни, поземельные отношения, культуру, язык — не останавливаясь перед обезземеливанием, изгнанием, разорением коренного населения. Пруссия покоряла польские земли, последовательно приводя их к общему прусскому знаменателю с господством немецкого языка, культуры, законов и правил. Александр I шел своим путем, из идеологических побуждений превращая западные территории в отдельные национальные государства, привязанные к центру только привилегиями.

Однако шляхта, собственно и составлявшая польскую нацию, была сформирована многовековой восточной экспансией, покорением русского народа, борьбой против Руси. И эта нация тяготились даже формальной принадлежностью к Российской империи.

Спор славян

Сколько шляхту не корми

Антироссийское возбуждение в Польше началось сразу после дарования ей императором Александром I конституции. Польские националисты, попрятавшие было по чуланам свои проржавевшие сабли, огляделись и увидели, что русский медведь совсем не страшен.

Около 1817 г. начали формироваться в Польше тайные политические общества с бодрыми названиями — Национальные масоны, Патриотов, Друзья, Променисты и т. д. (что совпало по времени с появлением таковых организаций в самой России). Майор Лукашинский в 1819 г. создал в Варшаве влиятельное Патриотическое общество.

Вскоре в Польше, с ее традициями шляхетских конфедераций, только самый ленивый пан не состоял в каком-нибудь тайной организации. Тайность этих обществ заключалась лишь в том, что они не выкрикивали свои лозунги во весь голос на улицах — ну, разве что в подпитии. Власть проявляла большое искусство в том, чтобы ничего не знать, не видеть и не слышать. При отсутствии какой-либо политической полиции, действующей в интересах империи, быть заговорщиком оказывалось безопасно и весело. Среди членов обществ были высокие административные и военные чины, с которыми простому шляхтичу всегда интересно завязать полезные отношения.

Не осталась в стороне и шляхта Западного края. При Виленском университете возникли общества Шубравцев, Филоматов (членом его был поэт Мицкевич), Лучезарных, Филаретов. На Волыни появилось общество Тамплиеров. Виленские общества вскоре связали свои действия с варшавским Патриотическим обществом и разослали по всему Западном краю своих агентов. К 1822 г. в польских антиправительственных организациях за пределами Царства польского насчитывалось около 5 тыс. членов. Многие из этих людей также входили в малороссийские тайные организации.[104] Среди панства был постоянный процент особо буйных, который в острой ситуации заражал и остальных.

Началась подготовка вооруженного восстания и в польской армии, где служили тысячи солдат и офицеров, изрядно хлебнувших русской крови во время наполеоновских войн.

Активно участвовало в политической деятельности католическое духовенство, игравшее на протяжении веков роль политорганов при бравой шляхте.

Наместник Константин, безвольная ультралиберальная копия императора Александра, вёл «мудрую» политику страуса, прячущего голову в песок.

Некоторое сдерживающее влияние на кипящие польские души оказывали до поры до времени аристократы вроде А. Чарторыйского. Этот ближайший сподвижник императора Александра I хотел воссоздать Польшу в границах 1772 г. посредством российской верховной власти — так сказать, сверху. Пока князь Адам купал в розовых водах европеизма петербургский двор, в родовом имении Чарторыйских, в Пулавах, бурлил и пузырился националистический романтизм. Шляхта, собравшаяся вокруг его матери, княгини Изабеллы Фортунаты, мечтала о великой Польше, которая было совсем погибла, но вот снова ожила — кацапы оказались гораздо глупее, чем ожидалось. Еще немного и будет нам Польша от Балтики до Черного моря.

После воцарения Николая I, когда стало ясно, что этим надеждам не суждено сбыться, Чарторыйский возглавил аристократическую партию заговорщиков, будучи к тому же членом польского правительства.

Незадолго до восстания князь Чарторыйский в камере нунциев сената называл себя другом почившего императора Александра I, «восстановителя Польши». На следующий год, в том же месте, Чарторыйский признается, что «обманывал его (Александра) всю жизнь».[105] Ну что ж, обманывать медведя для хитроумного поляка не зазорно, шляхетская честь от этого не пострадает.

Национал-либеральную партию возглавил виленский профессор Лелевель. Профессор и его приверженцы хотели полной республики, а князь Чарторыйский — конституционной национальной монархии, очевидно, рассматривая себя при этом в роли короля. Обе партии могли бы долго вести борьбу хорошего с прекрасным, но их замечательно примиряло общее видение границ возрожденной Речи Посполитой, которые должны были пролегать далеко на востоке.

Вскоре после воцарения Николая I польский сейм вступил в нарочитую распрю с правительством Царства польского — поскольку расходы, намеченные щедрыми парламентариями, оказались много обширнее доходов.[106] Судебный процесс по делам польских тайных обществ, связанных с российскими революционерами 1825 г., закончился ничем — и в этом также был вызов трону.

Негодование польской общественности вызвали меры государя по восстановлению православных начал в униатской церкви. 9 октября 1827 г. был издан высочайший указ о восстановлении у греко-католиков «древних обрядов богослужения, народами русского племени свято почитаемых». К произнесению монашеских обетов должны были допускаться только те, кто имел достаточные познания в церковно-славянском языке и чине греческого богослужения. Учреждались училища для наставления униатского юношества духовного звания, как в канонах греческой веры, так и в обрядах богослужения на церковно-славянском языке. Следствием этого указа было упразднение части базилианских монастырей, насельники которых не могли показать никак знаний по части греческих обрядов. В апреле 1828 решением униатского департамента римско-католической коллегии 28 униатских монастырей были обращены в светские приходские школы. В это время отмечалось немало случаев, когда паны в своих имениях преследовали униатских священников и крестьян за возвращение к православным обрядам.[107] Оно и понятно, поляки мигом отразили, что один из столпов их господства в Западном крае дал трещину.

Начало русско-турецкой войны пробудило новые надежды в националистических организациях Царства польского. Подпоручик гвардейских гренадер П. Высоцкий основал союз из офицеров и учащихся военных школ, вошел в сношения с членами других тайных обществ и назначил восстание на конец марта 1829 г. Срок не был соблюден, однако после французской Июльской революции заговорщики решили больше не медлить. Предполагалась, что российские войска вот-вот будут отправлены на Запад, а вместе с ними и части польской армии. Да и низвержение монархии Бурбонов казалось началом крушения «венской» системы послевоенного устройства Европы, в рамках которой существовало Царство Польское.

Данилевский писал: «Как бы кто ни судил о дарованной (Польскому) Царству конституции,  — свобода, которою оно пользовалось, была, во всяком случае, несравненно значительнее, чем в означенных (польских) провинциях Пруссии и Австрии, чем в самой Пруссии и Австрии, чем даже в большей части тогдашней Европы. Время с 1815 по 1830 год, в которое Царство пользовалось независимым управлением, особой армией, собственными финансами и конституционными формами правления, было, без сомнения, и в материальном и в нравственном отношениях счастливейшим временем польской истории. Восстание не чем другим не объясняется, как досадою поляков на неосуществление их планов к восстановлению древнего величия Польши, хотя бы то было под скипетром русских государей; конечно, только для начала. Но эти планы были направлены не на (австрийскую) Галицию и (прусскую) Познань, а на западную Россию, потому что тут только были развязаны руки польской интеллигенции — сколько угодно полячить и латынить. И только когда, по мнению польской интеллигенции, стало оказываться недостаточно потворства или, лучше сказать, содействия русского правительства,  — ибо потворства все еще было довольно,  — к ополячению западной России, тогда негодование поляков вспыхнуло и привело к восстанию 1830-го…»