Георгий Кублицкий - По материкам и океанам Страница 31

По дороге к границам Тибета, куда Потанины отправились из Чэнду, предстояло преодолеть еще два высоких перевала. В здешние горы весна только что пришла. Цвели грушевые деревья, розовыми цветами были осыпаны персиковые. В чистом горном воздухе пахло диким померанцевым деревом.

Александра Викторовна снова шла на первый перевал пешком. Тщетно уговаривал ее Григорий Николаевич сесть в носилки. Ей была невыносима мысль, что она будет лишь грузом на плечах у людей, которым так трудно карабкаться по скользким камням.

Но на втором перевале ей уже не хватало разреженного горного воздуха, она задыхалась. Хребты, облака поплыли пестрой каруселью...

В Дацзянлу, или Тарсандо, крохотном городке, прилепившемся в горах недалеко от вечных снегов, Потанины поселились на заезжем дворе. Дом был кое-как построен из тонких досок, и сколько жильцы ни затыкали щели ватой, сколько ни заклеивали бумагой - холодный горный ветер все равно чувствовал тут себя хозяином.

Из Дацзянлу, этого пограничного городка, Потанины собирались сделать несколько поездок вглубь Тибета. Но выезд откладывался со дня на день: Александра Викторовна чувствовала себя нездоровой.

Однажды вечером они сидели за чаем. Александра Викторовна взяла чайник, но вдруг выпустила его и упала локтями на стол. Крышка от чайника покатилась по полу. Григорий Николаевич, уронив стул, бросился к жене, неловко схватил ее за плечи:

- Что, что с тобой?

Очнулась она в постели. Ноги и руки казались чужими. Попробовала говорить - и не смогла. На кровати сидел Григорий Николаевич, постаревший, серый, с глубоко запавшими глазами.

Она поняла, что с ней был удар.

Проснувшись на другой день, Александра Викторовна увидела, что Григорий Николаевич сидит все в той же позе на краю кровати. Больная попробовала пошевелить пальцами и сказала:

- Она чужая, как странно...

Григорий Николаевич радостно встрепенулся:

- Кто чужая?

- Рука...

Речь вернулась к больной, но она была еще очень слаба и иногда впадала в полузабытье. Григорий Николаевич не отходил от нее ни на минуту.

...Многое вспоминалось больной. Никольск, белые ночи, сонные улицы. Она и Григорий Николаевич говорят о великом счастье вместе трудиться, рука об руку идти к одной цели. Потом музеи, библиотеки, сборы в первую экспедицию. Она и Григорий Николаевич бредут по снегу в горах Урянхая: заблудились. Оба близоруки, а сумерки сгущаются, где-то далеко воют волки...

Зал Географического общества. "За выдающиеся заслуги перед отечественной наукой, за труды по этнографии бурят удостоить госпожу Потанину, Александру Викторовну, золотой медалью... Географическое общество гордится своим новым членом, женщиной-путешественницей". Аплодисменты, горячие рукопожатия...

Сибирский город Иркутск, недалеко от Байкала. Слава не принесла Потаниным достатка. Скромная, даже бедная квартирка, где постоянно толпится множество народу: ссыльные, местные учителя, жадно тянущиеся к науке буряты. Вспомнился бурятский мальчик, совсем маленький мышонок, понимавший по-русски "мало-мало", но выучившийся читать на незнакомом ему языке.

Вспомнился первый публичный научный доклад, взволновавший весь город. Еще бы: женщина - и вдруг научный доклад! А по ночам, чтобы заработать хоть немного денег, - шитье грубых холщовых мешков, в которых возят муку на золотые прииски.

И, наконец, Петербург, сборы в четвертую экспедицию, Кяхта, монгольская двуколка, тонкий запах померанцевого дерева - и болезнь, несносная болезнь...

А ведь Григорий Николаевич задремал. Кудлатая голова свесилась на грудь, очки съехали, борода - веером. Пусть спит - сколько ночей не сомкнул глаз... Тихо, осторожно Александра Викторовна тянется к карандашу. Пальцы уже слушаются, можно написать друзьям:

"...Со мной случилось несчастье: я вот уже несколько дней лежу в постели. Первое время болезнь эта произвела на меня такое удручающее впечатление, что я не могла ни о чем думать, кроме того, что я повисла камнем на шее экспедиции, что я порчу им все дело".

А под окнами постоялого двора тибетцы с длинными черными волосами, подвижные, ловкие, навьючивали быков-яков и лошадей, помогая себе гортанной песней. Песня говорила о скользких тропах, о горном ветре и смелых людях. Она звала в путь...

