Виктор Чернов - Че-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий Страница 31

И только один из немногих выгодно отличавшихся, как сохранением своего достоинства, человеческого облика, так и открытым исповедыванием монархических идей — был бывший Министр внутренних дел и затем юстиции А. А. Макаров. В ненависти и презрении к Николаю II, он, впрочем, не отличался от своих товарищей по судьбе; но и это презрение к жалкому, злобному, мелко-мстительному и подозрительному самодержцу Макаров не только не афишировал, но тщательно скрывал от окружающих, и только с людьми, внушавшими ему доверие личной порядочностью делился штрихами из жизни и бесед с венценосцем.

Очень характерна для его поведения была встреча с Каменевым. Как я уже упоминал, Каменев в ряду других «вельмож» после обстрела камер социалистов посетил «Бутырки». Как все «калифы на час», какими себя чувствуют большевики, ему захотелось поглядеть именитых арестантов. Во время наездов в тюрьму чекистов по профессии вроде Манцева (председ. МЧК), Петерса, Мессинга и проч., каждый из них считал своим долгом громко, в присутствии Макарова, изумиться: «Как, Макаров здесь?! Разве он еще не расстрелян? Странно!!»

Нужно ли говорить, что они по положению своему знали, что Макаров в Бутырках и обращались к коменданту еще при входе в тюрьму с просьбой «показать им Макарова и других министров». Эту остроумную «шутку» Каменев, как «культурный» и «либеральный» сановник счел долгом завуалировать, но от нее воздержаться не смог. Макаров, прямой, как стрела, белый, как лунь, опираясь на палочку, хранил обыкновенно спокойное и полное достоинства молчание в ответ на восклицания палачей. С Каменевым же, непосредственно к нему обратившимся, он обменялся следующими немногими словами:

— Вы бывший Министр Внутренних Дел Макаров? — начал Каменев участливым голоском.

— «Да».

— Вы знаете, что Ваши товарищи по кабинету уже погибли?

— «Да».

— Вы, вы понимаете, что не может быть и речи о вашем освобождении?

— «Я и не прошу Вас ни о чем.»

Каменев смутился и промямлил:

— Но я постараюсь, по возможности, облегчить Ваше пребывание здесь.

— «Благодарю Вас».

Конечно, Каменев по своему обыкновению пальцем не пошевелил для исполнения своего обещания.

Смущенный Каменев поспешил отойти и попал на бывшего редактора «Земщины», престарелого Глинку-Янчевского, который с жаром и убежденностью принялся доказывать Каменеву, что его собственно совершенно не за что держать в тюрьме: он де, Глинка, всю свою жизнь писал то же, что и Стеклов в «Известиях», всегда защищал интересы «простого народа» от эксплуатации богачей и кровопийц, всегда проповедовал, что эти интересы наилучшим образом может защищать только правительство, и что народу нечего слушать смутьянов-социалистов и нужно только подчиняться и слепо верить попечительному начальству.

— «Вы только выпустите меня, и я Вам буду такие статьи писать, что Вы останетесь довольны» — в экстазе от беседы с «вельможей» пресерьезно шамкал Глинка на потеху соседей-социалистов и к немалому конфузу Каменева. И, повидимому, власти все же оценили эту готовность Глинки, так как он уцелел во все периоды массовых расстрелов и мирно умер в тюрьме от воспаления легких и старости в конце 1920 г., тогда как другие… но об этом позже.

Беседы социалистов с представителями власти носили несколько иной характер. С помпой, с двумя телохранителями по бокам, с услужливым комендантом тюрьмы впереди, влетает Петерс в камеру социалиста.

— «Я председатель Московского Ревтрибунала Петерс, угодно ли Вам что от меня?»

— Что скажете Вы в свое оправдание? — следует презрительный вопрос и сконфуженный Петере со своей сворой исчезает. В других камерах раздавались недвусмысленные: «вон! палач!» и т. д.

Но все это только в особых, до известной степени привилегированных камерах. Большинство же заключенных, набитые до отказа в душных, сырых, грязных и полных насекомых камерах, боязливо жались при посещении начальства и не решались ни одним словом обмолвиться насчет невозможных условий заключения и гомерических размеров воровства в тюрьме.

Состав заключенных летом и осенью 1919 года был чрезвычайно пестрый. Кроме упомянутых трех групп — социалистов, деятелей и титулованной знати отошедшего в вечность режима и представителей иностранных миссий и Красных Крестов — выделялась еще категория спекулянтов.

Тут были и представители именитого купечества, вроде Ивана Николаевича Прохорова, засаженного за то, что он выдал рабочим бывшей своей фабрики к праздникам наградные — он получил за это по суду 15 лет лагеря и вскоре, по настоянию рабочих фабрики, был освобожден на поруки. Были тут и ловкие дельцы из бывших биржевиков аферистов, средние и мелкие торговцы, представители русских и иностранных крупных фирм, попавшиеся во всяких более или менее беззаконных махинациях. Эта довольно многочисленная, сплоченная группа ловких, оборотистых людей, имеющих, почти каждый, по влиятельному коммунисту за спиной, жила припеваючи в тюрьме. Для нее не существовало никаких запретов; камеры их были всегда чистенькими, заново выбеленными, были оборудованы самодельным отоплением и прямо ослепительным освещением. Не стесняясь в средствах, они подкупали всю администрацию, устраивали себе постоянные свидания с родными, защитниками, знакомыми, ходили в город «за покупками для тюрьмы», бывали дома, руководили следствием по своим делам, быстро отсуживались в трибуналах, получали лагерь на 5 — 10–15 лет и через месяц после того, разъезжали на автомобилях по городу в качестве незаменимых спецов того или иного Главка. С начальством жили в самых приятельских отношениях, тесно были связаны общностью интересов наживы со следователями чеки, часто до и после, иной раз и из под ареста, кутили с ними в разных притонах и, как водится, «проигрывали» им крупные суммы. Многие и многие из них являлись неофициальными или тайными агентами чека.

Часто было трудно различить, где кончается чекист и начинается спекулянт.

Впрочем это было не только в среде спекулянтов, но еще более выпукло бросалось в глаза в среде простой уголовщины, всяческих воров, грабителей — «бандитов», по советской терминологии.

Помню, по поводу применения майской амнистии приехала в тюрьму специальная Комиссия МЧК. По давно установившейся традиции со времени чуть ли не первых Романовых амнистия в России касается всегда, главным образом, если не исключительно, уголовных преступников и казнокрадов. Так было во все майские и октябрские амнистии, так было и 1-го мая 1919 года.

В 55 камеру, где сидели исключительно бандиты, больные разными венерическими болезнями и изолированные поэтому от остальной тюрьмы, ввалилась толпа «кожаных людей» (так называли чекистов за их излюбленный костюм: кожаные куртки, шапки и штаны). Все вооруженные одним, а то и двумя револьверами, всяческими экзотическими шашками, кинжалами, кортиками, все сильно навеселе и пошатываясь. Минута молчания, изумления и… град радостных, взаимных приветствий и восклицаний: «Юзька! Петька! Стасик! Янек!»

… Взаимные лобызания, похлопывания друг друга по плечу, сильные выражения. Случайному свидетелю этой трогательной встречи друзей без труда удалось установить, что все — и прибывшие применять амнистию и сидельцы 55 камеры, профессиональные убийцы и грабители, — члены одной и той же польской разбойничьей шайки, долгое время оперировавшие совместно, а затем разделившиеся. Одни пошли служить в чека, что по нынешним временам безопаснее и прибыльнее, а другие «засыпались» и очутились в Бутырках. Нужно ли говорить, что и последние скоро «одумались», «покаялись», были амнистированы и поехали по городам и весям бывш. Российской империи насаждать коммунизм и… безопасными способами продолжать свое привольное житье на комиссарских постах.

И таких примеров переплетения уголовно-спекулянтских элементов с официально чекистскими можно насчитать сколько угодно. Для иллюстрации мне хочется остановиться еще на одном особо выпуклом.

После длинного и особенно кровавого периода расстрелов, в 18 году на верхах коммунистической партии, должно быть с непривычки, явилось отвращение к этому методу насаждения коммунизма на Руси, и чека впала в немилость. Вечно заполненная автомобилями, извозчиками в часы приемов, Лубянка опустела, на дверях грозного помещения М. Ч. К. красовалась невинная вывеска Экономического Отдела какого то учреждения и объявление о реферате проф. Рейснера в клубе М. Ч. К. на какую то совсем безобидную тему. Словом все внешние признаки указывали на опалу, разоружение. Шли слухи из правительственных сфер об уничтожении Чека вообще. В «учреждении» было уныние великое и смятение. Правда, во время съезда Советов сам Ленин, дабы обезопаситься от Чеки, ездил в клуб В. Чеки и произносил там благодарственные и хвалебные Чеке речи, невольно напоминая этим Николая II-го, благодарящего «молодцов фанагорийцев» за доблестную службу по усмирению рабочих.