А. Немировский - Мифы и легенды народов мира т. 1 Древняя Греция Страница 32

К счастью, мастер появился сам. Это был афинянин Дедал, прославившийся как строитель у себя на родине, но вынужденный ее покинуть за совершенное преступление [140]. Показав Миносу изобретенные им в Афинах гончарный круг и циркуль, Дедал убедил царя в том, что с помощью многочисленных рабов он сумеет прославить Крит в веках.

Дедал знал, что никто лучше египтян не умеет строить дворцы и храмы из вечного камня. Его память хранила как самое удивительное из чудес сооружение с двенадцатью дворами и тремя тысячами покоев, которое он видел в городе крокодилов, что выше озера Мериды. Там в подземной половине находились гробницы жрецов и священных крокодилов, превращенных в мумии и завернутых в благоуханные полотна. Это сооружение египтяне называли лабиринтом, и Дедал решил, что построит для Миноса если не такое величественное, то все же подобное здание.

Кносская монета с изображением Минотавра и лабиринта

И возвел он в Кноссе лабиринт с подземельями, имеющими бесчисленное множество проходов и коридоров [141]. Такого не было ни в Микенах, ни в Фивах. Всего лишь один вход в лабиринт сделал Дедал, и не выбраться было из путаницы коридоров тому, кто оказался бы в его глубине. Минос приказал немедленно завести Минотавра как можно глубже.

Теперь он был спокоен за свою столицу и мог осуществить давний замысел порабощения всей Греции. Нашелся и повод для войны. Сын Миноса Андрогей, победивший в Панафинейских играх, вызвал чью-то зависть и был убит.

Весть о гибели сына застала Миноса на Паросе, где он приносил жертвы харитам вместе со своими четырьмя сыновьями, которым отдал остров во владение. Сбросив с головы венок, оборвав игру флейтистов, рванулся Минос к кораблям. Вскоре огромный флот окружил Аттику, обложив ее цепью кораблей, как вепря. В осажденной стране начались голод и мор потому, что, как были уверены все, Минос призвал своего отца Зевса покарать убийц Андрогея. Обратились афиняне к дельфийскому оракулу, и тот повелел подчиниться Миносу, приняв все его условия. Минос пожелал, чтобы афиняне присылали каждое четырехлетие на съедение Минотавру семь юношей и столько же девушек. От той позорной дани впоследствии освободил Афины Тесей.

Радетели пошлого сыты,

Их доля светла и легка,

А крылья Икара разбиты

За дерзость обнять облака.

Шарль Бодлер (пер. В. Брюсова)

Под небесными пловцами уже синело море, когда Дедал оглянулся и увидел остров, напоминавший дельфина, обращенного носом к Азии, а широким хвостом – к Гесперии. На глазах у мастера невольно выступили слезы. Ведь он оставлял навсегда не только деспота и насильника Миноса, но и счастье творчества, достигавшего тем больших высот, чем большим стеснениям подвергался творец. Там внизу, уже неразличимые глазом, но живущие в памяти, были творения, которые прославят его имя. Но ведь и эти несущие его над землею крылья порождены несвободой. Столетия спустя мудрецы будут рассуждать о причинах того странного явления, что человек, вступивший в соперничество с птицами, оттолкнулся не от земли свободных Афин или златообильных Микен, а от враждебной и ненавистной всем обитателям материка земли минойского Крита. И этим человеком оказался он, Дедал.

Как это случилось? Прошло пятнадцать лет с тех пор, как во время родов скончалась супруга Дедала, мать Икара. Он выкормил и воспитал Икара, но сын вынужден был делить с ним заточение. Минос, к которому обратился Дедал с просьбой отпустить мальчика в большой мир, сказал:

– Твой сын жил с тобой и знает секреты твоего мастерства. Он родился на Крите, на Крите и умрет.

«Секреты мастерства! – с горечью подумал Дедал. – Кому они нужны? Захотят ли ахейцы соорудить еще один лабиринт после египетского и критского? Им хочется иметь своего медного Талоса, но это не мой секрет. Для того чтобы его открыть, надо опуститься на дно моря, где лежат обломки медного исполина. К тому же, Икара никогда не интересовало мое ремесло, а если он был свидетелем моих трудов, то они вызывали негодование. "Отец, зачем ты строишь тюрьму?" – спросил он меня, когда я сооружал лабиринт.

