Алексей Бычков - «Исконно русская» земля Сибирь Страница 31

Занимавшийся этим вопросом В. Томсен не нашел арамейских основ для 15 орхонских знаков и пришел к выводу, что они представляют собой местное дополнение. Он же в специальной таблице выделил «главнейшие и наименее сомнительные» варианты знаков, характеризующие енисейские надписи. В настоящее время количество определимых енисейских вариантов может быть еще увеличено. Уже самое количество их (до восьми к одному звуку) подтверждает относительную древность енисейского и очень близкого к нему таласского алфавита, отразившего ту стадию рунической письменности, на которой еще не закончилось сложение буквенных форм. Однако и теперь, как и при выходе в свет «Заметок об этническом составе тюркских племен и народностей» Н. Аристова, нельзя согласиться с его теорией происхождения тюркской руники исключительно из тамг. Наоборот, новые открытия в области среднеазиатских алфавитов еще раз подкрепляют теорию О. Доннера и В. Томсена.

Руническая письменность у кыргызов была распространена очень широко. На это указывает то обстоятельство, что в степях Кемчика, Улукема, Бейкема, Енисея, Абакана и их притоков уже найдено около 50 одних только надгробных надписей, из которых некоторые очень велики. Но не только количество надгробных надписей свидетельствует о широком знании письма. Рунические эпитафии Верхнего Енисея и Минусинской котловины явно рассчитаны на широкий круг читателей, а не только на представителей знати. Рассматривая содержание этих надписей, мы уже извлекли из них ценные сообщения о внутреннем устройстве кыргызского общества в VI—VII веках. При этом мы видели постоянные упоминания о народе, составленные в таких выражениях восхваления, которые не оставляют сомнения в том, что всегда был расчет на прочтение проезжим простым кыргызом. Еще в большей степени в том же убеждает обилие ненадгробных надписей. Большинство из них находится на скалах, часто представляя как бы беглые, торопливо начерченные острием отметки.

К сожалению, этот материал остается до сих пор не только не прочитанным, но в значительной массе своей и не собранным. Только А. Адрианов во время своих работ по эстампированию енисейских писаний списал некоторое число таких наскальных надписей-отметок. Известная часть их видна также на рисунках, сделанных с писаниц экспедицией Аспелина. В своих поисках писаниц я также встречал отдельные рунические знаки на камнях Майдашинских и Оглахтинских гор близ Минусинска.

В этих надписях, несомненно, таятся важнейшие факты внутренней жизни кыргыз. В этом можно быть уверенным, исходя из содержания единственной прочитанной большой наскальной надписи, скопированной по инициативе Д. Клеменца на утесе Хая-Баши у реки Кемчика. Мы уже обращались к ней при изучении общественного строя кыргыз. Здесь же приведем ее целиком, так как ее текст особенно убеждает в доступности руники многим кыргызам: «Вашего владения — моего хана и моего эля это памятник на Кара-Сэнгире. Его писал Аншин. Вы, люди, слышите владельца Кара-Сэнгир. Витязь-Инанчу, Чигши-бэг по моим заслугам я самый высший среди шести родов Кэшдим, это мое превосходство. Кара-Сэнгиром владел я — победоносный Чиппи в тридцать восьмом году— премудрый Шангун. Согласно письма… хана [я] Тутук-бэг лежащей по ту сторону земли».

Обращение «Вы, люди, слышите владельца Кара-Сэнгир» не оставляет сомнения в том, что памятник на Хая-Баши должны были читать очень многие. О том же можно заключить и по распространенности рунических надписей на различных бытовых предметах.

Надписи, обычно указывающие имя владельца, встречаются и на поясных украшениях, на китайских зеркалах, на пряслицах, и даже на китайских монетах. Надписи на монетах особенно важны. Поскольку монеты были чеканены в 841 году, они свидетельствуют о том, что руническое письмо продолжало применяться на Енисее еще и в IX—X веках. Это подтверждает и отсутствие в стране кыргыз древних уйгурских надписей.

Особый интерес представляет надпись, вырезанная на каменном дисковидном пряслице из Минусинского музея (см. рисунок б выше и рисунок ниже). Ее литеры весьма своеобразны и значительно отличаются от других енисейских. Особый интерес представляет употребление двух вариантов «лесенки», которые до недавнего времени вообще были неизвестны в азиатской рунике, наличествуя лишь в печенежском письме и венгерских резах в значении z. Теперь же они встретились сразу в двух центрах азиатского рунического письма: на енисейском пряслице и на таласской палочке, изданной С. Маловым. С надписью на таласской палочке роднит надпись на минусинском пряслице и близость других начертаний,

а также общий стиль знаков. Рассматривая особенности алфавита обеих надписей, нельзя не признать наряду с их большой близостью друг к другу их сильного отличия от орхонской и таласской лапидарной руники.

Основываясь на этом, я не могу вполне согласиться с выводом С.Е. Малова относительно надписи на таласской палочке, что будто бы «при первом же взгляде на буквы этой палочки видна их своеобразность в сравнении с буквами орхонской, енисейской и восточнотуркестанской рунической письменностей». Совершенно очевидно, что необходимо сделать исключение для енисейских аналогий, особенно после счастливой находки В.П. Левашевой минусинского пряслица.

Однако все сказанное выше позволяет ставить вопрос и о происхождении таласской деревянной палочки с рунами. Она найдена в древнем шурфе, пробитом для добычи железного купороса или квасцов на южном склоне Киргизского хребта к северо-западу от села Дмитриевского в местности Ачикташ. Содержание ее надписей, мастерски раскрытое С. Е. Маловым, вполне обосновывает его вывод о том, что эта палочка не имела аналогий с уйгурскими деревянными кольями культового или магического значения, но «является своего рода путевым жезлом, путеводной палочкой».

Но кто был тот путешественник, которого привела в VII или VIII веке путеводная палочка на реку Талас? Нам кажется возможным предполагать его кыргызское происхождение. За это говорит отмеченное выше отличие путеводных надписей палочки от других восточнотуркестанских рунических начертаний и, наоборот, ближайшее сходство с енисейскими надписями, особенно со строчкой, вырезанной на пряслице № 2164 Минусинского музея.

Вероятно, это был один из тех предприимчивых кыргызских воинов-торговцев, которые, проникая в дальние страны вплоть до двора китайских императоров, разносили по Востоку славу о высоком мастерстве енисейских ремесленников, оружейников и художников-ювелиров. Если это так, то таласская палочка приобретает и еще одно значение. Она может стать первым документом, прямо фиксирующим проникновение кыргыз на Тянь-Шань ранее IX—X веков.

Заканчивая этим рассмотрение кыргызской письменности, нельзя не признать в ней действительный показатель высоты культуры енисейских кыргыз, сложности их общественного устройства и прочности их связей с соседними народами Азии. Эта связь обогащала кыргыз новыми достижениями восточной цивилизации, но не могла стереть оригинальных черт, характерных для народа енисейских долин».

Прочтя приведенную здесь статью С. В. Киселева, легко можно понять, что енисейские инородцы имели свою особую культуру и изобрели письменность раньше, чем русские заимствовали ее у Кирилла из греческого города Фессалоники, как о том гласит русская церковная легенда.

За Енисеем: тунгусы или эвенки

Едва переправившись через Енисей, русские встретились с одним из наиболее широко распространенных племен горной тайги и лесотундры — тунгусами. Им принадлежала особая роль в истории Сибири и соседних с ней стран Азии.

Тунгусы, как называли в XVII веке предков современных эвенков, эвенов и негидалыдев, являются ядром всех народов, объединяемых в тунгусоманьчжурскую лингвистическую группу.

Название «тунгус» известно русским с XVI века, а самоназвание «орочен» в Приамурье («орочел» — на Охотском побережье и «эвен» — в Приангарье) известно с XVII века. К моменту первоначального соприкосновения с русскими тунгусы освоили почти всю сибирскую горную тайгу от Енисея до Охотского моря, часть лесотундры и тундры к западу от Лены.

О глубокой древности расселения тунгусов по енисейской тайге свидетельствует тунгусское происхождение названия Енисей, которое существовало еще до XVII века. Позаимствовав это название, самоеды (ненцы) только лишь добавили к нему обозначение «ям» — «большая река» (Ензяям). Кроме того, три четверти названий рек в бассейнах Подкаменной и Нижней Тунгусок, которые по-эвенкийски называются Катангами, также имеют тунгусское происхождение. Река Сым в XVII веке записана эвенкийским названием Чиромбу. Название Турухан также эвенкийское. Группы тунгусоязычных племен обитали в Нижнем и Среднем Приамурье, где они смешивались с местными аборигенами. Замечательно, что еще в XVII—XVIII веках у ряда тунгусоязычных групп сохранились пережитки древнего дооленеводческого уклада их предков, пеших охотников и рыболовов тайги, не имевших оленей.