Но Александре Викторовне уже не суждено было идти с караваном в горы. Вскоре ее здоровье так ухудшилось, что Григорий Николаевич заторопился в Пекин.

Больную несли в паланкине. Она забывалась коротким, беспокойным сном на шумных постоялых дворах, где бранились и играли в карты носильщики.

Смерть настигла ее в пути. Последний раз она подозвала знаками Григория Николаевича, молча притянула его голову для поцелуя и ушла из жизни мужественно и спокойно.

Это произошло 19 сентября 1893 года.

Когда печальная весть долетела до России, газеты посвятили памяти ученой и путешественницы обширные статьи. Решено было издать ее труды. В Кяхту, куда должны были привезти гроб, со всех концов страны прибывали десятки венков.

В день похорон были закрыты все конторы и магазины, в кяхтинских школах прекратились занятия. Приехало много народу из соседнего города Троицкосавска. На улицах толпились китайцы, которые думали, что хоронят важного генерала, и были несказанно удивлены, узнав, кто была умершая.

Александру Викторовну похоронили в Кяхте, у самой дороги в Монголию, по которой она не раз уходила с караваном и по которой вернулась из своего последнего странствования...

* * *

Почти в это самое время в Лондоне разыгрался скандал, подхваченный печатью. Английское географическое общество обсуждало вопрос о том, следует ли принимать в члены общества женщин. Несколько видных ученых сказали: "Да". Но большинство было против.

Наконец географы собрались и после жарких споров решили: закрыть женщинам дорогу к географической науке. В этом решении немалую роль сыграло красноречие лорда Керзона, который был в то время кандидатом на пост президента общества. Лорд Керзон утверждал, что ему известен только один род путешественниц - крикливые американские путешественницы, которых он назвал "одним из ужасов XIX века". Эти дочки миллиардеров, ищущие в чужих странах сомнительных приключений, заставили лорда Керзона сделать слишком поспешный вывод.

- Мы вообще отрицаем способность женщин содействовать научному географическому знанию! - воскликнул он в заключение своей речи.

Трудно предполагать, что лорд Керзон совсем не читал книг, газет и журналов, приходящих из России. В Лондоне давно и пристально следили за всеми русскими экспедициями, а за теми, которые снаряжались в Центральную Азию, весьма интересовавшую английских колонизаторов, - в особенности. Поэтому надо думать, что лорд Керзон знал о научных подвигах женщины, только что опущенной в могилу на границе Монголии.

Видимо, в отчетах Русского географического общества лорд встречал также имя зоолога и ботаника Марфы Черской, которая путешествовала по почти неизвестной тогда Колыме и в трудную минуту приняла на себя начальство над экспедицией. В этих отчетах сообщалось и об авторе капитальных географических исследований Ольге Федченко, побывавшей в пустыне Кызыл-Кум и по головокружительным тропам проникнувшей на Памир.

Лорд Керзон мог бы при желании рассказать своим коллегам о том, что русские женщины давно и успешно содействуют развитию научного географического знания.

При желании... Но, может, у лорда Керзона не было такого желания? Можно ведь читать и "не замечать" в прочитанном того, чего не хочется замечать.

ПО СТРАНЕ ДОЛЛАРОВ БЕЗ ДОЛЛАРОВ

Это было больше восьмидесяти лет назад. В маленьком приволжском городке несколько юношей увлеклись чтением повестей и рассказов из американской жизни. Океан, прерии, Нью-Йорк, Миссисипи, чистильщики сапог, становящиеся без особого труда миллионерами, - все это казалось им таким заманчивым!

- В Америке, брат, каждый может пожать президенту руку. Взял и пожал. Вот как тебе. Очень просто, - говорил многозначительно один.

- Чудная страна! Верно сказано - Новый Свет, - вторил другой.

- Хоть бы одним глазком взглянуть на живого индейца, поохотиться бы на буйволов! - вздыхал третий.

Был среди мечтателей молодой учитель Михаил Владимиров. Мысль о том, чтобы самому побывать в Америке, крепко засела в его голове. По учебникам он старательно зубрил английский язык, практиковался в токарной и переплетной мастерских, изучая ремесла.

В один из прекрасных летних дней 1872 года друзья проводили учителя в Америку. Кошелек его не был туго набит, но молодость и вера в то, что за океаном его встретят счастье и удача, окрыляли нашего путешественника. Он надеялся, что всегда найдет там приличный заработок и сможет, переезжая из одного города в другой, посмотреть все Соединенные Штаты.

С сильно бьющимся сердцем сошел наш волгарь с океанского парохода на нью-йоркский берег.