Я пытался объяснить ему сложность плана лабиринта, над которым ломал голову долгие годы, прежде чем приступить к его сооружению. Но он пожимал плечами: "Зачем? В природе нет лабиринта, не нужен он и человеку". Ему тогда было двенадцать лет. Но еще раньше, в восьмилетнем возрасте, он протестовал против моей медной коровы, не оценивая трудностей, какие мне пришлось преодолеть при ее отливке. Он кидал в мой шедевр камнями. Пустотелая медь гудела, как корабельный колокол во время бури, и со всех сторон сбегались перепуганные царские воины. Мне пришлось поскорее покрыть медную фигуру коровьей шкурой. Площадка для плясок, построенная мною для дочерей Миноса, вызвала у Икара пренебрежительный смешок: "Стоило три года трудиться, чтобы критские дуры могли прыгать и визжать, как резаные!"

Есть ли что-нибудь, могущее заставить переменить его мнение о мастерстве? Я вспомнил его слова: "В природе нет лабиринта, зачем он человеку?" – и решил подражать природе. Я стал наблюдать за полетом орлов и морских ворон, проводя целые часы с задранной кверху головой. Критяне надо мной потешались, думая, что я сошел с ума. Но Икар, узнав о моих намерениях, обнял меня и поцеловал. "Наконец ты занялся делом, старик!" – сказал он. И я гордился этой похвалой. Ведь мы живем не для чужих, а для своих сыновей. И мы должны, смирив гордыню, добиваться их похвалы.

Так мы начали сооружать крылья нашей свободы. Мы оба собирали перья, объясняя критянам, что это для подушки. Вместе тайком их склеивали воском и смолой. Он работал с воодушевлением. Помогая мне, помогал и себе.

Когда крылья были готовы и мы могли уже закрепить их на руках, я, зная характер Икара, усадил его рядом с собой и показал на воск, которым были склеены перья.

"Воск и смола не выдержат жгучего взгляда Гелиоса! – сказал я ему. – Ты должен лететь рядом. Сыновнее ослушание всегда приводило к беде. Вспомни Фаэтона, выпросившего отцовскую колесницу".

"Отец! – прервал он меня. – Я давно уже знаю эту нравоучительную басню. Вместо того чтобы поучать, возьмись за дело. Нам дорого каждое мгновение".

Я закрепил крылья на его руках, а потом он помог мне надеть крылья. Мы плавно поднялись в воздух и несколько мгновений летели рядом. Когда же я оглянулся, чтобы проститься с Критом, Икар взмыл вверх. Напрасно я кричал: "Остановись, Икар!" Он меня не слушал, пренебрегая моими советами в воздухе, как он поступал на земле. Он кувыркался в небе, как ласточка, то взлетая вверх, то стремительно падая вниз. Крылья словно приросли к его рукам, как будто он родился птицей.

Обретя свободу, о которой он, сын узника, мог только мечтать, Икар поднимался все выше и выше и вскоре стал едва заметной точкой в небе. Но вдруг эта точка стала увеличиваться. Икар падал. Будь я Зевсом, а не Дедалом, я смог бы его удержать.

"Икар!" – кричал я, раздирая горло. Птицы, напуганные моим воплем, улетали прочь. А только они могли бы поддержать в воздухе моего мальчика, как дельфины поддерживают в море тонущих пловцов».

Сицилия, куда опустился Дедал, была в это время заселена несколькими народами. Первыми на пути беглеца оказались сиканы, управляемые царем Кокалом. Радостно принял Кокал великого мастера, и тот в благодарность создал немало различных сооружений, возвеличивших ранее мало кому известного царя. Прежде всего он построил для него неприступную крепость Камик. В нее, расположенную на высокой горе, вел один-единственный путь. Был он таким узким и извилистым, что его легко могли охранять два-три воина. Кокал сделал Камик столицей и перенес туда свою казну.

И не только о безопасности давшего ему приют царя подумал Дедал. Он соорудил под землей возле горячих источников своеобразные паровые бани: находящийся в них нежился в клубах заполнявшего пещеру пара, не страдая от жары и духоты. Украсил мастер и великолепными золотыми изваяниями храм Афродиты, располагавшийся на горе Эрикс.

Минос же тем временем, не желая примириться с бегством Дедала, которого считал своей собственностью, начал его поиски. Зная, что никто из царей ни за какие деньги не расскажет о таком великом мастере, он не стал назначать награды за его выдачу, а применил хитрость. Разосланные им по всей ойкумене гонцы предлагали небывалую награду за решение сложной задачи: необходимо продеть нить через все ходы раковины. Минос понимал, что справиться с этой головоломкой под силу только такому мастеру, как Дедал.

Долго никто не приходил за наградой. Наконец, явился посланец сицилийского царя Кокала и предъявил раковину с продетой ниткой. Вручив посланцу назначенное золото, Минос спросил как бы невзначай: