Неизвестен Автор - Севастополь (сборник) Страница 31

Вечером два бойца подобрали Долю недалеко от командного пункта батальона.

— Откуда, матрос? — спросили его.

— Из одиннадцатого.

Это прозвучало, как пароль. Бойцы напоили Григория из фляжки и помогли добраться до медпункта батальона. Здесь он потерял сознание. Когда Доля очнулся, то увидел в свете неяркого огонька коптилки знакомое лицо военфельдшера электромеханической школы. Григорий повторил ему приказание Потапенко и добавил:

— Передайте на КП, товарищ военфельдшер… Все передайте! Там одиннадцатый сражается…

А в развалинах одиннадцатого продолжали биться с врагом черноморцы. Ночью погиб высокий санитар. Теперь дзот обороняли только трое: Корж, Потапенко и Радченко. Петр Корж был ранен в лицо и ногу. Перевязав раны обрывками тельняшки, он снова прильнул к своему ручному пулемету. Мысли Петра все время возвращались к Севастополю. Он почти физически ощущал, что прикрывает своей грудью родной город, где он знал каждую улицу, где была его семья, товарищи, близкие и дорогие люди. Михаил Потапенко дрался рядом. Богатырь-моряк метал свои «снаряды» в подползающих врагов. Из соседнего окопа отстреливался Владимир Радченко.

Лишь под вечер 20 декабря гитлеровцам удалось зажать в кольцо трех отважных черноморцев. Михаил Потапенко и Петр Корж погибли в неравном бою. Тяжело раненый комсомолец Владимир Радченко расстрелял все свои патроны и со штыком в руке отполз в кусты. Здесь он вступил в рукопашную схватку с фашистскими солдатами. Пока билось сердце, моряк уничтожал врагов. После боя здесь нашли его санитары — мертвого среди вражеских трупов.

Фашисты не прошли к Севастополю. Их задержали не только в Камышловской долине, но и по всему фронту. Даже там, где гитлеровские войска просунули свои щупальца в нашу оборону, эти щупальца обрубались. Корабли Черноморского флота непрерывно поддерживали наши части мощным артиллерийским огнем.

Немецкое "генеральное наступление" окончилось полным крахом. Упорство и стойкость защитников Севастополя задержали врагов, и это дало возможность советскому командованию ввести в бой свежие силы.

Пасмурным холодным вечером воины части морской пехоты сошли с корабля на берег Северной бухты. Темной ночью они двинулись к фронту. Морские пехотинцы штурмовали высоты в районе Мекензиевых гор. Они шли молча, маскируясь за каждым кустом и бугром. Их не остановил артиллерийский огонь врага. Грозная лавина советских моряков устремилась вперед.

Черноморцы очистили от фашистов Камышловскую долину и разоренную захватчиками деревню Камышлы. На холме у деревни они увидели развалины одиннадцатого дзота и поняли все, что происходило здесь. Разрушенный дзот, из амбразуры которого торчал разбитый пулемет, воронки от бомб, снарядов и мин, десятки вражеских трупов — все это говорило о долгом и упорном бое, о героизме и стойкости защитников маленькой крепости. И каждый из подошедших к дзоту героев видел, что все они, защитники дзота, погибшие здесь, — и этот моряк с кровавой повязкой на голове, и богатырь замполитрука и другие — до последнего дыхания оставались верными присяге.

Их похоронили у развалин дзота, который они так стойко и мужественно обороняли.

Над могилой героев воины поклялись:

— Отважные богатыри! Мы отомстим за вас. Будем драться так, как дрались вы, до последнего патрона, до последней капли крови. Мы выполним свою клятву так же честно, как выполнили ее вы.

И моряки пошли в бой.

Таран летчика Иванова

Мужественно дрался с врагом, навеки прославив свое имя, участник обороны Севастополя летчик-истребитель комсомолец Яков Иванов.

14 ноября 1941 года Иванов таранил над Севастополем фашистский самолет. 17 ноября отважный советский летчик повторил свой подвиг. Только что кончился ожесточенный бой с «юнкерсами». Иванов сбил одну фашистскую машину и возвращался на аэродром, когда заметил идущий к городу бомбардировщик врага «Дорнье-215». Бесстрашный истребитель смело атаковал «дорнье», но замолчал пулемет: кончился боезапас. Тогда верный долгу советского воина Яков Иванов пошел на таран. Огромная фашистская машина рухнула в море…

А. Баковиков

Корабли ведут огонь (отрывок из романа "Уходим в море")

Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

Резкий, порывистый норд-ост треплет, прижимая к морю, рваную парусину облаков. Облака скользят над широкими рукавами бухты и скалистыми отрогами гор, на которых раскинулся приморский город, белый, как сами скалы, с узкими улицами и переулками, крутыми лестничными спусками, вырубленными в обрывистых берегах.

