Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович Страница 31

Но сцену заканчивал он озорной шуткой: святые инокини оказались вполне земными девами, а в их приют попадал жаждущий любви Ратмир.

Поэма вызвала всеобщее восхищение. Пушкину удалось выполнить задачу создания национальной русской эпопеи, которую не смогли выполнить его предшественники.

Жуковский разделял восхищение поэмой и, кроме того, понял, что начался новый этап в развитии русской поэзии, во главе которой теперь встал этот юноша. И когда 26 марта 1820 года на квартире Жуковского в Аничковом дворце, где тот теперь жил, Пушкин прочитал последние сцены своей поэмы, Жуковский подарил ему свой портрет с широко известной надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”».

Частым посетителем «суббот» Жуковского был Алексей Николаевич Оленин, археолог и историк, с 1811 года – директор Публичной библиотеки, а с 1817 – и президент Академии художеств. Жуковский же и Пушкин часто посещали дом Оленина, который находится почти на границе Коломны, на том же берегу Фонтанки, где жил Пушкин, по нынешней нумерации – № 97.

По воскресеньям Пушкин спешил к Оленину, где он встречался с Крыловым, Гнедичем, Батюшковым и другими постоянными участниками оленинского кружка.

2 мая, в день рождения жены А. Н. Оленина, Елизаветы Марковны, обычно собиралось много гостей. Так случилось и в 1819 году. Приехали Иван Матвеевич Муравьёв-Апостол, Жуковский, Крылов, Гнедич, Пушкин.

Обычно к этому празднику все в доме готовились задолго. Постоянный участник этих праздников И. А. Крылов предложил на этот раз сыграть в честь Елизаветы Марковны сочиненную им шараду. Старшая дочь Олениных, Варвара Алексеевна, вспоминала: «Фигурировали обыкновенно в шарадах и картинах Крылов, Гнедич, Жуковский, Муравьёвы, князь Голицын… Полторацкие, потом Пушкин, еще позже граф В. П. Панин (который необычайно был мил во всех играх)». Шарада состояла из трех частей: первые две давали отгадку двух слогов задуманного слова, а третья часть обозначала задуманное слово.

Дом № 97 по набережной Фонтанки

Иван Андреевич, как сочинитель и главный распорядитель, объявил о начале. Тотчас же под музыку в зал ворвались танцующие пары в масках и прекрасных костюмах. Это был «бал» – первый слог задуманного слова.

Во второй части появились красивые девушки, изображавшие богиню любви и красоты у славян Ладу – это была вторая часть слова.

В. А. Оленина писала: «Когда начали балом, Жуковский исчез… нашли его, наконец, пишущего в батюшкином кабинете стихи на день рождения матушки»[126]. Автограф стихов, а вернее, баллады, ибо задуманным словом и было слово «баллада», сохранился в бумагах А. Н. Оленина. И при изучении его оказалось, что только полтора стиха написано рукою Жуковского, а дальше следует летящий почерк Пушкина:

Что ты, девица, грустна, Молча, присмирела, Хоровод, забыв, одна В уголку присела? «Именинницу, друзья, Нечем позабавить. Думала в балладе я Счастье наше славить. Но Жуковский наш заснул, Гнедич заговелся, Пушкин бесом ускользнул, А Крылов объелся». Вот в гостиной стол накрыт — Поскорее сядем, В рюмках пена закипит, И балладу сладим; Вот и слажена она — Нужны ли поэты? — Рюмки высушив до дна, Скажем: многи леты Той, которую друзьям В век любить не поздно! Многи лета также нам, Только с ней не розно[127].

На одном из еженедельных вечеров в доме Оленина на набережной Фонтанки, 97, происходит и первая встреча Пушкина с Анной Петровной Керн[128]. Отец А. П. Керн, Петр Маркович Полторацкий, был родным братом Елизаветы Марковны – жены А. Н. Оленина.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот рассказ самой А. П. Керн об этой встрече:

«В 1819 г. я приехала в Петербург с мужем и отцом, который, между прочим, представил меня в дом его родной сестры, Олениной. Тут я встретила двоюродного брата моего Полторацкого…

На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его; мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посредине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего Осла! И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: “Осел был самых честных правил!”.

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и когда я держала корзинку с цветами, а Пушкин вместе с братом Александром Полторацким подошел ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал [по-французски]: “Конечно, этому господину придется играть роль аспида?”. Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов… За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как например: “Можно ли быть такой прелестной”. Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: “Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?”. Я отвечала серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. “Ну, как же ты теперь, Пушкин?” – спросил брат. “Я раздумал, – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там будут хорошенькие женщины”… Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами»[129].

Это было то знаменитое «чудное мгновение», навсегда введенное Пушкиным в мировую литературу, а затем и в музыку – посвящением М. И. Глинкой уже ее дочери.

Постоянно бывая у Оленина, Пушкин внимательно изучал собранную хозяином дома коллекцию старинного русского оружия и составленный им «Словарь старинных военных речений», столь нужные ему для работы над «Русланом». И в поэму, наряду с обычными словами поэтического лексикона, вошли и редко встречающиеся в обиходе названия «бердыш», «шишак», «броня»…

Одной из самых замечательных сторон археологической деятельности Оленина была ее тесная связь с отечественным искусством. Получив в подарок от Алексея Мусина-Пушкина шишак, приписывавшийся князю М. М. Темкину-Ростовскому, Оленин предоставил его Оресту Кипренскому, работавшему над картиной «Дмитрий Донской на Куликовом поле», за которую тот получил золотую медаль. «Через несколько месяцев после триумфа О. А. Кипренского, – пишет автор монографии об Оленине В. М. Файбисович, – шлем князя Темкина-Ростовского был опубликован Олениным в «Письме к графу А. И. Мусину-Пушкину о камне Тмутараканском».

В начале 1820 года Пушкин стал готовить первую свою поэму к изданию. Но той же весной над его головой разразилась гроза. В середине апреля был он вызван к генерал-губернатору Милорадовичу, а 6 мая покинул Петербург. Только вмешательство друзей спасло его от ссылки в Сибирь или на Соловки.