Море стонет протяжно и глухо. Яростно падают волны на прибрежные камни, бьются о смоляные настилы причалов, осыпая их хлопьями пены, песком и галькой. Берег пропах морской травой и ракушкой.

Пустынен рейд. Ни корабля, ни буксира, ни рыбачьего паруса. Опустела некогда шумная Графская пристань. Склонившись над водой, дремлют мраморные львы, опустив на вытянутые лапы могучие головы. Ничто не может нарушить их покоя — ни ледяное дыхание норд-оста, ни рокот прибоя, ни гром орудийной канонады. Чайки, неугомонные и крикливые, оставили рейд. Они появляются, как разведчики, в предрассветные часы и, покружив над пустыми причальными бочками, улетают в море, заслышав первые разрывы снарядов.

После двух бессонных ночей, проведенных на катере по пути из Новороссийска в Севастополь, лейтенант Андрей Грачев сошел на землю почти больным. В голове шумело, перед глазами плыл и качался берег, на пересохших губах ощущался горьковатый привкус соли.

Матрос с катера повел лейтенанта вдоль берега бухты. Каждый шаг по надежной прочной земле возвращал Грачеву силы. Шагая вслед за матросом навстречу тугому соленому ветру, он с удовлетворением подумал, что уж если за этот рейс его не совсем укачало, то, значит, скоро палуба корабля снова станет для него привычной, как берег, и повеселел.

Матрос привел лейтенанта в каменный склеп древнего кладбища, который был теперь приспособлен под бомбоубежище и рубку дежурного по охране водного района.

"Неплохой отель для приезжающих", — усмехнувшись, подумал Грачев, оглядывая подземелье.

Дежурный офицер, сидевший за столиком, подняв на прибывшего усталые глаза кивком головы, ответил на приветствие и, просмотрев документы, спросил:

— На крейсере «Коминтерн» не служили?

— Служил.

— Припоминаю, — уже мягче сказал дежурный. — Курсанта Волкова не помните?

— Нет.

— И я, пожалуй, вас не узнал бы, — сказал Волков. — Грачев, артиллерист — помню, а в лицо бы не узнал. Времени много прошло и воды много утекло.

Грачеву вспомнились товарищи курсанты, здоровые, веселые ребята. И ведь это было совсем недавно. Сейчас перед ним сидел старший лейтенант с утомленным, опухшим от бессонницы лицом, окаймленным рыжеватой бородой, на манер той, какую носят многие черноморские рыбаки, лоб в морщинах, правая рука забинтована, лежит на косынке, на плечах внакидку морская шинель, выгоревшая от солнца.

— Ранены? — с уважением спросил Грачев.

— Четвертый раз. А воюю пятый месяц. Да вы ложитесь, — пригласил он, заметив взгляд, брошенный Грачевым на дощатые нары. Грачев лег.

— Тихо здесь, — оглядывая кирпичный свод подземелья, после паузы сказал он.

— Тихо? — повторил Волков и засмеялся. — В этот час и в окопах тихо. Да-а, — прищурясь на огонь, протянул он. — Вот… после войны придут сюда на экскурсию молодые матросы, а им скажут: здесь в дни блокады помещался наш штаб…

Волков помолчал.

— Ну, а что в Новороссийске? — снова заговорил он. — Немец беспокоит?

— Беспокоит, — сказал Грачев.

— Бомбит?

— Бомбит. А как у вас?

— У нас-то? Да что ж у нас… — Волков пожал плечами. — Севастополь не первый раз в бою.

Грачев сам не заметил, как глаза у него закрылись. И тотчас открылись снова: где-то под ним тихо запел телефон.

— "Дон"! "Дон"! — словно отбивая такт, кричал под нарами телефонист. — Я «Терек». Да… слушаю, слушаю! Товарищ старший лейтенант Волков, вас. Ну вот, опять обрыв, — с досадой сказал матрос.

— А где Еременко? — стряхивая сон, спросил Волков.

— Есть! — вылезая из-под нар, хриплым спросонья голосом отозвался связист.

— Идите на линию, — сказал Волков.

— Откуда они берутся? — с удивлением произнес Грачев, оглядывая матросов. — Я думал, мы здесь одни.

В подземелье снова наступило молчание. Грачев забылся, хотя поминутно верещали телефоны, доносились монотонные голоса связистов и отрывистые приказания дежурного. Разбудил его голос того же Волкова.